Ее дрожащий, прерывающийся голос затерялся где-то между деревьями. Минуту спустя Вальдберг ответил ей эхом. Птицы на мгновение умолкли, а потом защебетали с новой силой. Девушка крикнула еще раз, и снова отозвалось только эхо. На тропе, которая шла вдоль границы, зашевелились ветки елей. Нет, никого там нет. Их качнула, взлетая, птица, напуганная ее криком. Никто не отзывается, никто не спешит ей на помощь. Карел несет службу где-то на границе, но участок кирхбергской таможенной конторы такой большой. Нет, Карел уже наверняка дома: утренняя смена заканчивается в восемь тридцать. А потом на дежурство заступил Павлик, который вчера приставал к ней: предлагал сходить с ним в лес, говорил, что дружить все время с одним парнем - такая скука. Своей дурацкой болтовней он даже смутил ее. Но пусть бы хоть он пришел. Стрельбу слышно далеко, наверное, даже в деревне. Почему же никто не идет сюда? Почему никто не откликается на ее зов?
Страх все сильнее овладевал Марихен. Переходить границу нельзя ни в коем случае, иначе Карел ужасно рассердится. Он ведь запретил ей это делать. Но там, по другую сторону границы, ее отец, отец, которого она так любит. Может быть, ему как раз сейчас нужна помощь. Нет, все это вздор! Чем она может помочь контрабандистам, которых преследуют немецкие полицейские? Ее присутствие только осложнит их положение. Боже мой, что же делать? Если бы она могла знать, что там творится, кто стреляет и в кого. Если эта стрельба не имеет никакого отношения к ее отцу и Гансу, можно спокойно возвращаться назад. И все-таки... Она умеет ходить так же осторожно, как это делают пугливые звери... Никто, ее не увидит...
Решившись, девушка быстро перешла границу. Войдя в густые заросли, она побежала. Ветки елей мешали ей, кололи своими иголками, но Марихен сражалась с ними молча. На тропинку ей выходить нельзя, а здесь она может укрыться, упасть на землю, отползти в сторону. Она умела это делать. В этом месте заросли были настолько густы, что она с трудом продиралась сквозь них.
Где-то впереди снова громыхнул выстрел. Девушка остановилась и внимательно вгляделась в зеленые глубины леса. Подобралась поближе к тропинке. Сердце ее испуганно колотилось в груди, словно птица в клетке, от быстрого бега и волнения она стала задыхаться. Неожиданно Марихен вспомнила, что в воскресенье возле Кирхберга была большая охота, а на следующей неделе охотники собираются в Вальдмюле. Да, сейчас самое время охоты. В здешних местах владельцы лесных угодий по традиции приглашают друг друга на охоту. Боже, сделай так, чтобы это стреляли охотники! Пусть отец окажется дома и спит себе спокойно, а когда она вернется, пусть начнет ругать ее за то, что она совсем распустилась и спит с парнем до свадьбы. Но тут она осознала, что стреляли не из охотничьих ружей. Ей стало жутко от предчувствия непоправимой беды, и она тихонько заплакала.
Марихен была совершенно измучена, хотя продиралась сквозь заросли не больше четверти часа. Она вышла на тропинку. Не было никакого смысла углубляться дальше на территорию Германии. Все равно она ничем не помогла бы контрабандистам, а, наоборот, только помешала бы им. На чешской стороне опасность ей не грозила, и там она могла найти Карела. Ей захотелось вдруг увидеть его милое лицо, пригладить его непослушные волосы... В эту минуту, когда ей так плохо и страшно, он бы обязательно помог, успокоил...
Вдруг за спиной у нее прозвучал выстрел. Марихен услышала чей-то зов, потом крик, исполненный муки. Она обернулась. На тропинке появился Ганс. Он мчался по направлению к ней, держа в руке пистолет.
- Ганс, что случилось? Где отец? - крикнула она подбежавшему контрабандисту.
