Приблизительно в то же время, плюс-минус несколько часов, когда мисс Джинджер Свити пыталась убедить изумленного преподавателя и нескольких равнодушных соучеников, что лепет Шекспира про броды, болота и пучины вдохновил Рембо на создание такого уникального произведения, как "Une saison en Enfer",[10] другая хорошенькая азиатская женщина тоже держала речь. Женщина эта была лет на десять старше мисс Джинджер Свити, она была величественнее, ярче, походила скорее на японку, нежели на тайку, и расхаживала в этот момент перед "Кау-Пэлас"[11] в Сан-Франциско, ожидая такси в аэропорт.
– Шоу в Сан-Франциско еще три дня, так? Потом в Поркленд.
– В Портленд.
– Ну, в Портленд. Когда вы в Сиэтл, я вернуться. Назад в шоу, снова-здорово.
– Не вернешься, Лиза, – покачала головой ее спутница. – Сама отлично знаешь, что не успеешь. И вообще ты подписала контракт. У тебя обязательства перед цирком. Ты снялась во всех этих чертовых рекламах, а в них сколько тысяч вложено. Не можешь же ты всякий раз, как петух в задницу клюнет, вот так все бросать.
Спорила с Лизой Ко женщина-клоун по имени Бардо Боппи-Бип (не путать с Генеральным секретарем ООН, ни с бывшим, ни с нынешним). Сторонний наблюдатель не признал бы Бардо Боппи-Бип, поскольку она была не в цирковом костюме, а в джинсах, футболке "Харлей Дэвидсон", сапогах со стальными носками и в бейсболке, плотно сидевшей на абрикосового цвета волосах, коротких, как у десантников.
– Зачем петух, зачем задница? – возразила Лиза Ко, глядя в ту сторону, откуда должно было приехать такси. – Я сказать, неотложное дело.
– Сказать-то сказала. Но в чем срочность, так и не объяснила. И что получается: ты смотришь новости – про Лаос там не было ни слова, я проверяла, – и слетаешь с винта, всю ночь молчишь и психуешь, чуть не срываешь номер, а теперь вдруг мчишься куда-то в Азию, даже не поставив в известность дирекцию.
– Я писать записку. – Она нервно обернулась на "Кау-Пэлас": хоть бы никто из цирковых не вышел, пока такси не подъехало. Туман с залива был недостаточно густым, чтобы ее укрыть.
– Очень благородно с твоей стороны! Очень продуманно. В суде это тебе непременно поможет. В этой стране девиз один: шоу продолжается! Лично я предполагаю, что твое "неотложное дело" как-то связано с парнем, за которого ты собираешься замуж. Если тебе так не терпится его увидеть, возьми и пришли ему билет, пусть прилетает сюда. Так будет лучше для всех.
Лиза замотала головой так, что вздрогнула каждая прядка иссиня-черных волос, а высокий шелковый воротник нефритово-зеленого платья пошел складками.
– Так нельзя. Не получится. – Она помолчала. – И я не знать, будем мы жениться, не будем.
Бардо Боппи-Бип задумалась. А потом сказала ласково, с улыбкой, в которой уязвимости было не меньше, чем иронии:
– Так, может, теперь появится шанс у меня?
В ответ Лиза только буркнула что-то по-лаосски.
Желтое, как зуб курильщика в разнеженном рту утра, такси наконец приехало. Лиза, стоявшая опустив голову, вдруг подняла на Бардо Боппи-Бип умоляющий взгляд. В глазах ее блестели слезы.
– Ты о моих детках заботиться? Правда?
– Ну разумеется.
– Прошу…
– Расслабься. Твои малыши так рвутся на сцену, что я и сама могла бы с ними выступать. А что, черт подери, может, я и заберу у тебя номер. Зимой покажу тануки в своем телешоу на кабельном.
– Нет-нет, прошу, не надо! Только беречь их. Помнишь как?
– Ты мне все записала. Расслабься. И давай дуй как можно скорее обратно. Я присмотрю за твоими зверушками и постараюсь сохранить тебе место в шоу.
