Вообразим двух персонажей пьесы. Природа у них общая – человеческая, однако это два разных лица. Обе личности плюс связывающая их любовь едины по сути: чувствуя одно и то же, они не имеют нужды в словах, чтобы общаться друг с другом. Есть поговорка, выражающая человеческое единство: "Они как пальцы одной руки". Вот еще один упрощенный образ, помогающий понять. Перенесем это рассуждение на Святую Троицу: единый Бог, или, если хочешь, единая Божественная природа, в трех лицах, связанных любовью так, что они составляют одно целое. Представление, быть может, несколько наивное, но так легче хотя бы отчасти понять эту абстракцию.
Я нередко сталкивался с этим вопросом, в частности, всякий раз, как проводил конфирмацию. Вместо того чтобы говорить с детьми языком абстракций, я предлагаю им посмотреть, как действует Святой Дух. Лучший пример Святого Духа в действии – события, происходящие после смерти Христа, когда испуганные апостолы прячутся. Они ничего не поняли из всего, что пережили за три года вместе с Христом, ровно ничего – об этом тоже не стоит забывать. Сегодня, когда мы перечитываем сказанное об этих событиях в Евангелиях, все кажется ясным – ну, более или менее; но в то время люди, которые изо дня в день жили рядом с Христом, считали Его освободителем Израиля, думали, что Он избавит их от римских захватчиков. За три года они переживают с Христом все этапы Его жизни, включая страсти. И вот итог их упований – Христос умирает! Все кончено. Теперь они боятся, что евреи придут и убьют их. Они затаились. И именно в то время, когда они дрожат от страха и по-прежнему не понимают всего, что пережили с Христом, смысла Его слов и обещаний…
Бегбедер: Ну?..
Ди Фалько:…вот тут-то и являет себя Святой Дух. Да, в этот миг все детали того, что приключилось, что пережито ими вместе с Христом, как в пазле, попадают на свое место, и все вдруг предстает в ярком свете. Петр – отступник и трус – выходит из горницы, в которой они скрывались, к толпе, собравшейся в Иерусалиме на праздник, и заявляет прибывшим отовсюду людям: "Этот человек, которого вы схватили и судили, которого вы приговорили и распяли, – он жив!"
Не знаю, этот комментарий помогает тебе понять?
Бегбедер: Ну… Вот так и надо было объяснить мне тридцать лет назад… В конце концов, наши точки зрения не так уж и расходятся. Сказал бы ты мне, что Троица – это природа и искусство в соединении с любовью, которую мы способны чувствовать к тому и другому, и я бы сразу все понял. Ведь в природе и искусстве я вижу нечто, превосходящее человека.
Ди Фалько: С таким переносом я согласиться не могу. Я тебе о Боге, а ты мне: природа и искусство. Зато я согласен, когда ты говоришь о "чем-то" (я бы предпочел: о Ком-то), что "выше нас", что нас превосходит.
Бегбедер: В самом деле, это как шампунь "три в одном"!
Глава VIII. О ценностях
Ди Фалько: Как я замечаю, ты причисляешь себя к нигилистам, но в то же время, по-видимому, привержен определенным ценностям. Я имею в виду не образ жизни в этой системе, а твое уважение к старым, добрым традиционным ценностям. Ты, конечно, понимаешь: с моей стороны это не упрек – скорее констатация, твои противоречия меня даже удивляют. Но возможно, в тебе говорит отец? Быть может, ты стал так все воспринимать с тех пор, как у тебя на глазах подрастает малышка Хлоя?
Кажется, для тебя имеют смысл ценности добропорядочного отца семейства, как выражаются нотариусы?
Бегбедер: Твои слова напоминают мне памфлет Линденберга "Новые ретрограды",[19] опубликованный три года назад, – там я фигурирую под двумя разными ярлыками… Похоже, за мной закрепилась слава сексуально озабоченного, развратника. Я написал "Рассказики под экстази", испытывал наркотические средства, так что я вроде бы ультраанархист. Одновременно меня причисляют к "новым ретроградам", потому что я критикую это общество, потому что время от времени я говорю себе: уничтожить все, все прежние ориентиры и схемы и ничего не построить взамен – скорее всего, это был не лучший метод.
