Хоть я и сильно поддатый, но понимаю, что этот парень – отъявленный мерзавец. Самодовольный подонок пьян не меньше моего, и вдобавок его сжигает собственная злоба. Он чем-то напоминает Хорька, хотя в нем нет ни капли благодушия; ублюдка подогревает не сидр, а ненависть, желание превратить все, до чего может дотянуться, в дерьмо. Только тогда ему станет хорошо.
Между нами около двухсот метров, и парень уже уперся в меня взглядом, а я делаю вид, будто ничего не замечаю, притворяюсь, что мне безразлична исходящая от него угроза. Пытаюсь выпрямиться, показывая, что вполне трезв и не так уж беззащитен. Пытаюсь безуспешно.
В сотне метров от меня его рот искривляет презрительная усмешка.
Пятьдесят метров… Я имитирую интерес к чему-то, якобы происходящему за многоквартирным домом.
Когда нас разделяет всего пара шагов, подонок неожиданно поднимает руку к носу, зажимает одну ноздрю, как это иногда делают футболисты, а затем, когда мы оказываемся рядом, сморкается прямо на плечо моего пальто.
Я отчаянно хватаюсь за стену, чтобы не упасть. Я шокирован, мозг пытается обработать информацию: на меня напали, сообщает он, но не причинили вреда. Возможно, именно этим явным противоречием можно объяснить бездействие: импульс "дерись или беги", о котором сейчас так много говорят, не сработал.
Подонок проходит мимо.
Смотрю на коричнево-зеленый сгусток слизи на плече, блестящий в свете уличного фонаря, и меня рвет. Блевота водопадом извергается на тротуар и мои туфли.
До меня доносится короткий лающий смешок.
Ублюдок уходит, наслаждаясь своей омерзительной победой – испорчен день еще одного человека, – а я остаюсь с соплями на пальто.
Сдерживаю очередной позыв к рвоте, поворачиваюсь, неожиданно протрезвев, и догоняю его.
– Эй, ты!
Мерзавец оглядывается, стараясь замаскировать свое удивление ухмылкой, которая словно говорит: "Ну что там еще?"
– Да? – отвечает он. Именно так – типа, что тебе нужно. Я пытаюсь врезать ему левой рукой; он блокирует удар и открывается для моей правой, в которой "дипломат". Я бью с такой силой, что металлический корпус "дипломата" раскраивает ухо подонка, из него хлещет кровь – вспышка первобытного цвета в серой ночи. Он спотыкается, а я добавляю ему слева, отличный хук, так сильно я еще никогда не бил. Боль прошивает руку, но что значит боль по сравнению с возможностью увидеть, как его нос ломается от удара моего кулака! Парень заваливается назад, хватаясь за воздух, и хрипит.
Я изо всей силы бью ногой по яйцам. Он визжит, как девчонка, сгибается, прижав руки к пораженному органу, подставив окровавленную голову под второй удар. А затем под третий. И – ну, еще раз! – под четвертый.
Теперь он одной рукой пытается прикрыть пах, а другой защищает голову. Для удара доступен только живот, и я всаживаю ему ногой под дых. Ублюдок скрючивается еще больше, приглушенно всхлипывает и умоляет меня о пощаде. И когда он валяется, поверженный, на дороге, жалкие ошметки былого самодовольства кровавой кашей размазаны по асфальту, я медленно снимаю пальто и небрежно, но тщательно вытираю измазанное слизью плечо о его волосы.
Вот что должно было произойти. А в реальности я пошатываясь бреду домой, а алкоголь, ярость и фрустрация борются за право владеть моим мозгом. Более жестокие сценарии включают использование куска арматуры, который лежит на тротуаре и так и просится в руки. В не столь привлекательной, подвергшейся цензуре версии я резко и язвительно высказываю ему все, что думаю, мы сходимся лицом к лицу, и он, струсив, поворачивается и убегает прочь.
Во всех вариантах я покидаю сцену, сохранив хотя бы видимость не задетой гордости. Ни в одном из них я не поступаю так, как сейчас, – не тащусь по дороге через микрорайон, едва не плача от злости и стыда.
