Он высовывается немного из окна. Его лицо озаряется красной вспышкой револьверного выстрела из полицейского автомобиля. Вздрогнув, он сбивает с подоконника горшок с цветком.
- Мой цветок!
- Извини. Я завтра куплю тебе другой.
- Пожалуйста, пожалуйста, вернись ко мне. Пуля попала в окно -…
Пуля разбивает верхнее стекло окна. Девушка вскрикивает.
- Ладно, детка. Прочитаем об этом завтра, а сегодня давай забудем…
- Мне кажется, они… они уезжают!
- Иди ко мне. Дай я обниму тебя - хотя бы одной рукой. Банда уехала. Вдвоем нам нечего бояться.
Она всхлипывает.
- Тише, тише. Я спою тебе песенку. Если будешь плакать, не услышишь.
- Спой. Я буду слушать.
- "Fly away. Fly away and stay away, Sweet Kentucky Baby Babe", - Олли поет "Kentucky Babe". - Завтра я пойду в цветочный магазин и куплю тебе новую герань, даже две. Три!
- Цветок, с которым ты сжился, к которому привык, как будто говорит с тобой, когда входишь в комнату.
- Новый цветок заговорит с тобой очень скоро. Смотри, как стало спокойно. Если не считать твоего плача. Ложись поближе ко мне.
- Мне было так стыдно вести тебя в это гетто, и -…
- С тобой я забыл все, чего стыдился, а мне есть чего стыдиться. Пусти мой язык в твой ротик, и ты перестанешь плакать.
Олли выходит им дома с меблированными комнатами. Туманное, призрачное утро, все вокруг напоминает о насилии, разбитые стекла блестят в раннем утреннем свете. Он идет, и стекла хрустят под его ногами.
- Хорошо, что на мне ботинки… какая чудная девушка… в жизни не было более счастливой ночи, - размышляет вслух Олли.
Он выходит на перекресток посредине улицы. Опирается, чтобы сориентироваться, и все вокруг него - бесчисленные осколки разбитого стекла - отражают его в разгорающемся свете утра. Он пожимает плечами и идет в направлении, которое знает не лучше, чем любое другое. Остаются разбитые стекла, разгорающиеся все ярче.
Интерьер квартиры. В ней двое: Олли и мазохист по имени Клод. Ночь.
- Никогда не видел столько шлемов сразу, - говорит Олли.
- Целых пятнадцать штук.
- У тебя бзик на военной тематике?
- Не могу дождаться семи - должны принести еще один.
- С убитого вчера?
- Наш мир небезгрешен. Его надо перевоспитывать.
- Давай перейдем к делу. Все, что я делаю - лежу на кровати лицом кверху. Цена - сотня.
- Тебе не надо ложиться.
- Тогда почему ты меня вызвал?
- Открой вон тот шкаф.
- Зачем? Что там?
- Ничего опасного для тебя.
- Я и не боюсь.
Подходит к шкафу и открывает его. Шкаф набит униформами - военными, полицейскими, пожарными, некоторые из них - кожаные, а также ремнями, плетками, некоторые - с металлическими нашлепками.
- Я грешен. Меня надо перевоспитывать, - падает на колени Клод.
- Жаль. Очень трогательно. Я вижу, что надо заниматься твоим воспитанием, но меня уволь. Ты и так занял у меня слишком много времени. Мою цену ты знаешь. Плату я хочу получить немедленно, чтобы вернуться к Черри.
- Меня еще не перевоспитали. Я очень плохой мальчик.
- Достань сейчас. Сотню.
- Я никогда не плачу, пока не закончится мое перевоспитание. Черри знает об этом.
Олли берет его за воротник. Клод кричит "А-а-а-а-а" с нотками удовольствия. Он хлопает руками, как крыльями. Олли вытаскивает его бумажник и идет к двери.
- Уже перевоспитался?
- Можешь забрать деньги, все, что там есть, только отдай бумажник, там адреса!
- Я беру только стоимость… отвращения!
- Брось бумажник в меня, мне в лицо, ударь меня!
- Найдешь себе другого воспитателя, - Олли роняет бумажник на пол.
"Контора" Черри. Ночь. Мальчики играют в покер, Олли смотрит на Черри с выражением ярости, смешанной с отвращением. Телефон, конечно, звонит. Черри, пьяный отвечает.
- Так. Вы хотите Олли. Когда? Немедленно. Хорошо, он здесь. Готов выехать. Пока.
- Черри? - спрашивает Олли.
- Да?
- Ты нуждаешься в перевоспитании, Черри.
Встает и наносит Черри серию пощечин, все сильнее и сильнее. С каждой пощечиной Черри вздыхает. Мальчики, играющие в покер, не обращают никакого внимания.
