Кэл разражается хохотом. Он падает со стула на пол и стучит ногами. Салли польщено читает шутку еще раз. И правда забавно. Смех, точно рябь, щекочет желудок и подкатывает к горлу. Салли задыхается от смеха, сама удивляется своему хохоту, и от этого начинают хихикать мама, папа и Адам. Как же здорово. Какое облегчение. Не помню, когда я последний раз смеялась в голос. У меня по щекам текут слезы. Адам протягивает мне через стол салфетку: – Возьми. – Его пальцы касаются моих.
Я вытираю глаза. Наверх, наверх. Я хочу погладить тебя. Я открываю рот, чтобы произнести вслух "Адам, я приготовила тебе сюрприз, но он у меня в комнате,так что тебе придется подняться подняться и забрать его", но тут раздается стук в окно.
Это Зои. Она прижимается лицом к стеклу, словно Мария из рождественской сказки. Она должна была прийти только к чаю, и не одна, а с родителями.
Зои приносит с собой холод. Она топает ногами по ковру. – Всем веселого Рождества, – произносит она.
Папа поднимает бокал и желает ей того же. Мама поднимается из-за стола и обнимает Зои. – Спасибо, – отвечает Зои и заливается слезами.
Мама приносит ей стул и носовые платки. Откуда ни возьмись появляются два сладких пирожка с кремом, приправленным бренди. Вообще-то Зои нельзя спиртное, но, наверно, крем не в счет. – Я смотрела на вас в окно, – Зои шмыгает носом, – и мне показалось, будто это сцена из рекламы. Я едва не вернулась домой. – Зои, что случилось? – интересуется папа.
Она засовывает в рот кусок пирога с кремом, быстро жует и глотает. – Что вам рассказать? – То, что ты сочтешь нужным. – У меня заложен нос и я отвратно себя чувствую. Хотите, расскажу об этом? – Потому что повысился уровень хорионгонадотропина, – поясняю я. – Это гормон, который вырабатывается во время беременности. – Все замолкают и смотрят на меня. – Я читала в "Ридерз дайджест".
Наверно, не стоило об этом говорить. Я совсем забыла, что Адам, Кэл и Салли даже не знают о беременности Зои. Но все молчат, да и Зои, кажется, не против – она отправляет в рот еще кусок пирога. – Что-нибудь случилось дома? – спрашивает папа.
Зои аккуратно подцепляет следующий кусок: – Я все рассказала родителям. – Ты сегодня им все рассказала? – изумленно переспрашивает папа.
Зои вытирает руки рукавом. – Пожалуй, момент выбран неудачно. – И что они сказали? – Кучу разных вещей и все ужасные. Они меня ненавидят. Похоже, меня все ненавидят. Кроме малыша.
Кэл ухмыляется: – У тебя будет ребенок? – Ага. – Наверняка мальчик.
Зои качает головой: – Я не хочу мальчика. – Но ты решила оставить ребенка? – осторожно интересуется папа.
Зои молчит, словно впервые об этом задумалась. Потом улыбается и поднимает на папу изумленный взгляд; ее глаза блестят. Я никогда раньше не видела у нее такого выражения лица. – Да, – наконец отвечает Зои, – я так решила. Я назову ее Лорен.
Идет девятнадцатая неделя беременности. Ребенок Зои окончательно сформировался и весит примерно двести сорок граммов. Если бы он родился сейчас, то поместился бы у меня на ладони. Его прозрачный животик опоясывали бы розовые венки. Заговори я с малышом, он бы меня услышал. – Я включила твоего ребенка в список, – сообщаю я. Наверно, не стоило в этом признаваться. Я вовсе не собиралась об этом говорить. И снова на меня все уставились.
Папа тянется ко мне через стол и гладит по руке. – Тесса, – произносит он.
Терпеть это не могу. Я сбрасываю его руку. – Я хочу там быть. – Не еще целых пять месяцев, – говорит Зои. – Ну и что? Это всего-навсего сто шестьдесят дней. Конечно, если ты не хочешь, чтобы я там была, я могу подождать снаружи и зайти потом Я хочу первой взять малышку на руки.
