Конечно, он брал ее в лес не каждый раз, только тогда, когда нес особо ценный товар. Марихен, как признался Кречмер, любила ходить на такие дела, потому что обожала всякие приключения и не боялась бродить в одиночку ночью по лесу. Таможенники ее хорошо знали, а те, что помоложе, даже пробовали за ней ухаживать. И все-таки Ганс, наверное, не решился бы послать свою дочь в лес. Он не пустил бы ее из дома ночью, в непогоду и холод. Все ему говорили, что граница изменилась. И именно потому, что это была уже не прежняя спокойная и безопасная граница, он не стал бы втягивать девушку в это грязное ремесло.
Контрабандисты никогда не носили оружия. Кто был глуп и не умел ходить, тот быстро попадал в западню к зеленым. Кто был поумнее, тот водил их за нос. Между контрабандистами и таможенниками не было ненависти. Они вместе сиживали в трактире, говорили о погоде, о ревматизме, о дороговизне, но о работе - никогда. Работа работой, а шнапс шнапсом! Обе стороны уважали эту поговорку. Нет-нет, на границе оружию не место. Если бы тогда этот болван Эрик... К черту воспоминания о прошлом! Наплевать на него! Но, дотронувшись до натруженных плеч, он осознал, что снова оказался там, откуда ушел пять лет назад. Прошлое вновь соединилось с настоящим. Он вновь вернулся к своему ремеслу, и, к его удивлению, ему это не было неприятно. Его радовало, что время бездействия кончилось, что ему теперь не нужно дрожать над каждой кроной и что он сможет есть все, что пожелает.
Взгляд его скользнул по стенам. Он вспомнил, как чисто было у Кречмера. "В каком же хлеву я живу", - подумал он с отвращением. Ветхая мебель, закопченный потолок и замызганные стены. На столе - немытая посуда, на диване - одежда, которую он сбросил с себя ночью. Пол был грязный. Целыми днями он бездельничал, но наводить порядок в доме ему не хотелось. Он обругал себя и подумал с горечью, что так можно сгнить заживо.
Надевая брюки, Ганс дрожал от холода. Он сунул ноги в старые шлепанцы, принес дров и затопил печь. Посмотрев затем в зеркало, он увидел ухмыляющуюся физиономию, уставившуюся на него с матовой поверхности. Веер морщинок вокруг глаз, глубокие складки у рта, мешки под ввалившимися глазами, жидкая белесая поросль на месте бровей. С минуту он водил рукой по щетине на подбородке, потом нашел в ящике стола мыло, помазок, бритву и стал намыливаться - белая пена разлеталась во все стороны. С намыленным лицом он вдруг принялся застилать диван, на котором спал. Грязную простыню он прикрыл еще более грязным одеялом. С отвращением проделав все это, он начал бриться. Кожа под щетиной была молодой и свежей. Он побрился, тщательно умылся и надел чистую фланелевую рубашку. Мужчина в сорок пять лет вовсе не стар. Нужно присмотреть какую-нибудь приличную женщину, потому что одиночество хуже всего. Можно отремонтировать дом, покрасить мебель. Нужно отбросить воспоминания о прошлом - они лишь угнетают. И тогда можно начать жизнь заново.
Ганс несколько раз прошел мимо посудного шкафа, и каждый раз его одолевали сомнения. Там стояла наполовину выпитая бутылка вишневки, и ее содержимое отражалось в рюмках. Ему не хотелось пить натощак, но во рту он чувствовал какой-то неприятный привкус. Не выдержав, он открыл шкаф, взял бутылку и поставил ее на стол. Потом достал не слишком чистую рюмку, вытер замызганным платком, так как тряпки под рукой у него не оказалось, вытащил пробку и медленно налил пурпурную жидкость в рюмку.
Кто-то нетерпеливо постучал в дверь дома. От неожиданности Ганс опешил, в голову ему пришла безумная мысль: что, если Карбан о чем-нибудь... Не может быть! Ведь старший таможенник не знал, кто был ночью с Кречмером. Стук в дверь повторился. Кого это несет нелегкая с утра? Посмотрев на часы, он обнаружил, что уже одиннадцать. Он надел свитер и пошел открывать. В сенях было холодно, как в кладовке. Вода в ведре замерзла, дверная ручка была ледяная. Едва он отодвинул щеколду и открыл дверь, как мороз яростно защипал лицо. На крыльце стояла Марихен, закутанная в толстый шерстяной платок.
