Долгунец велит: "А подайте им коней!" Гаврилка как сел, так и конь под ним аж придыхнул. А другой подобрал рясу да как скочит в седло, чуть только стремя коснулся.
Тогда Долгунец и говорит: "Васька, таких нам надо! Выдай им снаряжение, а рясы пусть не снимают… А вы, божьи молители, - это он на остальных, - поднимайтесь да скачите отсюда куда глаза глядят. Кого на дороге встречу - трогать не буду. А если кого другой раз в монастыре застану - на колокольню загоню и велю прыгать… Васька, вынь часы, сядь у пулемета. И как пройдет три минуты пять секунд - дуй вовсю по тем, кто не ускачет".
А Васька - скаженный такой, проворный, как сатана, - часы вынул да шасть к пулемету.
Так что было-то! Как рванули табуном монахи. До часовни Николы Спаса одним духом домчали, а там за угол да врассыпную…
Монахов Бумбараш и сам недолюбливал. И рассказ этот ему понравился. Однако он не мог понять, что же этому Долгунцу надо и за кого он воюет.
- Натуральный разбойник! - объяснил Бумбарашу священник. - Бога нет, совести нет. Белых ему не надо, на красных он в обиде. Разбойник, и повадки все разбойничьи. Заскочил в усадьбу к семикрутовскому управляющему. Обобрал всё дочиста, а самого-то с женою, с Дарьей Михайловной, в одном исподнем оставил и говорит: "Изгоняю вас, как господь Адама и Еву из рая. Идите и добывайте в поте лица хлеб свой насущный… Васька, стань у врат, как архангел, и проводи с честью". Васька, конечно, - тьфу, мерзость! - шинель крылами растопырил и машет, и машет и пляшет, а сам поет матерное. В одной руке у него пистолет, в другой - сабля. Ну те, конечно, - что будешь делать? - так в исподнем и пошли.
- У Адама и Евы хоть вид был! - вставил охмелевший дед Николай. - А это же люди в теле. Срамота!
И этот рассказ Бумбарашу понравился, однако он опять-таки не понял, куда этот Долгунец гнет и что ему надо. Мимо окон рысцой проскакали пятеро всадников. Одёжа вольная, сабель нет, но за плечами винтовки.
- Это красавинские… - объяснил Бумбарашу священник. - Самоохрана называется. Молодцы парни! И у нас тоже есть. Гаврила Полувалов за главного. К нему, должно, и поехали.
- Руки и ноги им поотрывать надо! - неожиданно выкрикнул охмелевший дед Николай. - Ишь что сукины дети затеяли…
- Молчал бы, старый пес!.. - огрызнулся кто-то.
- А что молчать? - поддержал деда щуплый, кривой на один глаз дьячок. - Да и вы-то, батюшка: говорить говорите, а к чему это - неизвестно. Наше дело - раздувай кадило и звони к обедне. Помилуй, мол, нас, господи. А вы вон что!
Надвигалась ссора. В избе переглянулись. Василий поспешно взялся за бутылку. Звякнули стаканы. Кругом зачихали, закашляли. Разговор оборвался.
- Яшка Курнаков идет, - пробормотала Серафима. - Принесло черта…
Быстро в избу вошел высокий парень в заплатанной голубой рубашке. На нем были потертые галифе, заправленные в сапоги. Смуглое, как у цыгана, лицо его было выбрито. Кепка сдвинута на затылок. Левая рука наспех завязана тряпицей.
- Семка! - засмеялся он и крепко обнял Бумбараша. - Ах, ты черт бессмертный! А я сижу наверху, крышу перебираю. Идет Варька. Я смотрю на нее. "Семен, говорит, вернулся". Я ей: "Что ты, дура!.." Она - креститься. Я рванулся. А крыша, дрянь, гниль, как подо мной хрустнет, так я на чердак пролетел.
Мать из избы выскочила.
- Что ты, - кричит, - дьявол! Потолок проломишь…
Я схватил тряпку, замотал руку да сюда…
- Эк тебя задергало! - сердито сказала Серафима. - Батюшке локтем в ухо заехал. Да не тряси стол-то! Еще самовар опрокинешь…
Священник, и без этого обиженный грубыми словами кривого дьячка, поднялся, перекрестился, и за ним один по одному поднялись и остальные.
