Она спускается в гостиную. На ней короткой бирюзовое платье; руку обхватывает множество браслетов. Они позвякивают, когда Зои подходит и обнимает меня. От нее приятно пахнет. Я кладу голову ей на плечо, и она целует меня в макушку.
Я завожу машину, и двигатель моментально глохнет; Зои смеется. Я пытаюсь снова, мы рывками выезжаем на шоссе, и я признаюсь ей, что папа пять раз учил меня водить, но у меня ничего не выходило. Нога не слушалась- не получалось носком плавно выжать сцепление, а потом надавить на педаль газа. – Вот-вот! – кричал папа. – Чувствуешь, как пошло?
Но я ничего не чувствовала, даже если смотрела на ноги.
Мы оба выбивались из сил. Каждый следующий урок был короче предыдущего, а потом они и вовсе прекратились, и больше мы об этом не упоминали. – Вряд ли он до обеда хватится машины, – замечаю я. – А если и хватится, то что он сделает? Ты же сама говорила: общие правила ко мне неприменимы. – Ты настоящая героиня, – восхищается Зои. – Просто молодец!
И мы хохочем, как раньше. Я и забыла, до чего люблю смеяться с Зои. Она не критикует, как я вожу, – не то что папа. Она не пугается, когда я с трудом перехожу на третью скорость или, выруливая с ее подъездной дорожки, забываю включить левый поворотник. Под присмотром Зои у меня получается гораздо лучше. – А ты неплохо водишь. Твой старик тебя все-таки кое-чему научил. – Мне так нравится водить, – признаюсь я ей. – Было бы здорово отправиться на машине по Европе. Ты могла бы пропустить один год в колледже и поехать со мной. – Не хочу, – отвечает Зои, берет карту и умолкает. – Нам не нужна карта. – Почему? – Представь, что это приключение. – Чушь собачья, – отрезает Зои и показывает пальцем в окно.
Впереди дорогу перегородила группа подростков на велосипедах. На головах у всех капюшоны; парни курят, пряча сигареты в ладони. Небо какого-то странного цвета; на улице, кроме нас, ни души. Я сбрасываю скорость. – Что делать? – Дай задний ход, – советует Зои. – Они с места не сдвинутся.
Я опускаю стекло. – Эй! – кричу я. – С дороги!
Парни медленно, лениво съезжают на обочину и ухмыляются, когда я посылаю им воздушные поцелуи.
Зои бросает на меня ошеломленный взгляд: – Какая муха тебя укусила? – Никакая. Просто я еще не научилась давать задний ход.
На шоссе мы встаем в пробку. Я урывками наблюдаю в окно за жизнью других людей. На сиденье плачет малыш, мужчина барабанит пальцами по рулю. Женщина ковыряет в носу.Ребенок машет рукой. – Интересно, правда? – замечаю я. – Что? – Есть мы с тобой, а есть они. Мы все такие разные и одинаково ничтожны. – Говори за себя. – Но это правда. Разве тебе никогда не приходит это в голову, когда ты смотришь в зеркало? Неужели ты никогда не представляла себе свой череп? – Вообще-то нет. – Я не помню таблицу умножения на семь и восемь, терпеть не могу свеклу и сельдерей. Тебе не нравятся твои прыщи или ноги, но в конечном счете все это неважно. – Заткнись, Тесса! Хватит молоть чепуху.
Я замолкаю, но думаю о том, что у меня изо рта пахнет мятной зубной пастой, а у Зои – куревом. Я неизлечимо больна. Ее родители не разошлись. Когда я утром встала с постели, простыни были влажными от пота. Сейчас я сижу за рулем. В зеркале отражается мое лицо, моя улыбка. А мои кости закопают или сожгут. Умру я, не Зои. И это впервые меня не пугает.
Мы молчим. Зои смотрит в окно, я веду машину. Мы выезжаем из города на шоссе. Небо темнеет. Так красиво.
Но Зои снова начинает ныть. – Это худшая поездка за всю мою жизнь, – заявляет она. – Меня тошнит. Когда мы уже приедем? – Я не обращаю внимания на указатели.
Она потрясенно смотрит на меня: – Но почему? Я хочу куда-нибудь приехать.
Я вдавливаю педаль газа в пол: – Как скажешь.
Зои взвизгивает и упирается руками в приборную доску: – Тормози! Ты же едва научилась водить!