Я сворачиваю за угол и тянусь к ближайшему дереву за листом. Оступаюсь, теряю равновесие и чуть было не падаю, но все же срываю с ветки листик. Он маленький и тонкий, поэтому, когда я пытаюсь вытереть сгусток слизи с плеча, рвется под моим пальцем. Позыв к рвоте сотрясает мое тело. Я отшвыриваю "дипломат", хватаю горсть крошечных, хилых листочков и с остервенением тру запачканное пальто, крепко зажмурив глаза, хочу спастись от сокрушительного унижения, взглядов проезжающих водителей, назойливой мысли о том, что бы было, если бы меня сейчас увидел мой отец…
В конечном счете я оставляю дерево в покое и, хотя мне противно прикасаться к чему-нибудь той рукой, которой я вытирал сопли этого типа, беру "дипломат". Я трясу головой, пытаясь избавиться от переполняющего меня стыда. Затем шагаю домой, где, как говорит мой одурманенный мозг, Сэм окружит меня заботой и состраданием.
– О Господи! – Сэм садится в постели и включает прикроватную лампу. Комнату заливает свет. Я стою перед ней и раскачиваюсь взад-вперед, пытаясь что-то сказать; мои губы двигаются, но не слышно ни слова. Я затрачиваю столько труда, и все впустую. Жалкое, жалкое состояние.
– О Боже! – Сэм прижимает руку ко рту. Ее глаза наполнены слезами, потому что все в моем облике говорит о том, что я наплевал на ее предупреждение, буквально подтер им задницу. Сквозь пелену затуманенного сознания пробивается вопрос: разве я не знал, что меня ожидает? Что еще могло ждать?
Она наклоняется и одним резким сердитым движением хватает халат.
– Сэм, – выдавливаю я наконец. Я хочу рассказать ей об унизительном происшествии. Я хочу рассказать ей обо всем, чтобы она мне посочувствовала, как будто бы случившееся может служить оправданием.
Но она проносится мимо меня к двери в спальню, на ходу одеваясь.
– Господи, что ты наделал? – спрашивает Сэм, резко обернувшись в дверном проеме и глядя мне в глаза. – После всего того, о чем мы говорили вчера!.. Ты только погляди на себя!
Она срывается на крик. Я смутно надеюсь, что пожилая дама в квартире над нами ничего не услышит.
– Сэм, послушай…
Она не слушает. Она поворачивается и выходит со словами:
– Спи в другой комнате! Забирай свои манатки и убирайся из спальни!
Словно она не может находиться со мной рядом, словно пребывание в одной комнате со мной для нее хуже горчичного газа.
Внутри меня что-то закипает. Гнев. В голове – смутные мысли: "Ни в какой другой комнате я спать не буду, это и моя кровать, буду спать, где захочу". А еще: "Ну почему, почему она не слушает меня?"
– Сэм, пожалуйста… – начинаю я в третий раз.
Сэм уже в коридоре и не знает, как поступить дальше. Она до предела разъярена моим предательством.
– Ты же обещал! Ты обещал, что обратишься за помощью! Где ты был?
– Сэм, я пшел… то есть я пошел туда, но…
– Что? Что "но"? Неужели до тебя не доходит? Знаешь, что ты наделал? Знаешь, что ты сейчас натворил?
Ну почему она меня не слушает?
– Сэм, пожалуйста… – Я делаю шаг вперед, к дверям спальни.
– Нет! – Она отодвигается, будто страшась, что я к ней приближусь. – Не подходи ко мне! Не смей ко мне прикасаться!
Я что, заразный?
– Я правда туда ходил. Просто…
– Ты неподражаем, – перебивает она. – Посмотри, в каком ты состоянии. Взгляни на себя, Крис. ТЫ ТОЛЬКО ПОСМОТРИ НА СЕБЯ!
Черт побери, почему она не слушает!
Кипящий внутри меня гнев внезапно вырывается наружу, я иду к Сэм, широко раскинув руки, хочу ее обнять. Нет, не обнять – схватить и заставить выслушать все, что мне необходимо ей сказать. Но она кричит: "Убирайся!", увернувшись, бежит в ванную и запирается там, прежде чем я успеваю ее остановить. Захлопнутая перед самым носом дверь заводит меня еще больше, и я ломлюсь в нее. Мне абсолютно наплевать, услышит ли что-нибудь старая сука сверху. Из-за двери доносится плач Сэм – приглушенный подвывающий звук, который или остужает гнев, или, наоборот, распаляет. Догадайтесь, как я на него реагирую?