Туман. Голос рассказчика: "Лето и осень, зима и весна, время бежит и бежит…"
Ночь. Автобус. На нем спереди написано: PATHFINDER. Немного ниже - LOS ANGELES. В автобусе Олли и молодой солдат. Олли пьет из горлышка бутылки. Он предлагает ее солдату.
- Спасибо.
- Люблю автобусы дальнего следования. Люди спят, дети плачут. Только начинаешь дремать, как водитель орет: "Остановка на десять минут".
- Остановка на десять минут! - громкий голос водителя.
Заспанные пассажиры выходят из автобуса. Последним появляется Олли. Идет к автобусной станции. Олли и солдат пьют кофе за угловым столиком.
- Ты зачем едешь в Лос-Анджелес?
- У меня есть рекомендательное письмо к одному кинопродюсеру. Ему нужны однорукие.
- Для чего?
- Он снимает кино про войну.
- О-о… - бессознательно гладит себя по правой руке солдат.
- Извини. Наверное, это было бестактно.
Тень падает на стойку позади Олли. Раздается голос:
- Повернись-ка, парень.
- Да?
- Это он. Надевайте наручники, - другой голос.
Олли выходит с автобусной станции между двумя детективами. Наручниками он прикован к одному из них. Его лицо ничего не выражает. Слышен лай койотов.
- Первый раз слышу койота в жизни, а не в кино…
- Нам достался спокойный, - говорит один детектив.
- Спокойный, спокойный, а взорваться может, - отвечает второй.
- Мы поедем на автобусе? - спрашивает Олли.
- Мы отвезем тебя в Альбукерк. Оттуда полетишь самолетом, - отвечает первый детектив.
- Мне предлагаются роскошные транспортные средства…
Полицейский участок. Голос рассказчика: "Да, он не сделал ни одной попытки уклониться от их вопросов. Ему дали полбокала виски, чтобы развязать язык, и он нарисовал полную картину преступления, совершенного им три года назад".
- Это еще не все, - говорит Олли.
- Фильм не был снят до конца?
- Нет, сэр. Потом люди стали покидать корабль.
- Гости?..
- Да, его гости. Я сказал: "Я хочу на ленч". На берегу должен был состояться ленч. Тот, кто снимал фильм, подошел ко мне и сказал: "Ты останешься. Получишь на его долларов больше". Мне кажется, я уже тогда знал, что если останусь на яхте, то убью этого человека, у меня было предчувствие, что если я останусь, я его убью.
- Преднамеренное убийство.
- Я знал, что если меня оставят с ним, он пожалеет…
Зал суда. Олли ведут по коридору. За ним - зрители и газетчики. Голос рассказчика: "Все повернулось против него в зале суда. Хотел ли он этого? Его показания, если их можно так назвать, были на самом деле точным отчетом о событиях, разыгравшихся на яхте и ничуть не повредили престижу вечеринки, которая происходила в тот вечер на яхте".
Олли в окружении целой толпы выходит здания суда и спускается по ступеням. Его сажают в полицейскую машину и увозят. Голос рассказчика: "Они все заявили, что ничего необычного на яхте не происходило, что девушку, которую снимали в порнофильме, найти нельзя, и что вообще гости ничего не помнят о ее присутствии!".
Олли заводят в камеру и запирают в ней. Камера - "птичья клетка" для смертников: окон нет, под потолком единственная голая никогда не выключаемая лампочка. Голос рассказчика: "Защита Олли - если ее можно назвать защитой - оказалась особенно беспомощной, когда он заявил, что с мертвого тела он взял бумажник с несколькими сотнями долларов. Ему это гарантировало приговор - электрический стул".
Тюремная камера. Тюремщик останавливается у камеры Олли и передает ему толстую пачку писем.
- Для вас письма.
Олли берет письма, изображая безразличие, которого на самом деле не испытывает.
- Я бывал во многих местах, и везде у меня были друзья…
- Возьмете их, или сжечь?
- Возьму. Они мои.
Тюремщик уходит. Олли почти механически распечатывает письмо и читает его вслух: "Не переставая, думаю о вас, и уверен, что никто из тех, кто вас знал, тоже забыть вас не может".
Письмо падает на пол. Через какое-то время он поднимает письмо и снова читает первую фразу: "Не переставая, думаю о вас, и уверен, что никто из тех, кто вас знал, тоже забыть вас не может".
Лицо Олли меняется. Он подходит к двери камеры и кричит:
- Эй! Вы можете дать мне карандаш и бумагу?
- Собираетесь написать матери?
- Какой еще к черту матери!