Тридцать. Тридцать пять. Насколько хватает силы в руках. – Тормози. Я слышала гром!
На ветровое стекло падают капли дождя. Они так блестят, что очертания предметов расплываются, отражаясь в мокром стекле. Капли похожи на электрические разряды, а вовсе не на воду.
Я считаю про себя, пока небо не разрезает молния. – В километре от нас, – сообщаю я Зои. – Сворачивай на обочину! – Зачем?
Дождь с силой барабанит по крыше машины, а я не знаю, как включить дворники. Я нащупываю переключатель света, гудок, зажигание. Я забываю, что мы едем на четвертой скорости, и двигатель моментально глохнет. – Только не здесь! – кричит Зои. – Мы же на шоссе! Тебе что, жить надоело?
Я перехожу обратно на нейтралку. Мне ничуть не страшно. По ветровому стеклу бегут струи воды; задние машины, объезжая нас, мигают и гудят. Я аккуратно поправляю зеркала, включаю зажигание, перехожу на первую скорость и трогаюсь с места. Переключаясь на вторую и третью скорость, я умудряюсь даже отыскать дворники.
Лицо Зои перекошено от страха. – Ты сошла с ума. Пусти меня за руль! – У тебя нет страховки. – У тебя тоже!
Гроза грохочет сильнее; за ударом грома мгновенно следует молния. Все машины зажгли фары, хотя сейчас день. У меня никак не получается включить наши. – Прошу тебя, – умоляет Зои. – Остановись! – В машине безопасно. У машин резиновые шины. – Тормози! – верещит Зои. – Мы в кого-нибудь врежемся. Ты разве не знаешь, что нужно держать дистанцию?
Нет. Зато я обнаружила пятую передачу, о существовании которой и не подозревала. Мы мчимся по шоссе, а в небе вспыхивают настоящие зигзаги молний. Я еще никогда не видела их так близко. Когда папа возил нас в Испанию, мы как-то раз наблюдали грозу над морем с балкона отеля. Но она выглядела ненатурально-казалось, ее устроили специально для туристов. Зато гроза, которая сейчас бушует прямо над нами, смотрится потрясающе.
Но Зои так не думает. Она вжалась в сиденье. – Машины сделаны из металла! – визжит она. – В нас в любую минуту может ударить молния! Тормози!
Мне ее жаль, но она ничего не смыслит в молниях.
Зои тычет в окно трясущимся от страха пальцем: – Смотри, там автосервис. Притормози, или я выпрыгну на ходу.
Мне хочется шоколада, и я решаю остановиться. Мы движемся довольно быстро, но я успеваю нажать на тормоз. Мы торжественно заворачиваем на заправку и останавливаемся посреди залитых флуоресцентным светом колонок. Зои закрывает глаза. Чудно, но мне бы хотелось ехать по шоссе и во все глаза смотреть на дорогу. – Не знаю, что ты задумала, – шипит Зои, – но ты едва нас не угробила.
Она вылезает из машины, с силой захлопывает дверь и идет в магазин. Я подумываю, не уехать ли без нее, но не успеваю ничего решить, как Зои прибегает назад и открывает мою дверь. Теперь от нее пахнет иначе – свежестью и прохладой. Она убирает со щеки мокрую прядь. – У меня нет денег. Мне нужно купить сигарет.
Я протягиваю ей свою сумку. Внезапно на меня накатывает чувство счастья. – Купишь мне шоколадку? – Сначала я покурю, – отвечает Зои. – Потом схожу в туалет. А когда я вернусь, ты пустишь меня за руль.
Она хлопает дверью и шагает через заправку. Дождь все еще льет как из ведра, и Зои ежится и вздрагивает, когда гремит гром. Я никогда раньше не видела ее испуганной; меня охватывает любовь к Зои. Она не такая смелая, как я. Она просто не привыкла бояться. Весь мир может сотрясать от грохота, а я и бровью не поведу. Пусть прольется черный дождь, а из бардачка с гудением вылетит стая саранчи. Бедняга Зои. Я вижу, как она, ни о чем не подозревая, покупает в лавке сигареты и конфеты. Я пущу ее за руль, но только потому, что я сама так решила. Больше я не дам ей мной командовать. Я сильнее.