– Спасибо.
Благодарность была искренней, но когда Бардо Боппи-Бип шагнула к ней, чтобы обнять на прощание, Лиза уже открыла дверцу, поставила на сиденье сумку и уселась в машину. "До свидания!" она все-таки крикнула. Такси тронулось с места, унося к международному терминалу аэропорта Сан-Франциско "несравненную искательницу приключений мадам Ко", которая выглядела далеко не такой уверенной, как в рекламном ролике.
* * *
– До вечера, сестренка. – Держа в руке коробку для завтрака с нарисованным на крышке Винни Пухом, Бутси направилась к двери – она спешила на остановку автобуса, который вез ее до "Куин Энн", одного из сиэтлских отделений почтовой службы США. На пороге она остановилась. – Должна признаться, у меня до сих пор сердце заходится, как подумаю, до чего тот французский священник похож на Дерна.
– Забудь об этом. – Пру отхлебнула томатного сока. – Французский священник – это французский священник.
Бутси взялась за дверную ручку.
– Ты сегодня работу искать собираешься?
Пру – ее уволили из чертежниц, когда в "Боинге" начались сокращения, – смущенно улыбнулась:
– Ну… и да, и нет.
– Как это – и да, и нет?
– А вот так… – ответила Пру нерешительно. – Я тут слышала, что на Главную арену сегодня приезжает цирк, возможно, они будут нанимать на временную работу. Ну, понимаешь, пока шоу будет идти в Сиэтле. Так что я, наверное, попробую сначала там устроиться, а уж потом буду рассылать резюме.
– И что ты, скажи Христа ради, собираешься делать в цирке? Будешь у клоунов на подхвате? Или, может, будешь слонов мыть? Я думала, этим занимаются только двенадцатилетние мальчишки.
– А какого хрена все лучшее должно доставаться двенадцатилетним? Времена изменились.
– Это точно. Раз даже приличные дамы среднего возраста используют подобные выражения. – Бутси открыла дверь и выглянула наружу. – Облачно, – объявила она. – И довольно прохладно. Как было бы чудесно, если бы сегодня начала желтеть листва.
Часть II – Глава 2
Не успела мисс Джинджер Свити, виновато сжимая в кулачке не заработанные, по ее мнению, чаевые, выйти из "Зеленого паука", а Дики уже накручивал диск старомодного черного телефона. Когда ему ответили, он заговорил по-лаосски, и на том конце провода его не поняли, хотя лаосский во многом схож с тайским. Решив, что это из-за его южного акцента, Дики перешел на напевный детский лепет, который в этой части света легко проходит как английский.
– Надо говорить Ксинг.
– А?
– Говорить Ксинг. Ксинг!
– Ксинг нету. – Голос принадлежал зрелой женщине – возможно, матери одного из напарников его знакомого.
– Где Ксинг? – А?
– Где? Где Ксинг? Очень важно.
– Сегодня не знать.
– Когда? Когда дома?
– Не знать. Может, завтра.
Это его никак не могло удовлетворить. Горло Дики сжималось, как лапа панды вокруг земляного ореха. Он судорожно соображал, что делать, но тут мама-сан соизволила сообщить:
– Вечером Ксинг идти Патпонг.
О! Прекрасно! Дело пошло.
– Где? – спросил Дики, которому было известно, что Патпонг – не просто большой район, там три улицы носят название Патпонг, и от адресов поэтому столько же проку, сколько от именных табличек на мухах. Не дав своей собеседнице ответить, что она "не знать", Дики выстрелил следующим, возможно, столь же бесполезным вопросом: – Что он делать в Патпонг?
– Идти глядеть Элвисьют.
Дики едва не завопил от счастья. Радость бурлила в нем, как пузырьки в бокале шампанского. Элвисьют! Теперь остается только узнать, где сегодня вечером выступает самый знаменитый бангкокский имитатор Элвиса Пресли, и, если повезет, Дики сможет отправиться обратно в Лаос, чтобы сделать… чтобы сделать то, что сейчас еще можно сделать.