Может, я и впрямь анархист-реакционер. Но меня это не расстраивает. Я еще вдобавок буржуа по происхождению. Что ни говори, раз уж родился в Нейи-сюр-Сен, сойти за пролетария вряд ли удастся. Не могу сказать между тем, будто я отстаиваю семью, потому что женат и имею ребенка. Ведь я расстался с матерью Хлои, развелся и женился на другой женщине. На сей раз в мэрии, не в церкви. Впрочем, развод для буржуа стал явлением почти обычным. Однако я в самом деле сожалею о распаде семейной ячейки… Досадно, что не удается ее сохранить. Тем не менее я вовсе не читаю нравоучений, не призываю жениться и размножаться, не возвожу в ранг приоритетных нравственных ценностей большую, хорошую, крепкую семью с многочисленным потомством. Нет. Я всего лишь наблюдаю мир, какой он есть, – мир, к которому принадлежу сам. Так что, критикуя его, я критикую себя.
Ди Фалько: Какие же ценности для тебя приоритетны? Какие хотел бы ты передать дочке, которая, очевидно, все в тебе перевернула?
Бегбедер: Тема обширна, боюсь наговорить по этому поводу банальностей. В передачах "реального" телевидения все чаще звучит: "Будь самим собой", "Оставайся самим собой". По сути дела это популяризация (что прекрасно) фразы Ницше: "Стань тем, кто ты есть", а она восходит к сократовскому "Познай самого себя". Думаю, этим практически все уже сказано.
Моей дочери я попытаюсь передать вот что (не знаю, о таких ли ценностях мы говорим): пусть постарается узнать, кто она и для чего родилась, что она хочет осуществить, а главное – пусть приложит все силы для достижения этой цели.
Ди Фалько: Неужели ты готов согласиться с тем, чтобы она занималась чем угодно? Полагаю, ты хочешь уберечь ее от ситуаций, которые причинили бы ей боль. Возьмем для примера какую-нибудь крайность – позволь тебя спровоцировать: ведь ты не хотел бы, чтобы твоя дочь стала наркоманкой, проституткой?
Бегбедер: Конечно нет. Я – сын-анархист, но отец-ретроград! Даже если это, по-видимому, противоречит моему открытому анархизму и при том, что я вовсе не осуждаю проституток. Разумеется, я хочу для моей дочки лучшего. А что ты ожидал услышать? Что я желаю ей выйти замуж, встретить хорошего парня, ходить по воскресеньям на мессу? Тоже нет! Вот уж был бы верный способ толкнуть ее к наркотикам! Я хочу, чтобы она была счастлива. Вот. А как – я не знаю. Я тут не властен… "Человек, способ употребления" – нет у нас такой инструкции, в этом главная проблема эпохи.[20]
Ди Фалько: Увы, есть масса обстоятельств, когда счастливым быть трудно. Однажды я ночь напролет колесил по Парижу в автофургоне для кемпинга в обществе самоотверженных людей, прочесывающих неблагополучные кварталы, и общался с неприкаянными, которым требовалась поддержка. В том числе и с проститутками из района Венсенского леса. Приветливый прием, кофе, помощь, а главное – диалог… Положение многих из них было ужасно. Ни одна из тех, кого я встретил, не была счастлива.
Бегбедер: Бывают, однако, ситуации, когда кому-то счастье кажется недоступным, а другой в том же положении счастлив. В "Американской пасторали" Филип Рот рассказывает историю человека, дочь которого становится террористкой. Они уже не способны не только понять друг друга, но и просто разговаривать. Отец сделал все, чего требовали критерии "порядочного общества", дал дочери хорошее воспитание, образование, но она уходит от него и занимается тем, что, по ее предположению, должно дать ей если не счастье, то по крайней мере своего рода удовлетворение. Она надеется обрести его в этой форме самореализации, пусть отчаянной.