Голос рассказчика: "Олли начал отвечать на некоторые из писем. Для него это было нелегко. У него не было семьи и друзей, некому было писать, это были его первые попытки писать письма, и он писал их сначала с большим трудом. От самых простых предложений его единственная рука немела, и он понял, что печатать ему было бы значительно легче, чем просто писать. Но постепенно судороги прошли и слова стали мгновенно собираться и находить себе дорогу, как ручейки после тяжелого дождя. Предложения текли из-под его все более и более уверенных пальцев - образные, основанные на простонародной речи глубинки Юга, украшенные солеными выражениями дорог и моря, дна жизни, на котором он так долго пребывал. "Будь все проклято", - повторял он про себя, потому что вынужден был писать левой рукой - а он был правша. Но в письмах проступала теплота и та живая речь, которую раньше только выпивка и интересные события иногда срывали с его губ - тот тип речи, который американцы так часто используют в барах и спальнях отелей. Всем известны мультипликационные символы смеха - все эти жирные "ХА-ХА" с хвостом из звезд, спиралей и прочих украшений. Нанесение на бумагу всех этих "ХА-ХА" приносило ему наибольшее утешение, потому что они несли в себе ту пылающую силу, которую он чувствовал перед лицом Смерти. Часто в письмах были рисунки вроде этого "ХА-ХА", как в этом письме… Часто от излишнего усердия карандаши ломались…"
- Да, сэр! Я помню вас, как ясный день, хотя, когда мы встретились, была темная ночь, - вслух говорит Олли, когда пишет. - Была поздняя весна или начало лета - я прав или ошибаюсь? Ты стоял не так, как многие и многие, встречавшиеся мне после того, как я потерял руку - уж не знаю, почему. Я помню. Не думай, что я не помню. Ты так посмотрел на меня, когда мы шли навстречу друг другу по разным сторонам Канал-стрит, что я сразу сказал себе. "Он хочет меня". Я остановился, стал смотреть на витрину, и не прошло и минуты, как ты стал смотреть в ту же витрину, а я стал звенеть ключами в кармане - мой способ сказать: "Если ты хочешь меня - я готов".
Набросок электрического стула. Голос рассказчика: "В своих письмах Олли часто рисовал электрический стул, к которому был приговорен… Стул, зарезервированный для Олли…"
Письма, стопами лежащие у одной из стен камеры Олли. Голос рассказчика: "Сколько их было? Сосчитать было трудно, но в последние несколько дней своей жизни Олли занялся подсчетом…"
- Семь тысяч восемьсот пять. Семь тысяч восемьсот… - считает Олли низким шепотом.
- Сколько их уже? - интересуется тюремщик.
- Не мешайте, я считаю.
Тюремщик хихикает и просовывает тарелку с едой через узкое отверстие в решетке. Уходит.
- Семь тысяч восемьсот… семь…
Голос рассказчика: "Не все письма приходили от тех, кто знал его. Многие были от тех, кто только видел его фотографии в газете. Обычная газетная фотография Олли стала фотографией легенды…"
В кадре снова появляется охранник.
- Сейчас день или ночь? День или ночь? Ночь или день? - все громче кричит Олли.
- Сегодня четырнадцатое февраля, Валентинов день, день влюбленных.
- День или ночь? Я не могу узнать, тут нет ни одного окна. Птичья клетка, в которой вы заперли меня до казни. И эта лампочка над головой горит днем и ночью. Можно ее выключить?
- Я принес тебе ужин.
- На бумажной тарелке с бумажной ложкой.
- Ты хочешь умереть с голоду, чтобы не попасть на стул?
- Зачем мне еда?
- Если не будешь есть, тебя будут кормить через трубочку.
- Здесь что, нет ни одного человека? И ничего человеческого, кроме этих писем от известных и неизвестных мне людей?
- Они что, не подписывают письма?
- Конечно, они боятся связывать свои имена с моим. Почему вы не выключите этот жуткий свет, чтобы я мог поспать?
- Ты в птичьей клетке, она освещается постоянно.
- Можно мне хоть что-нибудь, чтобы закрыть глаза?
- Сейчас ночь. Если я говорю, что принес завтрак, ты можешь понять, что сейчас утро, если приношу ужин - значит, скоро ночь.
- Какой примерно час?
- Часов тебе не положено, в них есть острые детали, ты можешь порезаться.
- О Господи.
- У нас есть инструкции, мы не сами их придумываем.
- Попроси начальника.
- У начальника тоже инструкции.
- К черту начальника.
- Самое лучшее для тебя - поговорить с капелланом.
- К черту капеллана.
- Ругаться нельзя.
- Просто выключите эту лампочку, жуткую, страшную лампочку!
- По инструкции не полагается. Свет должен гореть до тех пор, пока ты не отправишься на электрический стул и следующий счастливчик не займет твое место в птичьей клетке.
- О Иисус, где же люди?
- Иисус был сыном Божьим и человеком. Если тебе не нравится этот свет, ложись на живот.
- Даже если я лягу, даже если я закрою глаза, я все равно буду знать, что эта жуткая, страшная лампочка все еще там горит.