Двадцать два
Двадцать минут пятого. Море серое. Как и облака, хотя они чуть-чуть светлее и движутся не так быстро. При взгляде на море у меня кружится голова. Наверно, дело в вечном движении, остановить которое не под силу никому, как бы он этого ни хотел. – Как-то здесь странно, – замечает Зои. – И как я только позволила себя уговорить?
Мы сидим на скамейке на набережной. Вокруг практически ни души. Вдали на песке собака лает на волны. Ее хозяин превратился в еле различимую точку на горизонте. – Раньше мы каждое лето приезжали сюда на каникулы, – признаюсь я Зои. – Пока мама не ушла. Пока я не заболела. Мы останавливались в отеле "Скрещенные ключи". Утром мы вставали, завтракали и целый день проводили на пляже. И так каждый день все две недели. – Безумно интересно, – произносит Зои, неуклюже опускается на скамью и зябко кутается в куртку. – Мы даже не обедали в отеле. Папа делал бутерброды, а на сладкое мы покупали мусс. Папа выкладывал его в пластиковые судочки и заливал молоком. За криками чаек и плеском волн так странно было слышать звяканье вилки в судке.
Зои пристально смотрит на меня: – Ты сегодня забыла принять какое-то важное лекарство? – Нет! – Я хватаю ее за руку, тяну за собой. – Пойдем, я покажу тебе отель, где мы останавливались.
Мы идем по набережной. Песок на пляже усеян каракатицами. Они тяжелые и все в рубцах, словно каждый прилив швырял их друг на друга. Я шучу, что было бы здорово собрать их и обменять в зоомагазине на волнистых попугайчиков, но вообще-то зрелище диковатое. Не помню, чтобы, когда я бывала здесь раньше, мы видели что-то подобное. – Может, такое случается осенью, – предполагает Зои. – Или виновато загрязнение окружающей среды. Планета бьется в агонии и умирает. Считай, тебе повезло, что ты отсюда смотаешься.
Потом Зои говорит, что хочет писать, спускается по лестнице на пляж и присаживается на корточки. Я глазам своим не верю. Вокруг никого, но обычно Зои беспокоится, как бы ее кто не увидел. Ее моча вымывает ямку в песке и утекает. Есть что-то первобытное в том, как она рывком поднимается и шагает ко мне.
Мы стоим бок о бок и любуемся морем. Оно обрушивается на берег и, белея пеной, отступает. – Зои, я так рада, что ты моя подруга, – признаюсь я и крепко сжимаю ее руку.
Мы идем к порту. Я едва не рассказываю Зои про Адама, мотоцикл и о том, что случилось на холме, но мне трудно об этом говорить, да и не хочется. На меня нахлынули воспоминания. Здесь все знакомо: и сувенирная лавка с ведрами, лопатами и стойками открыток, выбеленные стены магазина мороженого и огромный розовый светящийся вафельный рожок на улице. Мне даже удается отыскать дорожку у порта-короткий путь к отелю. – Здесь все изменилось, – делюсь я с Зои. – Раньше все было больше. – Но отель тот? – Ага. – Отлично. Теперь мы можем вернуться обратно?
Я открываю калитку и иду по дорожке. – Хочу спросить, не позволят ли мне взглянуть на комнату, в которой мы останавливались. – О боже! – ворчит Зои и прислоняется к стене, настраиваясь на ожидание.
Дверь открывает женщина средних лет. Она полная и добродушная; на ней фартук. Я ее не помню. – Да?
Я рассказываю ей, что в детстве приезжала сюда каждое лето на две недели; мы снимали семейный номер. – Вы хотите снять комнату? – спрашивает женщина.
Мне это в голову не приходило, но я внезапно понимаю, что безумно этого хочу. – А можно ту же самую?
Сзади по тропинке подходит Зои, хватает меня за руку и разворачивает к себе: – Что ты вытворяешь? – Снимаю комнату. – Я не могу тут остаться, мне завтра нужно в колледж. – Тебе вечно нужно в колледж, – отмахиваюсь я. – И у тебя еще много дней впереди.
Кажется, это прозвучало очень убедительно и, похоже, заткнуло Зои рот. Она садится, прислоняется к стене и смотрит в небо.
Я поворачиваюсь к женщине. – Извините, – говорю я.