Я по-прежнему большой анархист, а именно: я за легализацию легких наркотиков, отнюдь не против проституции – это неоспоримое явление реальности, существующее с самого начала человеческого бытия. Лучше попытаемся ее упорядочить, раз уж невозможно от нее избавиться. Если я теперь перечислю ценности, схемы, которым привержен, это будут лишь самые общие понятия: любознательность, великодушие, человечность (предлагаю заменить этой троицей девиз свобода-равенство-братство), смелость, вежливость, уважение, не повторять целый день "фу, бяка"…
Ди Фалько: Быть счастливым, возможно, значит также уклониться от ответа!
Бегбедер: Наконец, что касается Хлои, я не стану запрещать ей познавать то, что она захочет познать. Кстати, насколько я себе представляю, ее воспитание не должно идти путем запретов. Часто запретное становится притягательным.
Ди Фалько: Почему Хлоя? Борис Виан?
Бегбедер: Да, "Пена дней", Брет Истон Эллис в "Гламораме", и потом первый из когда-либо написанных любовных романов – "Дафнис и Хлоя" Лонга. В конце моего романа "Windows on the World", изданного год назад, есть фраза, которая точно резюмирует мои сегодняшние размышления: "Я – нигилист, не желающий умирать".
Глава IX. О счастье
Ди Фалько: Похоже, ты счастлив, раз не хочешь умирать! Даже если твой нигилизм сильно смахивает на отчаяние избалованного ребенка.
Так ты счастлив или нет?
Бегбедер: Трудно сказать. Возможно, я боюсь быть счастливым.
Я частенько прячусь за цитатами, что поделаешь… Но хочется вспомнить, в подкрепление моего ответа, фразу одного малоизвестного автора дневника – Андре Бланшара, он записал: "Слово "счастье" не назовешь счастливой находкой". Это высказывание вполне созвучно моей мысли: быть счастливым, по-моему, невозможно. Счастье – бессмыслица. Всегда что-нибудь не ладится. В лучшем случае я стараюсь держаться на плаву. "Счастье" – всего лишь слово. Как и "Бог".
По натуре я склонен к страху, тревоге, неудовлетворенности и готов признать, что люблю жаловаться, хныкать, пока меня кто-нибудь не утешит. Не думаю, что я способен быть счастливым. Может, это звучит претенциозно, но мне кажется, у кого есть хоть крупица ума, тот может только грустить. Печаль мне нравится, я нахожу ее эстетичной…
А ты, Жан-Мишель? Ты счастлив?
Ди Фалько: Нет, по совести, не могу этого сказать.
Бегбедер: Как? Даже несмотря на божественный абсолют, как ты сам говоришь? Тебе этого мало?
Ди Фалько: Я переживаю минуты счастья, но этого мне мало. Быть может, из-за того, что я люблю Бога не так, как Он меня и как я должен Его любить. Тогда, наверное, Его любовь переполняла бы меня счастьем, как святых. Быть счастливым – состояние длящееся, когда оно достигнуто, оно становится частью нас самих. Такое не спутаешь с мгновениями счастья.
Конечно, я счастлив, когда переживаю глубокие мгновения, некоторые дни или более длительные периоды. Но если твой вопрос относится к моей жизни, то даже до обрушившейся на меня кампании лживых обвинений, когда что-то во мне погасло безвозвратно, я не был счастлив, не могу этого сказать.
Бегбедер: Разве Бог не дал тебе ответа?
Ди Фалько: Несмотря на всю мою любовь к Христу и на все, что Он мне дает, если быть честным с самим собой, я не могу сказать, будто купаюсь в счастье. Счастье – не "на лугу", а на Небе!