Когда изба опустела, Яшка Курнаков схватил Бумбараша за руку и потащил во двор. Мимо огорода прошли они к обрыву над рекой. Там, в копне на лужайке, где еще мальчишками прятались, поедая ворованный горох, огурцы и морковку, остановились они и сели.
Бумбараш рассказывал про свои беды, а Яшка его утешал:
- Придет пора - будет жена, будет изба! Дворец построим с балконом, с фонтанами! А Варьке голову ты не путай - раз отрублено, значит, отрезано. За тебя она теперь не пойдет. А чуть что Гаврилка узнает, он ее живо скрутит. Он теперь в силе. Видал, верховые к нему поскакали?
- Охрана?
- Банду собирают. Я всё вижу. Это только одна комедия, что охрана. На прошлой неделе под мостом в овраге упродкомиссара нашли: лежит - пуля в спину. Недавно у мельницы Ваську Куликова, матроса, из воды мертвого вытащили, мне и то ночью через окно кто-то из винтовки как саданет! Пуля мимо башки жикнула! Посуду на полке - вдрызг, и через стену - навылет. Скоро хлебную разверстку сдавать. Ну вот и заворочались.
- А красные что? Они где заняты?
- А у красных своя беда. На Дону - Корнилов. Под Казанью - чехи.
Яшка зажмурился. Точно подыскивая трудные слова, он облизал губы, пощелкал пальцем и вдруг напрямик предложил:
- Знаешь, Семен! Давай, друг, двинем в тобой в Красную Армию.
- Еще что! - с недоумением взглянул на Яшку озадаченный Бумбараш. - Да ты, парень, в уме ли?
- А чего дожидаться? - быстро заговорил Яшка. - Ну, ладно, не сейчас. Ты отдохни дней пяток-неделю. А потом возьмем да и двинем. Нас тут еще трое-четверо наберется: Кудрявцев Володька, Шурка Плюснин, Башмаковы братья. Я уже все надумал. У Шурки берданка есть. У меня бомба спрятана - тут на станции братишка у одного солдата за бутылку молока выменял. Ему рыбу глушить, а я забрал… Ночью подберемся, охрану разоружим, да и айда с винтовками.
От таких сумасшедших слов у Бумбараша даже хмель из головы вылетел. Он поглядел на Яшку - не смеется ли? Но Яшка теперь не смеялся. Смуглое лицо его горело и нахмуренный лоб был влажен.
- Так… так… - растерянно пробормотал Бумбараш. - Это, значит, из квашни да в печь, из горшка да в миску. Жарили меня, парили, а теперь - кушайте на здоровье! Да за каким чертом мне все это сдалось?
- Как - за чертом? Чехи прут! Белые лезут! Значит, сидеть и дожидаться? - И Яшка недоуменно дернул плечами.
- Мне ничего этого не надо, - упрямо ответил Бумбараш. - Я жить хочу…
- Он жить хочет! - хлопнув руками о свои колени, воскликнул Яшка. - Видали умника! Он жить хочет! Ему жена, изба, курятина, поросятина. А нам, видите ли, помирать охота. Прямо хоть сейчас копай могилы - сами с песнями прыгать будем… Жить всем охота. Гаврилке Полувалову тоже! Да еще как жить! Чтобы нам вершки, а ему корешки. А ты давай, чтобы жить было всем весело!
- Не будет этого никогда, - хмуро ответил Бумбараш. - Как это - чтобы всем? Не было этого и не будет.
- Да будет, будет! - почти крикнул Яшка и рассмеялся. - Я тебе говорю - дворец построим, с фонтанами. На балконе чай с лимоном пить будешь. Жену тебе сосватаем… Красавицу! Надоест по-русски - по-немецки с ней говорить будешь. Ты, поди, в плену наловчился. Подойдешь и скажешь… как это там по-ихнему? Тлям… Блям. Флям: "Дай-ка я тебя, Машенька, поцелую"… Как - не будет? Погоди, дай срок, все будет.