Казалось, он не слышит ее. Вот он обернулся, выстрелил и снова побежал, тяжело и хрипло дыша.
- Ганс!
Он поравнялся с ней. Худое бледное лицо его было совершенно изможденным, глаза неестественно широко раскрыты. Он был без фуражки, редкие волосы прилипли к потному лбу. Молча схватив девушку за руку, он потащил ее за собой. Марихен едва поспевала за ним. Сильные пальцы контрабандиста сжимали ее руку, будто клещами. Боль заставляла ее не отставать от него ни на шаг.
- Ганс, что случилось? Ганс, скажи же ради бога...
Он ничего не отвечал. Казалось, он сошел с ума. Марихен попыталась было высвободить свою руку, но он не отпускал. Вид у него был ужасный - лицо исказила гримаса, из открытого рта во все стороны летела слюна. Марихен перестала сопротивляться и задавать вопросы, которые только задерживали их, и покорно бежала рядом с ним. Громкий треск за спиной заставил ее побежать еще быстрее. Улучив мгновение, девушка повернула голову назад - сзади никого не было. Тропинка петляла между деревьями, через густые заросли так, что преследователи не могли их видеть. Они могли только угадать направление, в котором бежал Ганс, и стрелять по нему наобум.
В ствол дерева перед ними ударилась пуля и рикошетом, жужжа, отлетела в сторону. Ганс снова остановился и выстрелил. Он стрелял вслепую, однако его выстрелы заставляли преследователей укрываться. Он хотел выстрелить еще раз, но оказалось, кончились патроны. Ганс выругался, снова схватил девушку за руку, и они устремились к границе.
- Ганс, что случилось? - громко с отчаянием в голосе спросила Марихен.
На этот раз он ответил. Его речь была невнятной, однако она все-таки поняла, что он нашел Кречмера возле березок, нес его почти до самой границы, но не донес. Ее отец умер. И Ганс вынужден был оставить его, потому что гестаповцы догоняли.
Марихен, плача, бежала рядом с Гансом. Останавливаться было нельзя: за их спинами слышались какие-то крики. Потом опять щелкнул выстрел. Они пригнулись, и пуля со свистом пролетела над их головами. Снова кто-то выстрелил. Девушка споткнулась и упала. Ганс поднял ее. Стройное девичье тело судорожно дернулось в его руках и вдруг обмякло. Контрабандист решил, что девушка потеряла сознание. Он потряс ее за плечи, вгляделся в лицо. Широко раскрытые глаза смотрели на него неподвижно, из уголка рта текла струйка крови.
- Марихен! - не помня себя от охватившего горя, крикнул Ганс.
Стройное тело шевельнулось, но на застывшем лице не дрогнул ни один мускул. Ганс поднял девушку на руки и заспешил к границе. Он знал, что преследователи гонятся за ним буквально по пятам, и им овладело такое сильное желание добежать, что он забыл об усталости. Возможно, преследователи не остановятся даже на границе, и тогда пусть лучше у него разорвется сердце и он умрет с безжизненным телом Марихен на руках. Он опять посмотрел на ее бледное лицо. Изо рта ударил фонтанчик крови. Жива! Она жива! Ганс побежал быстрее. Еще несколько метров, и он за пограничными камнями. Наконец он увидел долгожданные серо-зеленые камни, мимо которых ходил всю свою жизнь.
- Ганс, остановитесь! Ганс! Ганс! - звал его кто-то.
Озверевшие нацисты настигали его. Нет, ему нельзя останавливаться. Граница совсем близко. Девушка жива, ее надо срочно доставить в больницу. Она жива, она должна жить! Его Мария Луиза должна жить!
- Ганс, вы что, с ума сошли?
Контрабандист остановился, невидящим взглядом посмотрел на Карбана и в изнеможении опустился на колени. И все же у него хватило сил осторожно положить Марихен на траву. Он дышал широко открытым ртом, а из горла у него вырывались какие-то нечленораздельные вопли и всхлипы.