– Kay ру нах, – поблагодарил он женщину на своем фолкнерианском тайском. – Да поют будды в твоем соусе чили.
* * *
День шел медленнее, чем ползет по мочеточнику почечный камень размером с грецкий орех. Было по обыкновению сыро и душно, а кондиционер в отеле "Зеленый паук" работал в четверть силы. Дики сидел голый в плетеном кресле и пытался бренчать на гитаре, одним ухом прислушиваясь к телевизору. Си-эн-эн не сообщал никаких подробностей об аресте Дерна, зато Дики узнал, что по причине неожиданного тайфуна вчера были закрыты все аэропорты на Филиппинах – этим и объяснялось, отчего Дерн, который должен был делать пересадку в Маниле, оказался на Гуаме. По-видимому, самолет пролетел Манилу и сделал незапланированную посадку – на острове, который оставался под контролем американцев, что подразумевает параноидальную систему безопасности, гиперусердных таможенников и натасканных на наркотики собак. Что ж, Дерн сам подставился. И Стаблфилд тоже.
Гитара, которую Дики купил на одном из тех рынков, где можно купить "Ролекс" за двадцатку и туфли "Гуччи" за сороковник, неопытному человеку показалась бы настоящей щегольской "Martin D-28". Вплоть до инкрустации "в елочку", или, как ее иначе называют, "селедочный хребет".
– Селедочные хребты настоящие? – спросил Дики продавца.
Тот чуть не онемел от изумления, но тут же пришел в себя.
– Да-да! Очень настоящие! Самые лучшие! Первый сорт!
– Великолепно, – сказал Дики. – А это хребты девственных селедок?
Несколько мгновений несчастный продавец разрывался надвое: никак не мог понять, то ли у него не хватает знаний в области, необходимой для успешной торговли поддельными гитарами, то ли покупатель спятил. Но медлил он недолго.
– Да! Конечно! Лучшие хребты, лучшие селедки! Две… две… двестенные. Первый сорт! Нет проблем!
Вспомнив эту беседу, Дики улыбнулся победной улыбкой мальчишки-южанина. И снова помрачнел. Он постучал по инкрустированной деке. Погладил гриф. Нежно перебрал струны. Наконец, поглядывая то и дело в телевизор, попытался наиграть мелодию Фила Окса, но дальше первого куплета не продвинулся. То же самое было с любимыми песнями Боба Дилана и Нила Янга. Он не мог вспомнить даже "Сюзанну" Коэна, которую только прошлой ночью так отлично исполнил для ночной бабочки свободного полета.
Но была в его репертуаре одна песня, текст которой никогда – вне зависимости от количества неприятностей – не стерся бы из памяти, и Дики играл ее снова и снова, пока тянулся этот нескончаемый день.
На встречу в Когнито, милая,
Свое прошлое с собой не потащим.
А будущее нам напомнит:
Тайна главная – в настоящем.
Раз уж одни мы в Когнито,
Одежду мы быстренько скинем,
Но, хоть будем голы как соколы,
Никогда своих масок не снимем.
И Золушка в наряде инкогнито,
Говорят, на балу побывала.
Всегда ровно полночь в Когнито
На черных часах в центре зала
Нам с тобой суждено жить в подполье,
Лишь инкогнито нам по плечу.
Жди меня там, где ни солнца, ни поля,
А ксивы и травку я прихвачу.
Так приезжай скорее в Когнито,
Тебя я не выдам и буду рядом.
Из рая мы выскользнем в заднюю дверь,
И тайком погуляем по аду.
Инкогнито
Инкогнито
Там дни – как миражи
Инкогнито
Инкогнито
Там правда краше лжи.
* * *
Когда социализм переходит некую грань, он превращается в тоталитаризм. Капитализм же, доведенный до крайности, напротив, становится анархией. Те, кто ставит под сомнение точность последнего наблюдения, никогда не ходили по улицам Бангкока.