Яшка умолк. Цыганское лицо его вдруг покривилось, как будто бы в рот ему попало что-то горькое. Он тронул Бумбараша за рукав и сказал:
- Позавчера на кордоне сторожа Андрея Алексеевича убить хотели. Не успели. В окно выпрыгнул. Ты мимо сторожки проходил, не заглянул ли?
- Заглянул, - ответил Бумбараш. - Изба брошена. Пусто!
Он хотел было рассказать о ночном случае, но запнулся и почему-то не сказал.
- Значит, скрылся… - задумчиво проговорил Яшка. - А оставаться ему там нельзя было. Он партийный…
Яшка хотел что-то добавить, но тоже запнулся И смолчал. Разговор после этого не вязался.
- Ты подумай все-таки! - посоветовал Яшка. - Сам увидишь: как ни вихляй, а выбирать надо. А к Варьке смотри не ходи, как друг советую. Да! - Яшка виновато замялся. - Ты смотри, конечно, не того… помалкивай…
- Мое дело - сторона, - ответил огорченный Бумбараш. - Я разве против? Я только говорю - сторона, мол, мое дело.
- "Сторона ль моя сторонушка! Э-эх, широ-окая, раздо-ольная…" - укоризненно покачивая головой, потихоньку пропел Яшка. - Ну вставай, пролетарий! - опять рассмеявшись, скомандовал он(самому себе) и одним толчком вскочил с травы на ноги.
Однако Бумбараш Яшкиного совета не послушался и в тот же вечер попер к Вареньке.
Вернувшись домой, чтобы отряхнуться от невеселых мыслей, он допил оставшиеся полбутылки самогона. После этого он сразу повеселел, подобрел, роздал ребятишкам еще по куску сахару, которые, впрочем, Серафима тотчас же у всех поотнимала, и подумал, что вовсе ничего плохого в том, что он зайдет к Вареньке, не будет. Он даже может зайти и не к ней, а к Гаврилке Полувалову. Дружбы у них меж собой, правда, не было, однако же были они почти соседи да и в солдаты призывались вместе. Только Бумбараш скоро попал в маршевую, а Гаврилке повезло, и он зацепился младшим писарем при воинском начальнике.
Бумбараш побрился, оцарапал щеку, потер палец о печку, замазал мелом синяк под глазом и, почистив веником сапоги, вышел на улицу.
У ворот полуваловского дома хрустели овсом оседланные кони. Бумбараш заколебался: не подождать ли, пока эта кавалерия уедет восвояси? Но, услыхав через дверь знакомый Варенькин голос, он привычным жестом провел рукой по ремню, одернул гимнастерку и вошел на крыльцо.
В избе за столом сидели шестеро. В углу под образами стояли винтовки, на стене висела ободранная полицейская шашка - должно быть, Гаврилкина.
"Эк его разнесло! - подумал Бумбараш. - А усы-то отпустил, как у казака".
Увидав Бумбараша, Варенька, которая раздувала Гаврилкиным сапогом ведерный самовар, не сдержавшись, вскрикнула и быстро закрыла глаза ладонью, притворившись, что искра попала ей в лицо.
Гаврила Полувалов посмотрел на нее искоса. Обмануть его было трудно. Однако он не моргнул и глазом.
- Заходи, коли вошел! - предложил он. - Что же стоишь? Садись. Пей чай - вино выпили.
Варенька вытерла сапог тряпкой, подала его мужу. С Бумбарашем поздоровалась, но в лицо ему не посмотрела.
"Похудела! Похорошела! Эх, золото!" - не чувствуя к Вареньке никакой злобы, подумал Бумбараш.
Но молчать и глядеть на нее было неудобно. И он нехотя стал отвечать на вопросы, где был, как жил, что видел и как вернулся.
- Лучше было тебе и вовсе не ворочаться, - сказал Полувалов. - Такой вокруг развал, разгром, что и глядеть тошно. - И, пытливо уставившись на Бумбараша, он спросил! - С Яшкой Курнаковым видался? Он, собачья душа, поди-ка, тебе все уже расписал?