Бегбедер: Это очень серьезно! Когда так говорю я, со своей явной склонностью к пессимизму, тут сенсацией не пахнет. Но если ты, несмотря на Бога, несмотря на веру, делаешь такое признание, это, на мой взгляд, поразительно. И я пытаюсь понять причину, даже если она связана с самым сокровенным.
Ди Фалько: Моя тревога отчасти коренится в истории моей жизни. Ничего оригинального. Такое бывает со всеми. Страх связан и с тем, что я живу не сам по себе под стеклянным колпаком. Мои отношения с Богом – не замкнутая система: Бог, я – и больше никого. Конечно же вокруг меня друзья, родные, общение с ними – повод радоваться, но в мире столько причин для боли – иногда совсем рядом, и, сталкиваясь с ней постоянно, я не могу не реагировать. Отношения с Богом – это еще не все, чтобы чувствовать себя счастливым; они не должны заслонять от нас мир, в котором мы живем.
Тревога сближает нас, несмотря на разность наших путей. Ты происходишь из католической семьи, которая стремилась воспитать тебя в вере. Моя семья не была религиозной. Родители записали меня на катехизис, потому что в то время каждый ребенок из любой семьи, верующей или нет, обязан был посещать эти занятия. Вечная зависимость от чужого мнения… И вот я, родившийся в семье, далекой от Церкви, стал епископом. А ты, кому родители постарались дать религиозное воспитание, говоришь, что у тебя нет веры. Встретившись сегодня, мы подводим итоги, проверяем свои глубинные убеждения и констатируем, что…
Бегбедер:…наши искания не увенчались успехом…
Ди Фалько: Да. Мы оба полны тревоги.
Бегбедер: А поверхностный взгляд со стороны: "Они достигли настоящего социального успеха, один – епископ, книжки другого неплохо продаются, значит, они счастливы" – обнаруживает полную свою несостоятельность. Вдобавок, когда переживаешь личные испытания, подобные тем, через которые ты прошел два-три года назад, тревога только усиливается.
Ты был тогда в депрессии?
Ди Фалько: Да. Но, даже если не вспоминать тот мрачный период, по характеру я беспокойный пессимист, и это сочетается с верой. Для меня она жизненно необходима. Один Бог знает, что бы со мной сегодня стало, если бы не вера.
Бегбедер: Однако некоторые священники частенько немного упрощают суть дела и сулят сомневающимся блаженство с Богом: "Вера принесет вам счастье, Бог вас осчастливит, и потому верьте".
Ди Фалько: Они говорят искренне. К примеру, один священник, от которого исходило необычайное сияние, – я отношусь к нему с восхищением. Порой я хотел ему сознаться, что не могу поверить, будто он живет в состоянии своего рода непрерывного блаженства. Это так меня занимало, что, помню, он мне приснился. И во сне в конце концов открыл мне – странно! – что он играет, притворяется счастливым ради других.
Бегбедер: Итак, ты способен понять мое разочарование. Поиски счастья могут отравить нам жизнь.
Ди Фалько: Верно. Вспомни Христа! Роль священника в том, чтобы уподобиться Христу, а пребывание среди людей, как известно, не всегда одаривало Его счастьем. Мы видим Его слезы! Когда в конце земного пути Он отдает жизнь ради спасения людей, Он испытывает страх.
В самом деле, большинство считает (по крайней мере, так кажется), будто священник не может быть несчастлив. Люди принимают его сочувствие к их горю, но, сталкиваясь со страданием священника, они смущаются.
Бегбедер: К психотерапевту идут не для того, чтобы слушать про его невзгоды, – предпочитают, чтобы он был спокоен, как дзен-будцист, и всегда в форме.
Ди Фалько: Да, но психотерапия основана только на выслушивании пациента, чтобы он мог сам осознать, в чем его беда. Священник должен выслушать, а также разделить боль страждущего, преисполниться сострадания и одновременно иметь счастливый вид. Но ведь он человек из плоти и крови, как все остальные. И так же переживает страдания, испытания, упадок духа, сомнения. Вместе с тем слабости не ставят под сомнение его миссию. Быть может, значимость и сила этой миссии еще возрастают от того, что, выполняя ее, приходится страдать.