- Девочка, это ты? Что случилось?
- Папа просил передать...
Он не дал ей договорить:
- Входи, входи, а то замерзнешь...
Она прошла за ним на кухню. Платок сполз у нее с головы, а рыжие волосы заблестели, словно чеканная медь. Пригладив их рукой, она повернулась к зеркалу и бросила пытливый взгляд на свое раскрасневшееся от мороза лицо.
- Папа просил передать, чтобы вы шли со мной. У нас оба Кубичека. Какое-то важное дело, поэтому они хотят поговорить с вами.
- Они все прекрасно могли бы решить с твоим отцом. Что я?.. Я ходил с вами впервые.
- Это что-то очень важное, - повторила Марихен.
- Скорее всего, ты права, - ответил Ганс, - если уж Кубичек из Зальцберга потрудился поутру прийти в Кирхберг... А разве вчера он об этом не знал?
- Наверное, что-то новое и срочное, - сказала девушка.
- Я только что встал и после этой ночной каторги голоде и как волк.
- Поедите у нас, - решила девушка.
Она подышала на свои окоченевшие руки, потом подошла к печи и вытянула руки над ней. Ганс взял бутылку, палил еще одну рюмку и подал девушке:
- На, согрейся.
Марихен не отказалась. Она поблагодарила и подняла рюмку к свету, глядя на красную жидкость.
- Как рубин, - сказала она с восхищением.
А как бы смотрелись рубины на ее белой шейке, в мочках ее нежных ушей? Ганс поглядел на правильные черты юного лица, и чистая красота девушки растрогала его. Если бы это не казалось ему безрассудством, он, наверное, обнял бы ее и прижал к себе. Марии Луизе было бы сейчас столько же. Может, она была бы не так красива, может, у нее были бы другие глаза, волосы... Но она была бы такая же молодая, милая...
У Ганса запершило в горле от неожиданно нахлынувшего волнения. Девушка нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Она уже выпила вишневку и поставила рюмку на стол. Ганс хотел было надеть старое пальто, в котором ходил в лес, но, смекнув, что пойдет по деревне вместе с Марихен, натянул выходное зимнее, на голову нацепил шляпу, которую обычно надевал, когда ездил в город, и они вышли. Небо было ясное, яркое солнце слепило. Мороз был очень сильный.
- Кубичек сказал, что сегодня утром было двадцать восемь градусов, - обратилась девушка к Гансу.
Она быстро шла впереди него, подгоняемая холодом. Ганс едва поспевал за ней. Был уже полдень, а деревня словно и не просыпалась. Об обратном свидетельствовал лишь дым, струившийся из труб, да мычание нетерпеливо ожидавшего корма скота, доносившееся из хлевов.
У Кречмера сидели двое мужчин. Кубичек из Кирхберга был грузный, плечистый, а его брат из Зальцберга был ростом повыше, стройный и походил скорее на чиновника. Ганс пожал обоим руки. На столе стояла бутылка водки. Сняв шерстяной платок и толстый свитер, Марихен принесла закуску, разлила водку по рюмкам. Мужчины чокнулись и залпом выпили. Выпила с ними и Марихен. На столе лежали два банкнота достоинством сто крон каждый, не мятые, чистые, еще не бывшие в употреблении.
Разговор начал Кубичек из Зальцберга. Сначала Ганс даже не слушал его. Он полагался на Кречмера, которому передал все полномочия заключать сделки. Мысли Ганса крутились вокруг бутылки водки, от которой исходил приятный запах аниса. Это была необычная водка. Он не видел этикетки, но коммерсант, судя по всему, выбрал самую лучшую марку.
- Ну, что ты на это скажешь, Ганс? - спросил Кречмер.