- Что Яшка! - уклончиво ответил Бумбараш. - Я и сам всё вижу.
- А что ты видишь? - насторожившись, спросил Полувалов. - Варвара, глянь-ка там за шкафом, не осталось ли чего в бутылке? Дай-ка, мы с ним за встречу выпьем.
Пить Бумбараш уже не хотел, но, чтобы задержаться в избе подольше, он выпил.
Красавинские охранники, не разгадав еще, что Бумбараш за человек и как при нем держаться, сидели молча.
- Дак что же ты видишь? - продолжал Полувалов. - Говори, послушаем. Мы-то тут ходим, тычемся носом, как слепые. А тебе со стороны, может, и виднее…
- Что Яшка! - опять уклонился от вопроса осторожный Бумбараш. - У Яшки - свое, а у тебя - свое.
- Что же это у меня за "свое"? - враждебно спросил Полувалов, отыскав в словах Бумбараша вовсе не тот смысл, что Бумбараш вкладывал. - Что мне "свое"? Своего мне и так хватит. Я за всех вас, подлецы, стараюсь… У-у, погань! - скрипнув зубами, пробормотал он и смачно сплюнул, вероятно, опять вспомнив ненавистного Яшку.
"Нет, ты не слепой тычешься! - глянув на перекосившееся Гаврилкино лицо и вспомнив рассказ Яшки о пуле, пробившей окошко, подумал Бумбараш. - Таким слепцам на пустой дороге не попадайся!"
- Гаврила Петрович! - закричал снаружи бабий голос. - Беги-ка скорей в волсовет, там какая-то бумага пришла. Тебя ищут.
- Пропасти на них нет! То-то Гаврила Петрович да Гаврила Петрович! А чуть что - все в кусты! А в ответе опять один Гаврила Петрович… Идем! - поднимаясь с лавки, сказал он Бумбарашу. - Теперь не дождешься… я долго… - И, пропустив Бумбараша в сени, он, обернувшись к охранникам, сказал вполголоса: - А вы подождите. Что там за бумага? Я - скоро.
Только что Полувалов скрылся за углом, как Бумбараш быстро шмыгнул через калитку во двор, а оттуда - через коровник в сад, что раскинулся над оврагом.
Ждать ему пришлось недолго. Варенька стояла рядом и с испугом глядела ему в лицо.
- Ты что, Семен? - вздрагивающим шепотом спросила она. - Ты уходи.
- Сейчас уйду, - сжимая ее похолодевшую руку, ответил Бумбараш. - Как живешь, Варенька?
- Как видишь! Так тебя не убили?..
- Бог миловал. Да, смотрю, напрасно… Горько мне, Варенька! Что же ты поторопилась?
- Я не торопилась. А что было делать? Изба сгорела. Мать на пожаре бревном зашибло… Тебя убили… Господи, да кто же это такое придумал, что тебя убили! Уходи, Семен! В избе гости, мне идти надо…
- Сейчас уйду. Ты его любишь, Варенька?
- Не знаю. Страшный он. Беда будет… - бессвязно ответила Варенька. - Беги, Семен, он сейчас вернется!
- Он не вернется. Он сказал, что долго.
- Нет, скоро! Я сама слышала! Он хитрый… господи! - с мукой в голосе повторила Варенька. - Да кто же это такое придумал, что тебя убили!
Теплая слеза упала в темноте Бумбарашу на ладонь. Бумбараш покачнулся и почувствовал, что голова его быстро пьянеет. Луна слепила ему глаза, и мимо ушей свистел горячий ветер.
- Варенька! - сказал он, плохо соображая, что говорит. - Ты брось его… Уйдем вместе.
- Полоумный! - отшатнулась Варенька. - Что ты мелешь? Как уйдем? Куда?.. Под пулю?..
"И точно, куда уйдем? - подумал Бумбараш. - Уходить некуда…"
Варенька вырвалась и насторожилась.
- Беги, Семен! Кто-то идет! Сюда не приходи. Не надо!