– Открой эту долбаную дверь! Я не могу так разговаривать! Немедленно открой чертову дверь!
– Уходи, – говорит Сэм. – Иди и проспись, иди и проспись, иди и проспись, – монотонно, как мантру, повторяет она, а потом ее тоже охватывает ярость, словно ей становится противно от собственной попытки сохранить спокойствие, и Сэм орет: – МЕНЯ ОТ ТЕБЯ ТОШНИТ!
И это решает дело.
Я делаю шаг назад и с размаху ударяю дверь ногой. Бум!
Она должна распахнуться настежь, как обычно происходит в фильмах, однако она не поддается. Слышен громкий треск, но дверь остается закрытой.
– УБИРАЙСЯ! – визжит Сэм со смешанным чувством страха и злости.
Но я уже не могу остановиться и еще раз пинаю дверь, потом еще, до тех пор, пока не добиваюсь своего. Я вижу Сэм – она сжалась на унитазе, прикрыв голову руками, как будто ждет взрыва бомбы.
Только бомба не взрывается. Весь мой раж ушел на то, чтобы вышибить дверь, и сейчас я просто стою в проеме и пытаюсь осмыслить случившееся. Глаза у Сэм заплаканы, лицо покраснело, а голос полон душевной боли, когда она произносит:
– Да ты теперь крутой!
И на нас снисходит спокойствие. Для нее это спокойствие человека, принявшего решение. Человека, который смирился с неизбежным.
– Сэм, прости, – произношу я, понимая, что она права. Где же был такой крутой парень, который вышибает дверь ногой на глазах у испуганной женщины, когда подонок высморкался на его пальто? Где он тогда был? Где?
Я не могу использовать унитаз – на нем сидит Сэм, – поэтому наклоняюсь над ванной, и меня рвет.
Бывает, после тяжелой пьянки ты просыпаешься и чувствуешь себя прекрасно. Вдобавок минут пять или около того кажется, что все в мире замечательно.
Затем тучи обретают форму, память возвращается, и ты сознаешь, что чувствуешь себя препогано.
Я просыпаюсь на диване, и мне требуется несколько минут, чтобы понять, что в этой сцене есть что-то удручающе знакомое. Только рядом нет Сэм. Она ушла. Сэм – человек слова.
Конечно, я знаю, что должен чувствовать. Вначале – печаль, а затем приятное возбуждение. Какое-то время после ее ухода будет нелегко, зато потом я смогу погрузиться в радость новых возможностей. Когда захочу смотреть "Звездные войны". Повесить огромный постер с изображением принцессы Леи в гостиной (из фильма "Возвращение джедая", вы знаете, в каком наряде), и не в рамке, а просто наклеить на стену. Более того, я могу не прятать банки "Стеллы", могу хоть пирамиду из них выстроить, а потом, пьяно рыгнув, разрушить, совсем как Барт Рейнольдc в фильме "Самый длинный ярд". Я могу без опаски поставить видео "Сэнди и студенты" и смотреть его в свое удовольствие, развалившись на диване с банкой пива в одной руке и с сигаретой в другой – особо приятной на вкус сигаретой, потому что рядом не будет никого, кто скажет: "Это уже четвертая за вечер…"
Но, как и все, я читал роман Ника Хорнби "Высокое напряжение", как и всех, меня и раньше бросали женщины (обычно по причине моего пьянства, даже смешно). И я знаю, что в холодной неумолимой реальности жизни возникла огромная дыра. Сейчас, когда я лежу на диване и с ужасающей отчетливостью сознаю, что от меня ушла жена, что этой ночью я ударом ноги выбил дверь в ванную, что я нарушил слово, – сейчас вся эта мальчишеская ерунда меня совсем не привлекает.