Зои встает, огибает стол и обнимает меня. Она какая-то другая. Живот у Зои упругий и она пышет жаром. – Тесса, – произносит моя подруга, – я так хочу, чтобы ты там была.
Двадцать семь
День летит стремительно. Убрали со стола, включили телевизор. Мы слушаем речь королевы, потом Кэл показывает несколько фокусов.
Зои весь день сидит на диване с мамой и Салли и рассказывает им все перипетии своего несчастного романа со Скоттом. Даже спрашивает о родах. – Скажите, – произносит Зои, – это действительно так больно, как говорят?
Папа уткнулся в свою новую книгу "Натуральное питание" и время от времени зачитывает статистику о пестицидах и химикатах каждому, кто готов его слушать.
Адам в основном общается с Кэлом. Показывает, как вертеть булавы, учит новому фокусу с монеткой. Я все больше убеждаюсь, что была неправа. Не в том, нравится он мне или нет, но нравлюсь ли ему я. Время от времени мы встречаемся взглядом, но он отворачивается первым. – Он тебя хочет, – одними губами шепчет мне Зои. Если это и так, я не знаю, что делать.
Я целый день листаю книгу, которую принес мне Кэл. – "Сто необычных способов предстать перед Творцом". Забавно, но ощущение, будто во мне что-то усыхает, все равно не проходит. Я два часа сидела в кресле в углу и размышляла об этом. Я знаю, что это неправильно, что так нельзя, но иначе не могу.
К четырем стемнело, и папа зажигает свет. Приносит блюда со сладостями и орехами. Мама предлагает поиграть в карты. Они переставляют стулья, а я выскальзываю в прихожую. Надоело сидеть в четырех стенах среди книжных полок. Я устала от центрального топления и коллективных игр. Я снимаю с вешалки куртку и выхожу в сад.
Ужасно холодно. Воздух обжигает легкие, дыхание превращается в пар. Я натягиваю капюшон, завязываю тесемки под подбородком и жду.
Медленно, словно выступая из тумана, сад приобретает очертания – куст остролиста, царапающий сарай, птица на столбе забора; ветер распушил ей перья.
В доме сдают карты, передают друг другу арахис, а здесь искрится каждая травинка, скованная морозом. Здесь в небе целые россыпи звезд, как в сказке. Кажется, будто даже луна удивляется.
Топча падалицу, я бреду к яблоне. Прикасаюсь к изгибам ствола, пытаясь почувствовать пальцами его сизый, как синяк, цвет. На ветках уныло висят несколько листьев. Сморщенные яблоки порыжели от гнили.
Кэл утверждает, будто люди сделаны из ядерного пепла потухших звезд. Он говорит, что когда я умру, то вновь обернусь прахом, блеском, дождем. Если так, то я хочу, чтобы меня похоронили здесь, под яблоней. Корни дерева протянутся к месиву, бывшему моим телом,и высосут все соки. Я превращусь в цветок яблони. Весной я опаду на землю, как конфетти, прилипну к подошвам своих близких. Они принесут меня в дом в карманах, просыплют мою нежную пальцы на подушки, и она навеет сон. Что же им приснится?
Летом они меня съедят. Адам перелезет через забор и украдет меня, соблазнившись мои ароматом, круглыми румяными боками, блеском и здоровым аппетитным видом. Он попросит маму испечь со мной крамбль или штрудель и вопьется в меня зубами.
Я лежу на земле и пытаюсь себе это представить. Правда, правда. Я мертва. Я превращусь в яблоню. Это вообще-то сложновато. Я вспоминаю птицу, которую заметила раньше. Интересно, улетела ли она? Что происходит дома, не хватились ли меня?
Я переворачиваюсь и утыкаюсь лицом в траву; она холодно отталкивает меня. Я провожу по ней рукой и нюхаю пальцы. Они пахнут прелой листвой и червями. – Что ты делаешь?
Я медленно оборачиваюсь. Надо мной склонился Адам. – Я решил пойти тебя поискать. С тобой все в порядке?
Я сажусь и отряхиваю землю с брюк: – Все хорошо. Просто мне стало жарко.
Он кивает, как будто это объясняет, почему к моей куртке прилипли мокрые листья. Я знаю, что выгляжу глупо. Еще и капюшон завязан под подбородком, как у старухи. Я быстро его развязываю.