По этой самой причине – капитализм вышел из-под контроля, вследствие чего воцарился хаос, – Стаблфилд и отказывался летать в Бангкок (во всяком случае, так он это объяснял). Однако непрерывные конструкция, деконструкция и реконструкция, нескончаемая торговля, возрастающее загрязнение окружающей среды, отупляющий мозги шум и круглосуточная круговерть не останавливали Дерна, и время от времени он отваживался нанести туда визит; Дики же почему-то манил этот город, что было тем более странно, поскольку Бангкок – Большой Буйный Безобразник – коренным образом отличался от всего того, что он любил в Лаосе. Возможно, в этом крикливом и шумном городе его очаровывала причудливая смесь мягкой, ясноглазой буддистской доброжелательности и бесстыжей улыбчивой торговли сексом, однако и к тому, и к другому он лишь принюхивался (что могла бы подтвердить мисс Джинджер Свити).
Бангкок – город контрастов, это хуже чем клише, это банальность и пошлость, и не только потому, что это совершенно очевидно, но и потому, что в некотором смысле каждый большой город – город контрастов. Разве роду человеческому не свойственна противоречивость, разве мы не обитаем на дихотомической планете, болтающейся во Вселенной, которая, судя по всему, сама насквозь парадоксальна? Но следует, однако, заметить, что контрасты Бангкока слишком уж ярки и резки, так что за норму это принять трудно.
Бангкок – это и ультрасовременный джаггернаут[12] в стиле хай-тек, и вязкая азиатская истома; он как ни один другой мегаполис балансирует между острым и сладким, мягким и твердым, высоким и низким. Это шелковая циркулярная пила, лакированный отбойный молоток, разврат в поясе верности, оцифрованная молитва. Его бесчисленные часовни и храмы окутаны облаками выхлопных газов, его бесчисленные пороки и преступления озарены нежнейшими улыбками, и при всем при этом Бангкок умудряется с благородной грацией удерживать равновесие, и грация, хоть и заученная, не теряет естественности, а благородство реализуется сутенерами и шлюхами.
Ладно, хватит. Нет смысла талдычить вам про Бангкок и его парадоксы, про шумливое смешение святости и разнузданности. Для наших целей вполне достаточно сообщить, что приблизительно через полчаса после заката Дики Голдуайр, волнение и нетерпение которого дошли до предела, запер новую гитару в гостиничном номере и рискнул выйти на улицу – в вышеупомянутые суету и неразбериху.
Воздух, знойный и плотный, словно растопырил толстые красные пальцы, пальцы пекаря, месившие прохожих будто тесто. Такую погоду Бутси Фоли вряд ли назвала бы "очаровательной", хотя – как знать.
Улицы по обыкновению кишели людьми. Их было почти что поровну: бизнесменов в полотняных костюмах, девиц в микроскопических юбочках и монахов в оранжевых балахонах. К ним примешивалась толика белых мужчин в брюках цвета хаки и белых рубашках – такова униформа иностранцев из местных. Дики был одет точно так же, для того чтобы не выделяться, однако стоило ему оказаться около "Сафари" или какого другого бара, облюбованного его бывшими соотечественниками, он спешил перейти на другую сторону улицы – боялся, хоть это и было маловероятно, что его узнают.
(Кто живет по наитию?
Тот, кто в Когнито едет.
На завтрак он жрет интуицию,
На обед паранойю цедит.)
Самый быстрый и эффективный способ передвигаться по Бангкоку – водное такси, но поскольку от "Зеленого паука" до реки почти столько же, сколько до Патпонга, Дики выбрал тук-тук. Прошло сорок минут, прежде чем трехколесная штуковина доставила его к северной границе района. Дороги Патпонга уже много лет были закрыты для колесного транспорта, поэтому ему предстояло продолжить путь пешком, что оказалось даже кстати, поскольку он понятия не имел, в каком из многочисленных клубов выступает Элвисьют.