Ганс пожал плечами. Он злился на себя за то, что толком не слушал. О чем, собственно, шла речь? О каком-то переходе через границу, о вещах... Он пытался вспомнить обрывки фраз, застрявших в его сознании.
- Они приехали сегодня, рано утром, и я сразу пришел к вам. Я бы с удовольствием побыстрее выпроводил их из своего дома, мне не хочется иметь лишние неприятности, - разъяснял Кубичек из Зальцберга.
- Так, значит, мужчина, женщина, маленький ребенок и кое-что из вещей, но немного, - уточнил Кречмер.
Ганс понял, что он повторяет это для него. Старый контрабандист уже, видимо, согласился с предложением Кубичека. Но в чем суть этого предложения? Перевести через границу каких-то людей? Перенести их вещи? И маленького ребенка? Наверняка здесь пахнет политикой.
- Послушайте, - осторожно начал он, - когда кого-то преследует гестапо, то границу так усиленно охраняют, что и мышь не проскользнет. В подобных случаях вместе с таможенниками выходят полицейские, а им все равно в кого стрелять. Не мешало бы об этом подумать. Я только что стал ходить через границу, еще не огляделся как следует, а тут вдруг сразу политика. Нет уж, увольте.
- Сегодня все политика, - возразил Иоганн Кубичек.
- Контрабанда - это не политика.
- Вам так только кажется, Ганс.
- Послушайте, господин Кубичек, сейчас в деревне развелось столько нацистов, что порядочным людям уже и места не хватает. Мне наци не мешают, я их просто не замечаю. Однако заводить среди них врагов, чтобы при случае схлопотать пулю, у меня желания нет.
- Нам нужно, чтобы люди, которых вам предстоит переправить, как можно быстрее исчезли из Германии. Черт возьми, неужели это не понятно? Вы что, газет не читаете? - резко оборвал его обычно спокойный Артур Кубичек из Зальцберга. - Вот две сотни аванса. Если все пройдет хорошо, получите еще сотню. Боже мой, ведь это по нынешним временам хорошие деньги.
Все молчали. Марихен разглядывала свои длинные тонкие пальцы. Глаза у нее были полузакрыты. Артур Кубичек тяжело вздохнул и посмотрел на брата.
- Ганс, это же в общей сложности три сотни, - пробубнил Кречмер. - Господи, Ганс, не набивай ты себе цену!
- А я и не набиваю, - ответил тот.
Широкое лицо Иоганна Кубичека вдруг приобрело каменное выражение:
- Ганс, вы ходили для меня пока только раз. Если не хотите работать, то катитесь ко всем чертям! Но в этом случае товара для вас не будет во всей округе, это я вам гарантирую. Хорошенько это запомните!
- Не надо мне угрожать, - спокойно остановил его Ганс. - Я водил группу и без вас, и все мы неплохо зарабатывали,
- Когда это было?! - не выдержал Артур. - С тех пор кое-что изменилось, не забывайте об этом. Мы хотим, чтобы вы у нас работали, потому что вы опытный человек. Вы знаете границу, как никто другой. С нами вы не прогорите. Мы платим хорошо, это вы еще узнаете. Нам не нужны дилетанты. Тот рюкзак, что вы принесли сегодня ночью, стоит гораздо дороже, чем вы думаете. Поэтому нам нужны надежные люди.
Марихен неожиданно улыбнулась и сказала:
- Вам нужно было остаться дома, Ганс. Не знала я, что вы такой трус. Папа расхваливал вас, но, наверное, с тех пор вы перестали быть мужчиной. Я сама пойду с отцом. Старый Глеке наверняка нам поможет. Он еще в состоянии нести рюкзак. Он уже дважды приходил к отцу и упрашивал взять его в компаньоны. Кстати, это как раз работа для начинающего. Подумаешь, перенести через границу три чемодана!
- Мы уговорим Ганса, - пробубнил Кречмер.
На столе лежали две зеленые бумажки, которые притягивали его взор. Это был хороший заработок. Такие деньги не всегда можно заработать и за месяц.
Марихен вновь разлила водку, и запах аниса наполнил комнату. Ганс проглотил слюну - этот запах ему чертовски нравился.