Скрипя курткой, Адам садится рядом со мной: – Покурим?
Я беру предложенную сигарету, и Адам дает мне прикурить. Потом зажигает свою, мы молча выдыхаем дым в сад. Я чувствую, что Адам смотрит на меня. В голове так ясно, что я не удивилась бы, если бы мысли сияли надо мной, словно неоновая вывеска над лавкой, где продается рыба с жареной картошкой. Ты мне нравишься. Ты мне нравишься. Щелк. Щелк. Щелк. Рядом со словами загорается красное неоновое сердечко.
Я ложусь на траву, чтобы крыться от его взгляда. Холод просачивается сквозь брюки, точно вода.
Адам ложится рядом со мной, близко-близко. Так близко, что от этого даже больно. Я мучаюсь. – Это пояс Ориона, – произносит Адам. – Где?
Он указывает в небо: – Видишь те три звезды рядышком? Минтака, Альнилам, Альнитак.
Адам перечисляет их и звезды вспыхивают на кончике его пальца. – А ты откуда знаешь?
В детстве папа рассказывал мне о созвездиях. Если посмотреть в бинокль чуть ниже Ориона, увидишь гигантское облако газа, где рождаются все новые звезды. – Новые? Я думала, Вселенная умирает. – Зависит от точки зрения. Она еще и растет.
Он переворачивается на бок и приподнимается на локте: – Твой брат проболтался мне о том, как ты прославилась. – Он сказал, что это был полный кошмар?
Адам смеется: – Нет, но теперь ты просто обязана мне все рассказать.
Мне нравится смешить Адама. У него красивый рот и так я могу лишний раз полюбоваться им. Поэтому я рассказываю Адаму о нелепом выступлении на радио, выставив все в более забавном свете, чем это было на самом деле. Можно подумать, что я героиня, мятежница, прорвавшаяся в эфир. Адам с таким интересом меня слушает, что следом я рассказываю ему про то, как взяла папину машину и отвезла Зои в отель. Мы лежим на мокрой траве, над нами нависает тяжелое небо, яркая луна стоит низко, а я говорю о гардеробе и о том, что мое имя стерли с лица земли. Я даже признаюсь в привычке писать на стенах. Я и не думала, что в темноте так легко болтать. – Тесс, тебе нечего бояться, что тебя забудут, – говорит Адам, когда я заканчиваю свою речь, и добавляет: – Как думаешь, нас хватятся, если мы минут на десять зайдем ко мне?
Мы улыбаемся друг другу.
Щелк, щелк, вспыхивает вывеска над моей головой.
Мы перелезаем через сломанный забор, шагам по тропинке к задней двери; Адам легонько трогает меня за руку. Мы едва касаемся друг друга, но я вздрагиваю.
Я иду за ним на кухню. – Подожди минутку, – просит Адам, – я приготовил тебе подарок.
С этими словами он выходит в прихожую и взбегает по лестнице.
Стоило ему уйти, как я начала по нему скучать. Когда он не со мной, мне кажется, будто я его выдумала.
– Адам! – Я впервые зову его по имени. Оно звучит непривычно, точно заклинание – ели повторить его несколько раз, что-то наверняка произойдет. Я выхожу в прихожую и оглядываю лестницу: – Адам! – Я тут. Если хочешь, поднимайся.
И я поднимаюсь.
У него такая же комната, как и у меня, только в зеркальном отражении. Он сидит на кровати. У него какой-то непривычный смущенный вид. В руке – серебристый сверточек. – Даже не знаю, понравится ли тебе.
Я сажусь рядом. Каждую ночь нас отделяют во сне друг от друга лишь стена. Я проделаю за шкафом дыру в стене и устрою потайной ход в его мир. – Вот, – произносит Адам. – Открой.
В оберточной бумаге лежит пакет. В пакете коробочка. В коробочке браслет – семь разноцветных камней на серебряной цепочке. – Я знаю, ты стараешься не заводить новых вещей, но мне показалось, это должно тебе понравиться.
Я немею от изумления. – Хочешь, я помогу тебе его надеть? – предлагает Адам.