По периметру Патпонг патрулировали вольные проститутки – те немногие, которые не работали в барах и не батрачили на сутенеров (и посему их постоянно донимали, а то и угрожали физической расправой те, кто хотел бы ими владеть или распоряжаться). Дики поискал глазами мисс Джинджер Свити и, не увидев ее, расстроился и обрадовался.
Но… стоило ему пройти несколько шагов, и он столкнулся с Профессором.
* * *
Профессором называл его Дики. Больше никто, хотя могли бы: от этого старичка исходила столь густая аура академизма, что при виде его кто угодно вспомнил бы про школьные кошмары.
Это был тщедушный человечек с всклокоченными седыми патлами, в круглых железных очёчках, в мешковатом синем костюме, тут и там присыпанном пеплом, с буро-коричневым галстуком в подтеках от соуса чили, в коричневых башмаках, о которые, судя по всему, точил зубы целый выводок юных ротвейлеров, и лицо его всегда хранило выражение величественной серьезности, но впечатление портил блуждающий и отрешенный взгляд. Его легко было вообразить профессором физики в университете Махидол.
Уже лет двенадцать Дики раза два-три в год заявлялся в Бангкок, и всякий раз, стоило ему оказаться в Патпонге, как через минуту-другую откуда ни возьмись возникал Профессор. Шаркая изжеванными полуботинками, он подходил к Дики, как подходил к каждому одинокому мужчине (и к европейским парам, если это были туристы), дружелюбно приветствовал его и задавал один и тот же вопрос – вежливо и уважительно, как осведомлялся бы у уважаемого коллеги, не желает ли он выступить на конференции по перезаряженным субатомным частицам:
– Мистер, хотеть смотреть, как девушка трахаться с обезьяна?
* * *
Обычно Дики столь же уважительно отвергал это предложение.
– Благодарю вас, но меня не интересуют подобные мероприятия, даже если это были бы Чита и Джейн.[13] Кинг-Конг и Фэй Рей[14] составили бы куда более завлекательную пару – ввиду проблем, вызванных несоответствием их размеров, хотя, строго говоря, ни Чита, ни Кинг-Конг, разумеется, обезьянами не являются. – Обычно Дики нес что-нибудь в этом духе, вознаграждал Профессора несколькими батами и шел своей дорогой, ругая себя за то, что выступил совершенно в стиле Стаблфилда. Сегодня же он остановился и вместо ответа задал вопрос:
– Вы не знаете, где Элвисьют?
– Элвисьют?
– Ну да, Элвисьют. Где он сегодня выступает?
Профессор так глубокомысленно почесал в затылке, словно размышлял над сильным взаимодействием, в процессе которого пары нуклонов обмениваются зарядами.
– Сегодня, – выговорил он медленно и осторожно, – Элвисьют, по-моему, играть в "Шей-рей-бом".
– Где-где?
– В "Шей-рей-бом".
– В "Шератоне"?
– В "Шей-рей-бом".
– Понятно, в "Шератоне". Вы имеете в виду "Ройал Оркид Шератон". Тьфу ты, черт! – ругнулся себе под нос Дики. "Шератон" находился в квартале роскошных отелей, на берегу реки, и до него было больше мили – по духоте и пыли.
Но Профессор раздраженно помотал седенькой головой – словно злился на особо тупого студента.
– Нет! Не "Рора Оркид Шератон". Элвисьют играть в "Ше-ра-бум". В Патпонге. "Ше-ра-бум клаб".
Тут уж почесал в затылке Дики. И вдруг что-то щелкнуло.
– А-а-а… Вы имеете в виду "Черри бомб"? Клуб "Черри бомб"?
Улыбнувшись и дыхнув на Дика дешевой тайской жидкостью для ополаскивания рта, Профессор согласно кивнул.
– Да-да. "Ше-ра-бум". Нет проблем. О’кей! – Он величественно кивнул, сложил по-буддистски руки, а затем принял комок тайских банкнот и тут же переключился на поиски нового мистера.