Дело в том, что больше всего в этой ситуации мне жаль не себя. Ее. Из всех мужчин мира, за которых Сэм могла выйти замуж – а ей было из кого выбирать! – она выбрала меня. На том основании, что я виделся ей неплохой ставкой на будущее. Тем, кто должен был любить ее, уважать и обеспечивать. А что получилось? Выходит, я обманом заставил ее полюбить себя, обманом заставил выйти за себя замуж, а в конечном итоге оказалось, что я вовсе не тот продукт, который был заявлен в рекламе. То ли нужны батарейки, то ли содержимое дало осадок при транспортировке.
В общем, если посмотреть на все с такой точки зрения, то Сэм пала жертвой чудовищного мошенничества. У нее были мечты, а я их разрушил. Я и мое пиво.
Конечно, теперь, когда она ушла, все сложится иначе. Я или завяжу с выпивкой, сделаю первый шаг к тому, чтобы вернуть Сэм, или пущусь во все тяжкие – надерусь и буду продолжать в том же духе…
В конце концов, я никак не могу сделать выбор. Ведь если не остановиться на первом, второе станет неизбежным.
Я решаю денек передохнуть и около одиннадцати иду в магазин за пивом. Само собой. А в магазине говорю продавщице, чтобы она оставила себе сдачу. Произношу это самым беспечным тоном, не обращая внимания на ее равнодушие, не позволяя ему задеть себя. Оно даже не оставляет у меня неприятного чувства.
По дороге домой заглядываю в газетный киоск и зачем-то покупаю журнал "Фоник" с Феликсом Картером на обложке. "Его самое откровенное интервью" – гласит заголовок. Зачем? Понятия не имею. Может, потому, что я немного на него похож. Потому, что он любит выпить. Потому, что в нем есть что-то чумовое.
Глава 15
– ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ БЫ ЗАВЯЗАТЬ*
КОГДА ФЕЛИКС КАРТЕР ГОВОРИТ, ЧТО ОТВЕТИТ НА ВСЕ ВАШИ ВОПРОСЫ, ОН НЕ ШУТИТ
Мы узнали одну сторону личности Феликса Картера в первый день нашей встречи, во время, отведенное для съемок, болтовне перед основным интервью и знакомству с его новым, четвертым альбомом "Без прикрас"**, который певец гордо нам демонстрирует, двусмысленно заявляя: "Это всего лишь предварительные наброски, а может быть, и нет…"
* Отрывок из опубликованного в ноябре 2006 года интервью Феликса Картера журналу "Фоник", номер которого полиция нашла при обыске в доме Кристофера Сьюэлла.
** Название альбома изменили перед самым выходом, и он появился в продаже как "Давно пора" в понедельник, 28 октября 2002 года.
Он в прекрасном настроении. Полон сил и энергии. Почти без просьб с нашей стороны стягивает футболку и обнажает знаменитое тело Феликса Картера. Мускулистый, украшенный татуировками торс прекрасно показывает разницу между человеком, который год назад вышел из реабилитационной клиники, и актером, получившим великолепные отзывы о своем дебюте в фильме "Враги", певцом, ожидающим выхода своего четвертого сольного альбома. Альбома, который, по собственному выражению Картера, напрочь затмит предыдущие три.
Так как мы слушаем предварительную версию альбома, преждевременно утверждать, что он, получивший туманное название "Без прикрас", будет на самом деле столь успешен, как заявляет его создатель, однако, судя по всему, шансы есть. Песня "Планета зевак" – энергичная, задевающая за живое композиция, которой суждено завоевать признание публики. "Люблю тебя (в N-ной степени]", выходящая отдельным синглом, есть безжалостное отрицание романтики любви – и в то же время настоящий гимн этому светлому чувству. И рыбку съесть, и косточкой не подавиться? Так поступает Феликс – домохозяйки будут в восторге, и их дети тоже. Рок-н-ролльщик, берущий уроки игры на гитаре. Актер, ждущий своего часа. Одурманенный рокер, способный собрать толпы поклонников и заставить их то неистовствовать от восторга, то лить слезы прямо в свое пиво.