Она мне нравится. Она ничуть не подозрительна. Наверно, я сегодня выгляжу на все пятьдесят и хозяйка решила, что Зои- моя несносная дочка-подросток. – Там теперь стоит кровать с балдахином, – рассказывает женщина, – ванна и туалет по-прежнему в номере. – Отлично. Мы его снимем.
Мы поднимаемся за ней по лестнице. Огромная задница хозяйки покачивается из стороны в сторону. Я представляю себе, что было бы, если бы эта женщина была моей матерью. – Вот, пожалуйста, – произносит она, открывая дверь, – мы все полностью переделали. Наверно, вам покажется, что теперь комната выглядит по-другому.
Так оно и есть. Кровать под бархатным балдахином занимает почти всю комнату. Она высокая и старомодная. – У нас частенько останавливаются новобрачные, – поясняет женщина. – С ума сойти! – ворчит Зои.
Так странно снова очутиться в солнечной комнате, где я просыпалась каждое лето. Двухъярусных кроватей больше нет-вместо них стоит столик с чайником и чашками. Но арочное окно выглядит как раньше, и вдоль стены вытянулся все тот же гардероб. – Располагайтесь, – говорит хозяйка.
Зои сбрасывает туфли и залезает на кровать. – Этот номер стоит семьдесят фунтов! – замечает она. – У тебя хотя бы есть деньги? – Мне просто хотелось взглянуть. – Ты с ума сошла?
Я забираюсь рядом с ней на кровать: – Нет, хотя то, что я хочу сказать, может показаться глупостью.
Зои приподнимается на локте и бросает на меня подозрительный взгляд: – Ну,давай рассказывай.
И я рассказываю ей о том лете, когда мы приехали сюда в последний раз. Мама с папой ссорились чаще обычного. Я рассказываю, как однажды мама отказалась завтракать, заявив, что видеть не может сосиски с консервированными помидорами и дешевле было бы поехать в Бенидорм. – Поезжай, – ответил папа. – Как доберешься, пошли нам открытку.
Мама взяла меня за руку, и мы поднялись в номер. – Давай спрячемся от них, – предложила она. – Правда будет здорово?
Я была счастлива. Она оставила Кэла с папой. И выбрала меня.
Мы спрятались в шкафу. – Здесь нас никто не найдет, – пояснила мама.
Так и вышло. Хотя едва ли нас вообще кто-то искал. Мы просидели в шкафу целую вечность. Наконец мама вылезла, взяла из сумки ручку, вернулась и аккуратно написала свое имя на двери шкафа изнутри. Потом протянула ручку мне, и я написала рядом свое. – Вот, – произнесла мама, – даже если никогда не вернемся, мы останемся здесь навсегда.
Зои с недоумением смотрит на меня: – И это все? Конец? – Да. – Вы с мамой написали имена в шкафу и мы тащились за сорок миль, чтобы ты мне об этом рассказала? – Зои, каждые несколько лет мы исчезаем. Наши клетки обновляются. С тех пор, как мы жили в этой комнате, от меня прежней ничего не осталось. Когда я писала здесь свое имя, я была другой. Здоровой.
Зои садится на кровати. Она в ярости. – И ты решила, что если надписи на месте, ты выздоровеешь как по волшебству? А если их нет, тогда что? Ты разве не слышала, что сказала хозяйка: они сделали ремонт.
Мне не нравится, что Зои на меня кричит. – Ты не могла бы заглянуть в шкаф и проверить? – Нет. Ты заставила меня сюда приехать, хотя мне этого совсем не хотелось. Мне и так фигово, а тут еще ты со своим дурацким шкафом! С тобой чокнуться можно. – С чего ты так разозлилась?
Она слезает с кровати: – Я ухожу. У меня голова кругом от того, что ты все время ищешь знаки. – Она поднимает с пола куртку и распахивает дверь. – Ты все время говоришь только о себе, как будто ты единственный человек на планете, у кого есть проблемы. Мы все в одном положении. Рождаемся, едим, срем, умираем. Вот так!
От ее крика я растерялась: – Что с тобой? – А с тобой что? – вопит Зои. – Со мной ничего-кроме очевидного. – Тогда и со мной тоже. – Неправда. Посмотри на себя. – Посмотрела, и что? Как я выгляжу? – Ты грустная.
Зои застывает у двери: – Грустная?