Готовя будущих священников к проповеди, я советовал им приблизить ее к людям, каким бы ни был повод: радость или горе. "Начните с того, что разделяем все мы, верующие или неверующие, особенно когда вы служите на похоронах". Я и сам пережил подобное, когда отпевал детей – жертв несчастного случая на дороге. Веруете вы или нет, вас переполняют гнев и возмущение! Если священник произносит прекрасную проповедь, не учитывая прежде всего этого гнева и возмущения, то – повторяю – к кому бы он ни обращался, к верующим или неверующим, он не будет услышан. Непонимание – вот что он испытывает, как и все присутствующие. Он так и должен сказать: "Я не понимаю. Этому ребенку три года – и он умер?" Только разделив скорбь людей, можно пережить мгновение счастья в свете веры, в свете того, что вера дает нам при таком страшном испытании. Соединимся со страждущими в общих переживаниях, вызванных гибелью ребенка. Первая человеческая реакция – неприятие, возмущение, когда – повторяю – мы говорим Богу: "Не понимаю!"
Бегбедер: Я не прерывал тебя, потому что, мне думается, ты прав, напоминая о том, что священник тоже человек. Он испытывает сомнения, страдания, возмущение и должен сказать, что он – такой же, как все. Это значит, что Церкви предстоит еще немало продвинуться в этом отношении. В наши дни для многих, и для меня в том числе, католический священник – что-то вроде НЛО, ведь от него требуют невозможного, и в частности – жить совсем не так, как живут другие. Как он может быть счастливым при всех ограничениях, запретах?
Ди Фалько: Я говорил: ему знакомы мгновения счастья. Мне хотелось бы привести в пример то состояние, когда священник глубоко переживает свою связь с Богом, пребывание в лоне Божием, в полном единении с Ним. Когда такое происходит со мной (а это бывает нередко), в эти глубокие моменты счастья я почти физически ощущаю связь с Богом. Меня наполняет своего рода блаженство, в этот миг я чувствую себя счастливым. Да, когда я в полном единстве с Богом, я счастлив.
Понимаешь, что я испытываю в такие минуты? Состояние блаженства, которое кое-кто пытается обрести с помощью особых средств.
Бегбедер: Намекаешь на тех, кто готов с этой целью подсесть на кокс или воспользоваться бульбулятором?[21] Тем не менее, если б, как ты выражаешься, "особые средства" не действовали, не оказывали эффекта на потребителя, не было бы ни дилеров, ни мафии счастья.
Ди Фалько: С моей точки зрения, речь идет скорее о наслаждении и бегстве от реальности.
Бегбедер: Так и есть. Можно говорить о бегстве. Наверное, в этом разница.
Ди Фалько: Возвращаюсь к моему вопросу: приходилось тебе испытывать такие мгновения счастья?
Бегбедер: В свою очередь повторюсь. Когда родилась дочка, в то мгновение меня коснулось счастье. Сначала мне протянули сверток, что-то шуршащее, синее и довольно липкое. А потом это что-то открыло глаза и… никогда у меня не было таких необыкновенных ощущений! Знаешь, что я ей сказал? "Добро пожаловать". Она смотрела на меня, и мне ее вручили. Произнесу банальность, в которую, однако, верю: кто не пережил этого, тому не понять.
Занимаясь любовью с кем-то, кого мы любим, кто любит нас, мы тоже прикасаемся к счастью. Опять-таки ты не знаешь, что упускаешь… Конечно, это источник удовольствия, но и нечто гораздо большее. Нечто вечное. Я помню каждый из моих лучших оргазмов. Могу точно указать дату и место десяти моих высших достижений, да-да! Наркотики, алкоголь после этого – лишь мимолетные радости. Да и слово "радость" тут – преувеличение. Пожалуй, это способ отвлечься, сбежать, забыть тревогу.