Я протягиваю руку, и Адам застегивает браслет у меня на запястье. Потом переплетает свои пальцы с моими. Мы смотрит на наши руки, которые лежат на кровати между нами. Я не узнаю свои пальцы – с новым браслетом, в ладонях Адама они выглядят непривычно. Руки Адама тоже кажутся незнакомыми. – Тесса, – окликает он.
Мы в его комнате. Наши кровати разделяет лишь стенка. Мы держимся за руки. Он подарил мне браслет. – Тесса, – зовет Адам.
Я поднимаю на него взгляд и вздрагиваю от испуга. Зеленые глаза Адама подернулись дымкой. У него красивый рот. Адам тянется ко мне, я все понимаю. Я знаю.
Это пока не случилось, но непременно произойдет.
Восьмым пунктом идет любовь.
Двадцать восемь
У меня замирает сердце. – Я сама. – Нет, – возражает Адам, – позволь мне.
Он аккуратно расстегивает обе молнии, снимает с меня ботинки и ставит рядышком на ковер.
Я сажусь на пол рядом с ним, развязываю шнурки, кладу его ноги к себе на колени и стаскиваю кроссовки. Поглаживаю его щиколотки, залезаю под штанины, провожу ладонью по икрам. Я ласкаю Адама. Трогаю мягкие волоски на его ногах. Я и подумать не могла, что способна на такое.
Мы как будто играем в покер на раздевание, только без карт и костей. Я расстегиваю куртку Адама, и она соскальзывает на пол. Он расстегивает мою куртку и стаскивает с плеч. Вынимает из моих волос листок из сада. Я глажу его по жестким черным кудрям, наматываю их на пальцы.
С Адамом все кажется важным, и я не торопясь расстегиваю пуговицы на его рубашке. Последняя под нашими взглядами превращается в планету – мелочно-белую, идеально круглую.
Невероятно, но мы оба знаем, что делать. Я не задумываюсь ни на минуту. Не медлю. И дело не в ловкости или опыте. Такое ощущение, будто мы вместе выбираем путь.
Я по-детски поднимаю руки над головой, и Адам стаскивает с меня свитер. Мои волосы, новые короткие волосы, потрескивают от статического электричества. Меня это смешит. Кажется, будто мое тело плотное и здоровое.
Пальцы Адама через лифчик гладят мою грудь. Мы не сводим друг с друга глаз, и он видит, что мне это нравится. Меня столько раз трогали другие люди, ощупывали, кололи, осматривали и оперировали. Я думала, что мое тело онемело, стало нечувствительно к прикосновениям.
Мы снова целуемся. Долго-долго. Покрываем друг друга быстрыми поцелуями. Адам слегка прикусывает мою верхнюю губу, я облизываю его губы. Кажется, будто с нами в комнате призраки, деревья, небо.
Поцелуи становятся сильнее, глубже. Мы тонем друг в друге. Целуемся, как в первый раз, – настойчиво, страстно. – Я тебя хочу, – признается Адам.
Я тоже его хочу.
Я хочу показать ему свою грудь. Вынуть ее из лифчика. Я тяну Адама к кровати. Мы покрываем друг друга поцелуями – шею, губы. Кажется, будто вся комната в дыму, а между нами пляшет пламя.
Я ложусь на кровать и приподнимаю бедра, чтобы Адам снял с меня джинсы. Я хочу показать ему себя, хочу, чтобы он меня видел. – Ты уверена? – спрашивает он. – Вполне.
Все так просто.
Он расстегивает пуговицу на моих джинсах. Одной рукой, словно фокусник, я снимаю его ремень. Я обвожу пальцем вокруг пупка Адама; большой палец упирается в его трусы.
Его кожа касается моей, я чувствую тяжесть его теплого тела, он нежно прижимается ко мне – я не знала, как это бывает.Я не догадывалась, что, занимаясь любовью, мы созидаем. Распоряжаемся обстоятельствами. Влияем друг на друга. У меня вырывается громкий вздох. Адам ловит ртом мое дыхание.
Его рука скользнула под мое бедро, я стискиваю его ладонь, переплетая наши пальцы. Я не знаю, где чья рука.