Кучера склонился над девушкой, разорвал на ее груди блузку и перевязал рану бинтом из пакета первой помощи. Он действовал сноровисто, стараясь побыстрее остановить кровь.
- Пан начальник, нужен еще бинт! - крикнул он Карбану и протянул руку.
Девушка лежала совершенно неподвижно, глядя куда-то на верхушки елей и лиственниц. Широко открытые глаза ее были похожи на глаза куклы.
Из зарослей на немецкой стороне появились какие-то люди. Человек в кожаном пальто что-то кричал и показывал рукой на Ганса, а тот уже упал на траву и вставлял в пистолет новую обойму.
- Стой! - крикнул Карбан, заметив, что гитлеровцы собираются пересечь границу.
- Стой! - заревел и Кучера и поднял с земли карабин.
Человек в кожаном пальто отступил, продолжая что-то взволнованно выкрикивать.
Наконец Ганс вставил обойму и выстрелил. Карбан стремглав отскочил за толстое дерево, а Кучера перекатился по траве за пень.
- Ганс, не стреляйте! - призывал контрабандиста Карбан.
В эту минуту к ним подбежал Павлик с карабином в руке.
Казалось, контрабандист ничего не слышал. Он видел сейчас только шайку бандитов, которая преследовала его от самого Зальцберга. Потом перед его глазами возник образ долговязого друга, лежавшего с раскинутыми руками возле березок. Пистолет в руке Ганса дрожал от выстрелов, а зеленая стена леса, будто занавес, медленно колыхалась там, где поспешили укрыться его преследователи. Карбан стрелял по этой зеленой стене, а эхо возвращало звуки выстрелов, и все сливалось в сплошной гул. И Гансу вдруг показалось, что это звучит салют в честь его павшего друга.
СТАНЦИЯ
В тишине дота время тянулось невероятно медленно. Снаружи подступал туман, сырой и противный. Он частично закрыл просеку, вдоль которой предстояло вести огонь. Если бы враг рискнул пойти здесь в атаку, он был бы сметен шквалом свинца. А туман наползал уже на соседние доты, закрывал завалы из толстых бревен, устроенные на шоссе. Он проникал повсюду, а вместе с ним просачивался и запах дыма. Солдаты, отступая, в ярости поджигали деревянную обшивку стен, и доты горели изнутри.
- Дурацкий туман! Да еще этот проклятый дым! - воскликнул Гентшель.
Юречка промолчал. Потом, почувствовав, что пауза слишком затянулась, он бросил:
- Все равно в этом нет никакого смысла!
- А в чем, собственно, есть смысл? - спросил усталым голосом его сосед, печально вздохнув. Это был вздох, рожденный какой-то внутренней болью, которую он не мог скрыть от этого молодого парня в зеленой форме.
Тот решил воспользоваться моментом.
- Это в самом деле бессмысленно! - заявил он, уверенный в своей правоте. - Один человек в доте... Один! Да это же глупость!
- Но нас двое, - уточнил Гентшель.
- Черта с два, двое! - взорвался парень. - Вот брошу вас здесь и смоюсь.
- Ну, раз ты уже наложил в штаны...
- Паи Гентшель!
- Не называй меня паном Гентшелем! - оборвал он парня и сразу пожалел, что крикнул слишком громко, ведь слова могли вырваться в открытые двери дота и узкие амбразуры, а в горах эхо многократно усиливает любой звук.
Он не хотел, чтобы их обнаружили. Какой-нибудь ревностный служака, услышав шум, может пойти проверить, все ли укрепления освобождены, не оставлено ли где-либо оружие.