Зловещая тишина. Я замечаю, что обои за плечом Зои чуть-чуть порваны. Я вижу отпечатки пальцев на выключателе. Где-то внизу открывается и закрывается дверь. Зои поворачивается ко мне, и я осознаю, что жизнь состоит из мгновений и каждое приближает нас к концу.
Наконец Зои утомленно и глухо признается: – Я беременна. – О боже! – Я не хотела тебе говорить. – Ты уверена?
Она опускается на стул у двери: – Я прошла два теста. – Ты ничего не напутала? – Если второе окошечко окрашивается розовым и не меняет цвет, значит, ты беременна. Я проверила дважды. – О боже! – Ну что ты заладила? – А Скотт знает?
Она кивает: – В тот день я не нашла его в супермаркете, все выходные он не отвечал на мои звонки, так что вчера я пришла к нему домой и все рассказала. Он меня ненавидит. Видела бы ты его лицо. – А что? – У него на лице читалось, что я идиотка. Что он не понимает, как я могла быть такой дурой. У него уже другая. Те девицы были правы.
Мне хочется подойти и погладить Зои по плечу, по жесткой ссутуленной спину. Но я сдерживаюсь. Едва ли Зои это понравится. – Что ты будешь делать?
Она пожимает плечами, и я вижу, как она напугана. Она похожа на двенадцатилетнюю девочку. На ребенка в лодке, который плывет к бескрайнему морю без пищи и компаса. – Рожай. – Это даже не смешно. – Я и не думала шутить. Рожай. Почему бы и нет? – Я не хочу рожать из-за тебя!
Могу поклясться, эта мысль уже не раз приходила ей в голову. – Тогда избавься от него.
Зои издает еле слышный стон, откидывает голову на стену и в отчаянии поднимает глаза на потолок. – Я на четвертом месяце, – признается она. – Тебе не кажется, что слишком поздно? Неужели ты думаешь, что мне разрешат сделать аборт? – Зои вытирает рукавом выступившие слезы. – Я идиотка! Как я умудрилась свалять такого дурака? Мама вот-вот догадается. Надо было тут же пойти в аптеку и купить противозачаточную таблетку, которую пьют не "до", а "после". И зачем я только встретила Скотта!
Я не знаю, что ей сказать. Не знаю даже, услышит ли она меня, если я найду какие-то слова. Зои сидит на стуле у двери, но кажется, будто она за сотни миль от меня. – Я просто хочу, чтобы ничего не было, – сокрушается Зои и переводит взгляд на меня.-Ты меня ненавидишь? – Нет. – А если я избавлюсь от ребенка, ты меня будешь ненавидеть?
Наверно. – Я заварю чаю, – отвечаю я.
На блюде лежат песочное печенье, пакетики с сахаром и молоком. Комната и правда очень уютная, пока чайник вскипит, я смотрю в окно. Двое мальчишек играют на набережной в футбол. Идет дождь, и мальчики подняли капюшоны. Не представляю, как они ухитряются различить мяч. Мы с Зои только что были там, на ледяном ветру. Я держала Зои за руку. – Из порта корабли каждый день отправляются в круиз, – сообщаю я Зои.-Может, они плывут в дальние теплые края. – Я лягу поспать, – отвечает Зои. – Разбуди меня, когда закончишь.
Но она не поднимается со стула и не закрывает глаза.
Мимо окна проходит семья. Папа толкает перед собой коляску; девчушка в розовом блестящем плащике крепко держится за мамину руку под дождем. Девочка промокла и, наверно, замерзла, но она знает, что скоро вернется домой, обсохнет и согреется. Выпьет теплое молоко. Посмотрит детскую передачу. Наверно, съест печенье и пораньше отправится спать.
Интересно, как ее зовут? Рози? Эмбер? Мне кажется, в ее имени должен быть цвет. Скарлет?
Я не собиралась этого делать. Даже и не думала. Просто пересекла комнату, подошла к шкафу и открыла дверь. Нечаянно задела вешалки, и они забренчали. В нос мне ударил запах сырой древесины. – Они там? – интересуется Зои.
Дверь изнутри ослепительно белая. Они все перекрасили. Я ковыряю краску, но она не отходит. Она такая яркая, что отражение комнаты дрожит по краям. Каждые несколько лет мы исчезаем.
Зои вздыхает и откидывается на спинку стула: – Тебе не стоило смотреть.
Я закрываю дверь гардероба и возвращаюсь к чайнику.