- Маленького ребенка нести через границу... Начнет плакать - и все пропало, - заметил он.
- Как раз ради этого ребенка мы и должны идти, - быстро проговорила Марихен, - именно ради него. Вы представить себе не можете, что сейчас делается в Германии.
Она повернулась к Гансу лицом, и он заметил, как в ее теплых карих глазах заблестели зеленые огоньки. Она была явно возбуждена. Он улыбнулся и успокаивающим жестом положил ей руку на плечо:
- Ну, если ты хочешь, то я пойду. Я не за себя боюсь, а за тебя. Твой безумный папаша готов сунуть тебя в самое пекло, лишь бы застраховать свою чертову шкуру.
- Мне обязательно надо с вами идти, я займусь ребенком, - заявила девушка.
- Ладно, - согласился Ганс и обратился к братьям: - Дадите еще пятьдесят крон для Марихен!
- Да вы сошли с ума! - рассердился Иоганн. - Я нынче за сотню четырех мужиков могу нанять.
- Мужиков - наверное, но толковых контрабандистов - нет. Они все вымерли. Остались Йозеф да я.
- Пятьдесят крон для меня! - произнесла Марихен четким, немного взволнованным голосом. - Разве я не полноправный член группы?
- С вами с ума можно сойти, - усмехнулся Иоганн. Гнев его постепенно проходил. - Так шантажировать меня, честного старика!
- За эти годы вы заработали на мне тысяч сто, - сказал Кречмер, - а эта девочка мне помогала.
Артур вдруг рассмеялся. Это был искренний, настоящий смех. Он достал бумажник, вытащил из него три бумажки по двадцать крон, сунул их в руку Марихен и, усмехнувшись, обернулся к брату: - А ведь отец ее прав. Хорошо, договорились. Сегодня вечером, как обычно, прибудете в Зальцберг. И никому ни слова!
- Договорились! - сказал Ганс.
Марихен наполнила рюмки водкой, и все чокнулись.
5
За окнами конторы пограничного таможенного контроля светило солнце, играя в свисающих с крыши сосульках. Разбуженная теплом муха настойчиво тыкалась в стекло - ее, верно, привлекал золотистый свет, проникавший снаружи в прокуренную комнату. В этой неустанной борьбе с невидимой преградой, мешавшей ей вылететь на солнце, было что-то трогательное. Муха и не предполагала, что стекло спасает ее от смертоносного мороза.
Солнце манило и таможенников, собравшихся в конторе на очередное занятие. Они бросали взоры на окно, и мысли их витали бог знает где. Учеба крайне утомила их, у многих слипались веки. Инспектор, сам заядлый курильщик, позволял подчиненным курить во время занятий, поэтому в комнате было столько дыма, что хоть топор вешай. В такой обстановке всем тем более хотелось на воздух, к солнцу.
В последнее время погожие дни выдавались нечасто. Густой туман то и дело окутывал местность, и лишь иногда по ночам прояснялось, и ртутный столбик термометра опускался. Зима постепенно сдавала свои позиции, и солнце, набирая живительную силу, грозило вот-вот разделаться с туманами и превратить снежный покров в журчащие ручейки. Ледяные сосульки за окном таяли на глазах, роняя каплю за каплей. И люди, которые по роду своей деятельности имели возможность ежедневно наблюдать за изменениями в природе, живо откликались на каждое из них.
После туманов и морозов, когда серое небо низко нависало над землей, после метелей, хлеставших ее острыми снежинками, наконец, наметились признаки потепления. Как раз сегодня утром, когда оранжевый шар выплыл над заснеженными лесами и полями и своими ласковыми лучами разогнал туман, в воздухе запахло чем-то особенным. Это был запах земли, пробивавшейся сквозь таявший снежный покров. И таможенники, идя на занятия, полной грудью вдыхали этот удивительный, ароматный воздух.