Солдаты скрепя сердце покидали линию укреплений.. Многие плакали от стыда и жалости к самим себе, проклиная правительство и командование за то, что они так легко капитулировали. Капитулировали без единого сражения, без единого выстрела. Среди отступавших были и такие, чей дом находился поблизости. Они понимали, что если покинут этот край, то вряд ли вернутся назад. Один солдат-запасник, у которого семья жила в Варнсдорфе, вышел из строя, будто по нужде, забросил в чащу пулемет и больше не появился. Этот пулемет подобрал потом Гентшель. Он понимал, что сейчас переживают эти парни. Он и сам находился в таком же положении. Только вот с домом его уже ничего не связывало, а на территории, занятой немцами, его ждала тюрьма. Проблема запасников из пограничных районов непроста. Хотя они и считали себя чехами, но жили в пограничных районах с самого детства, женились на немках, а детей в большинстве случаев воспитывали на немецкий лад. Этих людей не очень пугала предстоящая оккупация, и они стремились домой, к жене и детям, к хозяйству, которое поднимали в течение долгих лет. Родина, народ, к которому они принадлежали, в эти минуты отступали для них на второй план.
- Гентшель, будьте благоразумны! - снова попросил Юречка.
Не дождавшись ответа от человека в поношенном зеленом пальто, он вышел из дота через открытую дверь. Откуда-то доносился шум мотора. Солдаты грузили остатки боеприпасов. В соответствии с решением демаркационной комиссии пограничные укрепления надо было освободить еще вчера, по произошла задержка, потому что не подали вовремя грузовики. Офицеры, по большей части призванные из запаса, не знали, что делать. Телефон не работал - "пятая колонна" действовала в эти дни активно, и число диверсий неизмеримо возросло. Раньше всех уехали взвод противотанковых орудий и три легких танка, которые располагались на этом участке обороны. Потом укатили на повозках минометчики и рота станковых, пулеметов. Солдаты, занимавшие доты, уходили последними. С грустью и сожалением поглядывали они на доты, ведь с каждым у них были связаны какие-нибудь воспоминания. Они даже успели дать дотам собственные названия: Марженка, Власточка, Яночка, имени Яна Жижки, памяти таборитов.
Теперь из подожженных долговременных огневых точек валил дым - это горела деревянная обшивка, грубая мебель, сколоченная солдатами из досок, и вещи, которые они не смогли унести. Рюкзаки и без того были неподъемными. Армия отступала в полном вооружении. Она была еще боеспособна.
В дотах глухо рвались забытые боеприпасы, которых касался огонь. И только одни дот, стоявший особняком и выдвинутый к шоссе, не горел. В нем-то как раз и прятался в ожидании врага Гентшель. Немец по национальности, старый коммунист и участник революционных боев в Испании, которого немцы же избили и осудили на вечное изгнание, именно здесь решил рассчитаться с ними.
Юречка не сумел подыскать аргументов, способных убедить Гентшеля, человека смелого и твердого, уйти в безопасное место. Юречка понимал, что решение, принятое старым коммунистом, - своего рода отчаянный протест против судьбы, что в сопротивлении этом есть нечто символическое. Немец хотел бороться против немцев, в то время как чехи в замешательстве покидали свои пограничные укрепления. Господи боже мой, ведь они тоже хотели сражаться!
Юречка посмотрел вниз, где из тумана проглядывало шоссе. Именно оттуда придут враги. Другого пути нет. Поэтому здесь и была возведена тройная линия дотов. К заграждениям и завалам, устроенным на шоссе, сначала подойдут немецкие танки и бронетранспортеры, а потом и грузовики с солдатами. Вот Гентшель и решил открыть огонь, как только покажутся эти грузовики.
Сумасшедший! Конечно, это вызовет массу осложнений. Почему стреляли по немецким войскам? Кто дал приказ? Но расследование все равно ничего не выяснит, потому что штатский в поношенном зеленом пальто, очевидно, скроется в лесу и выйдет из него где-нибудь на другой стороне гор.