И, конечно же, слегка дискредитировавший себя секс-символ. Феликс уже не так мальчишески привлекателен, как в начале своей карьеры, но его заматеревший облик наверняка принесет ему сокрушительный успех в кино. И все-таки демоны, сопровождавшие певца в недавнем прошлом, не изгнаны окончательно. Выпивка и, в меньшей степени, кокаин по-прежнему вдохновляют его на подвиги, которые потом со смаком описывают таблоиды. Тем не менее сегодняшнее солнечное расположение духа, по словам Феликса, является следствием недавнего приступа экзорцизма – двухнедельного воздержания от спиртного и наркотиков. Разумеется, певец осознает, что у него и раньше случались периоды трезвости: "Я совершенно переродился". А после бесчисленных попыток завязать, о которых он каждый раз заявлял во всеуслышание, и курсов лечения в различных клиниках еще рановато говорить о возвращении Картера на путь истинный.
– Проблема в том, что я хочу быть как Кит Ричардс*, хотя на самом деле я больше похож на Пенелопу Кит**, – говорит он. – Когда я пью, мне нравится эта "живи-быстро-умри-мо-лодым" философия рок-н-ролла, но на другой день… Кто-то когда-то сказал, что Феликс Картер – человек, которому не следует прожигать жизнь, и я начинаю соглашаться с этим мнением.
* Гитарист группы "Роллинг Стоунз", известный своим пристрастием к алкоголю, наркотикам, а также необузданным поведением. – Примеч. пер.
** Британская комедийная актриса театра и кино, играющая в основном рати дам из высшего общества, в 2002 году заняла пост шерифа графства Суррей. – Примеч. пер.
Позже, когда съемки завершены и Феликс благополучно продемонстрировал магию своего обаяния разомлевшей девушке-гримерше, мы прощаемся с певцом. Картер отправляется на фотовыставку, устраиваемую в его честь, где будет, как говорит он с легкой гримасой, "только апельсиновый сок". Он покидает студию, обещая встретиться с нами завтра и дать нам интервью.
На следующий день, всего лишь за два часа до начала встречи, звонит телефон. В ходе весьма короткой беседы Феликс неестественным и явно больным голосом сообщает, что сегодня "неподходящий для интервью день"; не могли бы мы встретиться завтра, и тогда он ответит на все наши вопросы.
Так уж случилось, что не прошло и сорока восьми часов после заявления Феликса: "Мои дела сейчас идут слишком хорошо для того, чтобы позволить алкоголю все испортить", как он напился в стельку.
Зрелище, которое предстает перед нами сегодня, – полная противоположность блестящему образу поп-звезды, увиденному два дня назад. Опухший, небритый певец горбится под гнетом вины, его недавняя веселость исчезла без следа, уступив место сильнейшим мукам совести, на которые больно смотреть.
Вначале все шло нормально, объясняет Картер. После фотосессии он поехал на посвященную ему выставку фотографий, где апельсиновый сок был самым крепким из подаваемых напитков. Но в какой-то миг стены, завешенные его изображениями, так подействовали на певца, что он, вместо того, чтобы вернуться домой и пораньше лечь спать, отправился пропустить стаканчик "нормального пойла". А потом еще один, и еще… В общем, он не помнит, сколько их было.
Хотя кое-что Феликс все же помнит: "Я увидел Терри Холла… ну, он еще пел в группах "Спешиалз" и "Три весельчака". Когда я учился в школе, то просто с ума сходил от "Спешиалз".
Забыл, где это случилось, но я подошел к нему, всю ночь его доставал, просил что-нибудь спеть, всех с ним знакомил, в общем, херня полная. Господи, как представлю себе, что облажался перед Терри Холлом!.."
И наконец мы приступаем к интервью.
Феликс, ты, наверное, ушибся, так резко сорвавшись?
Хорошая шутка, приятель, нужно будет ее использовать. Да, я здорово расшиб голову. Не могу, правда, показать синяки и шишки, они все внутри.
Давай спросим по-другому. Как ты себя с утра чувствуешь?
Как старый алкаш. Нет, как молодой алкаш. Короче говоря, чувствую себя алкалиново. Алкалиновая батарейка – это про меня. Вечно заряжен. Нельзя использовать совместно с кислотными батарейками, возможна реакция. Не бросать в огонь. Следующий вопрос, пожалуйста.
Так ты считаешь себя алкашом?