Я Тесса.
Я Адам.
Как прекрасно не знать, где кончается один и начинается другой.
Наши пальцы гладят нашу кожу. Наши языки ласкают наши губы.
Мы не сводим друг с друга глаз, сравнивая ощущения, словно в танце или в музыке. Глаза в глаза.
Желание нарастает, усиливается, переполняет нам. Я хочу Адама. Хочу прижаться к нему еще теснее. Мне все кажется, что я далеко. Я обвиваю ноги Адама своими, поглаживаю его по спине, вжимаюсь в него всем телом, чтобы он глубже вошел в меня.
Когда внутри меня происходит взрыв, сердце словно выпрыгивает из груди и соединяется с душой. Наслаждение растекается по телу, словно круги по воде от брошенного в пруд камня.
Адам издает восторженный вопль.
Я обнимаю его крепче. Я восхищаюсь им. Нами. Этим даром небес.
Адам гладит меня по голове, по лицу, слизывает мои слезы.
Я полна жизни и счастлива, что сейчас, здесь, на этой земле, мы вместе.
Двадцать девять
У меня из носа льется кровь. Замерев в прихожей перед зеркалом, я смотрю, как она заливает мне подбородок, течет на пальцы, пачкая ладони. Кровь капает на пол, размазывается по узору ковра. – Пожалуйста, – шепчу я. – Только не сейчас. Не сегодня.
Но кровь не останавливается.
Я слышу, как мама наверху желает Кэлу спокойной ночи, закрывает за собой дверь спальни, идет в туалет. Я слышу, как она писает, потом спускает воду. Представляю, как мама моет руки над раковиной, вытирает их полотенцем. Может быть, разглядывает себя в зеркале, как я здесь. Интересно, ее мысли так же далеко отсюда, как мои? Удивляется ли она своему отражению в зеркале?
Мама закрывает дверь туалета и спускается по лестнице. Едва она ступает на нижнюю ступеньку, как я преграждаю ей дорогу. – О боже! – У меня кровь течет из носа. – Да она бьет фонтаном! – Мама жестом подзывает меня к себе. – Скорее, сюда!
Она вталкивает меня в гостиную. Тяжелые тусклые капли падают на ковер. У меня под ногами расцветают маки. – Садись, – командует мама. – Откинься назад и зажми нос.
На самом деле нужно делать как раз наоборот, и я игнорирую мамины слова. Через десять минут за мной зайдет Адам, и мы поедем на танцы. Минуту мама таращится на меня, потом выбегает из комнаты. Я решаю было, что ее тошнит, но она возвращается с кухонным полотенцем и сует его мне: – Откинься. Прижми полотенце к носу.
Мой способ не сработал, и я послушно делаю, что велят. Кровь течет мне в горло. Я глотаю, сколько могу, но кровь наполняет рот, и я не могу дышать. Я выпрямляюсь и сплевываю в полотенце. Влажно блестит темный сгусток крови. Вне тела кровь смотрится странно. – Давай сюда, – говорит мама.
Я протягиваю ей полотенце; прежде чем его свернуть, мама внимательно рассматривает пятно. Теперь ее руки тоже перепачканы в крови, как и мои. – Мам, что мне делать? Он вот-вот придет. – Сейчас остановится. – Посмотри на мою одежду!
Мама удрученно качает головой: – Лучше ляг.
Этого тоже делать нельзя, но кровь останавливается, так что хуже уже не будет. Мама присаживается на краешек дивана. Я откидываюсь на спину и гляжу на яркие, исчезающие во тьме фигуры, представляя, что нахожусь на тонущем корабле. Тень хлопает крыльями. – Тебе лучше? – беспокоится мама. – Намного.
Кажется, мама мне не поверила, потому что она выходит на кухню и возвращается с формой, полной кубиков льда. Мама садится на корточки у дивана и высыпает лед себе на колени. Лед соскальзывает с ее джинсов на ковер. Она подбирает один кубик, вытирает пыль и протягивает мне: – Приложи к носу. – Лучше пачку замороженного гороха.
Задумавшись на секунду, мама выбегает из комнаты и возвращается с пакетом кукурузы: – Пойдет? Гороха не было.