Юречка вздохнул и вернулся в дот. Когда глаза вновь привыкли к полумраку, он увидел, что Гентшель по-прежнему стоит рядом с амбразурой у ручного пулемета. На пустом ящике лежало десять полных магазинов. Он выпустит две сотни пуль, а потом...
- Пошли! - категорично потребовал Юречка. - Не злите меня, черт побери! Там еще грузят кое-какие материалы, может, и нас прихватят. Немцы провозятся с заграждениями несколько часов, так что вам долго придется ждать. И совершенно напрасно. Слушайте, я понимаю, что вы хотите оказать символическое сопротивление... Но плюньте вы на все! Вы уже досыта настрелялись, да и эта идиотская станция стоила орднерам немало крови. Поймите, один человек в данном случае ничего не сможет сделать. Если бы здесь, к примеру, остался весь батальон, тогда бы мы доказали немцам, что умеем защищаться... А так... Один человек - это капля в море. А мстить за Маковеца, за Пивоньку... когда все проиграно... Поймите, обидно не только вам. Всех нас продали и предали, но с этим придется смириться.
- Я не привык мириться с подлостью, поэтому и поехал в Испанию.
- Но это же не бой! Это же самоубийство!
- Ты еще молод и глуп, - усмехнулся Гентшель. - Назовем это просто демонстрацией. Ты вообще-то знаешь, что это такое?
- Не учите меня, - грубо оборвал его Юречка. - Я не дурак.
- Ну, извини, - улыбнулся Гентшель. - Считай, что я сумасшедший.
- А разве нет?
- В Кенигсвальде мне тоже говорили, что я псих. Не могли понять, зачем я поехал в Испанию. Наверное, я действительно ненормальный. Послушай-ка, ты довольно умный парень. Так вот скажи мне: каким был бы мир без сумасшедших? Их жгли на кострах, бросали в тюрьмы, забивали камнями, казнили... Но именно эти сумасшедшие и способствовали прогрессу человеческого общества.
- Хватит философствовать, черт вас возьми! Шевелитесь! Пулемет можете прихватить на память. Вдруг он вам когда-нибудь пригодится?
- А знаешь, ты прав. Он мне определенно когда-нибудь пригодится, ведь главные события впереди...
- У нас нет времени на разговоры! - вышел из себя парень в зеленой форме. - Скорее собирайтесь, пока вон те грузовики не уехали. Не хотелось бы топать пешком до самого Мельника. Там, говорят, будет проходить новая граница.
- Поспеши, а то и вправду опоздаешь.
- Черт возьми, зачем вы меня злите? Вот возьму и останусь с вами!- сказал Юречка и, прислонив карабин к стене, сел на ящик.
Некоторое время он молча глядел в пустоту. Почему-то он прикипел сердцем к этому человеку и не хотел с ним расставаться. Он был за многое благодарен Гентшелю и даже предлагал ему пожить у него. А теперь вот Гентшель уперся как осел.
- Слушайте, я вас просто выгоню из этого дота, и все! - Юречка вскочил и схватился за пистолет.
- Едут! - крикнул вдруг Гентшель и повернулся к амбразуре.
Из долины поднимался глухой рокот.
- Слышишь?
- Гентшель, прошу вас!
- Едут! - удовлетворенно сказал участник гражданской войны в Испании. Он посмотрел поверх ребристого ствола пулемета и поставил на прицеле расстояние.
- О, черт, что же мне с вами делать?
- Иди своей дорогой, одного сумасшедшего здесь вполне достаточно, - спокойно уговаривал его Гентшель.
- Ну не могу я этого понять! - вздохнул парень и беспокойно затоптался, как' будто земля жгла ему ноги.
Рокот моторов, похожий на глухой прибой, набежавший на лесистые склоны Лужицких гор, слышался уже совершенно отчетливо. Он вызывал у Юречки дрожь и предчувствие чего-то ужасного.