Однако на инспектора Тыныса погожий солнечный день не оказал никакого воздействия. Этот пожилой человек, которому давно уже пора было уйти на пенсию, являлся на занятия со строгим, нахмуренным лицом, убежденный в том, что молодые люди в зеленых мундирах несерьезно относятся к службе, что их единственное желание - кое-как пройти по маршруту, а затем, забравшись в какой-нибудь сарай или на сеновал, сачковать там, вместо того, чтобы как положено охранять границу и ловить контрабандистов. Тыныс помнил добрые времена Австро-Венгрии, служил в Боснии и Герцеговине, и, видимо, эти годы наложили на него неизгладимый отпечаток. Он давно мог оставить границу, но перспективы уйти на пенсию, которая обрекла бы его на бездействие и лишила возможности решать судьбы сотрудников трех контор пограничного таможенного контроля, вовсе не привлекали его. Несмотря на свои шестьдесят пять лет, он мог за ночь обойти все три конторы, а днем, поспав два-три часа, заправлять делами в канцелярии инспекции.
Он знал, что рядовые таможенники не любят его, по это его нисколько не трогало. Наоборот, это ему даже нравилось. В старой Австро-Венгрии ему внушили, что строгий, неукоснительно соблюдавший инструкции инспектор таможенной службы не может пользоваться любовью. В лице же Тыныса сочетались труженик и бюрократ. Должность инспектора он получил сравнительно недавно, для этого ему не однажды пришлось побывать в земском таможенном управлении. Все инструкции он знал досконально.
- Расскажите нам о задачах пограничного таможенного контроля!
Таможенники пытались прогнать сонливость, а тот, на кого указывал худой перст инспектора, вставал и бубнил вызубренные инструкции. Старший таможенник Карбан чувствовал, какое настроение царит в конторе. Его самого одолевала сонливость, несколько раз он ловил себя на том, что голова его непроизвольно склоняется на грудь. Он боролся с этим как мог. Его также тянуло на улицу, и, если бы не инспектор, он бы давно отпустил своих посоловевших парней, а сам бы, прихватив карабин, отправился в лес, хотя как раз сегодня была его очередь дежурить в конторе.
- Расскажите нам, что вы знаете о мерах наказания за нарушение границы. - Палец инспектора указал на Кучеру.
Новичок вскочил, вытянув руки по швам, как учили в армии, но вопрос инспектора застал его врасплох и он никак не мог собраться с мыслями.
Карбан беспокойно заерзал на стуле. Он понимал, что за незнание инструкций подчиненным попадет ему. Именно старший таможенник должен обучать и проверять новичка. Но кому хочется зубрить ветхозаветные параграфы?
- Пан младший таможенник, расскажите, что вы знаете о порядке сдачи дежурства! - обрушился на новичка строгий голос инспектора.
Тыныс чувствовал, что сон одолевает таможенников, и это его нервировало. Он видел, что глаза закрываются даже у Карбана. У Карбана, который должен служить примером для молодых сотрудников! Инспектор ненавидел сонливых. Сам он и не помышлял о дневном сне и поэтому слегка завидовал людям, которые при случае могли вздремнуть. Молодые сотрудники должны были демонстрировать на занятиях предельное внимание, и ему было не понятно, как это можно зевать, вертеться, то и дело поглядывать на часы, стремясь поторопить стрелки и сократить время занятий. Во времена Австро-Венгрии все было иначе. Стоило начальнику остановить взгляд на ком-нибудь из сотрудников, как тот вскакивал, вытянув руки по швам. Каждый изо всех сил старался угодить начальнику, показать свои знания и способности. Но подлинную, старую дисциплину убила демократия. Сегодня любой безусый юнец считает, что вправе спорить с инспектором, каждый пытается толковать инструкции по-своему. А в Праге, вместо того, чтобы навести порядок, размышляют, как бы облегчить и упростить службу. Если так будет продолжаться, то этот отборный корпус, который охранял границу еще во времена Марии Терезии, превратится в толпу бездельников.
Новичок, которого он только что вызвал, сонными глазами глядел на солнце, жмурился, язык у него заплетался, он даже не знал, что постановление правительства за номером 202 - это основная заповедь для таможенника, руководствуясь которой он должен жить и работать. А если ты не хочешь относиться к службе как положено, тогда прощай! Однако, когда в республике каждый пятый сидит без работы, об увольнении с государственной службы стоит хорошо подумать.