- Олли, тебе придется жить так до самой смерти.
- Выключи свет, ты, ублюдок! Выключи свет! Нельзя жить день и ночь при ярком свете, как при незаходящем солнце!
Внезапно мощная струя воды бьет его и отбрасывает от решетки. Он продолжает кричать. Струя сбивает его с ног, лежа на полу, он замолкает, потом хрипло говорит:
- Ублюдки… промочили мои письма…
Мокрое тело Олли содрогается на полу, рукой он прикрывает глаза. Он встает, ходит по камере. Голос рассказчика: "Беспокойство овладело им, вроде того беспокойства, что овладевает дикими животными в клетке. Он непрерывно шагает по клетке, останавливаясь только, чтобы немного поесть, и то только затем, чтобы на него не надели смирительную рубашку и не стали кормить насильно через трубочку. Свет, слепящий верхний свет, никогда не гаснущий, и охранники, изредка сообщающие ему, день или ночь сейчас. Конечно, охранники были людьми специально подобранными и натренированными, чтобы не чувствовать симпатии, даже к приговоренному молодому парню с одной рукой… И тюремный капеллан…"
По ту сторону решетки сидит капеллан с раскрытой библией в руках.
- А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца нашего небесного, ибо он повелевает Солнцу своему восходить над злыми и добрыми… - читает без всякого выражения капеллан.
- Заткнись и иди к черту!
Капеллан уходит.
- День или ночь? День или ночь? - тяжело дыша, вслух думает Олли.
Комната студента богословия. На столе газета с фотографией Олли. Голос рассказчика: "Город, приговоривший Олли к смерти, не мог его забыть, и на следующий день его фотография, фотография легенды, снова появилась в газете".
Студент берет газету и снова всматривается в снимок, потом кладет газету на стол снимком вверх. Он ходит по комнате, волнуясь, то и дело возвращаясь к столу, чтобы бросить взгляд на притягивающую к себе фотографию Олли.
Голос рассказчика: "Эта газета попала в дом студента богословия. Лицо Олли смотрело на него из-под заголовка "ПРИГОВОРЕННЫЙ К СМЕРТИ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ УТЕШЕНИЯ ЦЕРКВИ". Лицо или заголовок так сильно взволновало студента? Наверное, то и другое. Его почти аскетическая комната, соответствующая его протестантской вере, была, конечно, не такой маленькой, как камера Олли под неусыпным оком негаснущей лампочки. Что эта лампочка? Безжалостное око? Да. Но студент богословия ходил по своей комнате, как будто она была размером с камеру Олли. И центром комнаты была газета с фотографией Олли".
Приемная психоаналитика. На кушетке распростерт студент богословия, за столом сидит психоаналитик с открытым блокнотом.
- Снились ли вам сны в последнее время?
- Да. Один.
- Да? Можете вы рассказать его мне?
- Я его не понимаю. Очень странный сон.
- Может, мы сумеем понять его смысл, если вы расскажете мне его.
Психоаналитик стучит карандашом по блокноту.
- Я видел его несколько раз. Это повторяющийся сон.
- Это делает его еще более важным.
- Он обо мне и лесном звере.
Очевидно, что ему очень трудно рассказать свой сон. Рукой он находит стоящий под кушеткой стакан с водой и делает два быстрых глотка.
- Пожалуйста. Я слушаю.
- Лесной зверь - пума.
- Вы не задумывались, почему этот лесной зверь - именно пума?
- Нет, нет, нет, я не знаю, может быть, потому что когда я был маленьким, в зоопарке была пума, и летом я каждый день ходил смотреть на нее.
- Она вас очень сильно притягивала?
- Притягивала, но и… пугала.
- Боязнь того, что притягивает - частый случай.
Аналитик смотрит на наручные часы и с трудом подавляет зевок. Капли пота появляются на лице пациента, и голос его срывается.
- Животное было необычно свирепым, на его клетке висела табличка, предостерегающая посетителей от приближения к клетке, однако, видите ли, в его глазах -…
- Что было в его глазах? Ваше лицо вспотело, рядом с вами на столе ящичек с салфетками. Протрите лицо, глубоко вдохните, прекратите вертеться и продолжайте рассказывать об этом животном.
- В его глазах было сияние… как будто оно… Любило! Меня!
- Хотите что-нибудь, успокаивающее?
- Да, да, пожалуйста! - Глотает таблетку, поданную ему врачом. - Большинство людей преодолевает робость своего детства, мне это никогда не удавалось.
- И как данное утверждение связано с повторяющимся сном про пуму?
- Несмотря на предупредительную табличку на клетке я смотрел в глаза пумы, и когда засыпал, тоже видел ее глаза.
- Продолжайте. У нас осталось двенадцать минут.