Она отпрыгнула и скрылась за калиткой. Слышно было, как в коровнике звякнули ведра, и Варенька поспешно вбежала на крыльцо.
Бумбараш стоял, опустив голову, и ничего не соображал.
На крыльце опять послышались шаги. Если бы Бумбараш не был пьян, если бы он не был ослеплен луною и оглушен свистом ветра, то по тяжелому топоту он сразу бы угадал, что это идет не Варенька - и не один, а двое.
Он шагнул к калитке и нарвался на Гаврилку Полувалова и старшого из красавинской охраны, которые, чтобы их разговора никто не слыхал, шли в сад.
- Стой! - крикнул Гаврилка и схватил Бумбараша за рукав.
Бумбараш двинул Гаврилку коленом в живот, отскочил в кусты и тотчас же получил сам тяжелый удар по голове - должно быть, железным кастетом.
Он зашатался… выровнялся, шагнул к оврагу… опять зашатался… хватаясь за ветви, выпрямился, оступился и, цепляясь за колючки, покатился под откос в овраг.
Очнулся он не сразу. Голова ныла. Лоб был мокрый - очевидно, в крови. Где-то рядом журчал ручей, Но луна скрылась, и пробраться через колючки к воде он не сумел. Кое-как выбрался он наверх и задами пошел к дому.
Через огород он вышел к себе во двор. Дома еще не спали. Он торкнулся - дверь была заперта. Он подошел к окошку: в избе сидели Василий, Серафима и ее отец - старик Николай. Говорили, очевидно, о нем - Бумбараше, - об избе, о костюме и о лошади…
- Добрые люди! - говорила Серафима. - Да разве же мы виноваты? У нас бумага.
- Печку растопить этой бумагой! А он скажет: "Вынь деньги да положь!" А где их возьмешь, деньги? Продали, прожили…
- Господи, вот принесла нелегкая! Ему что - он один. Куда хочешь пошел да нанялся. Хоть бы ты чего-нибудь, папанька, сказал, а то сидит бороду чешет! Вино для людей поставили - ан, старый сыч, и навалился, и навалился!
Бумбараш постучал в окно. Разговор разом оборвался. Выскочила Серафима.
- Дай-ка мне воды умыться, - не выходя на свет, попросил Бумбараш.
- Ты заходи в избу, там умоешься.
- Дай, говорю, сюда! И захвати полотенце, - настойчиво повторил Бумбараш.
- Давай полью! - сердито сказала Серафима, вынося полотенце и ковшик. - Да куда ты прячешься? Подайся к свету… Батюшки! - тихо вскрикнула она, рассмотрев на лбу Бумбараша струйку запекшейся крови. - Семен, кто это тебя? - И, вдруг догадавшись, она спросила: - Ты у нее был? Гаврилка?..
- Серафима, - сказал Бумбараш, - я под окном все слышал… Вы с братом будете ко мне хороши, и я к вам хорош… буду. Смотрите, чтоб никому ни слова!.. Кинь мне что-нибудь на сеновале. Я там лягу.
- Да зайди хоть в избу!
- Не надо, - заматывая голову полотенцем, отказался Бумбараш. - А отцу скажи - захмелел, мол, Семен и на сеновал спать пошел. А больше смотри ничего…
На следующий день Бумбараш с сеновала не слазил. Если бы Гаврилка Полувалов увидел его голову(то сразу догадался бы, кто это был вчера в саду, и тогда), Вареньке пришлось бы плохо.
Бумбараш решил отлежаться, а наутро чуть свет уйти в Россошанск и там переждать с недельку у дяди, который был жестянщиком.
Несколько раз с новостями прибегала на сеновал Серафима.
- Полувалов к окошку подходил, - сообщила она. - Тебя спрашивал. "Он, говорю, на хутор к крестной пошел". - "Домой вечор от меня он не пьяный воротился?" - "Да нет, говорю, как будто бы в себе. Поиграл на Васькиной балалайке да и спать лег".
А на селе, Семен, что-то неспокойно. Охранники шмыгают туда-сюда. Люди болтают, будто приказ вышел - охраны больше не нужно и винтовки сдать на станцию. А Гаврилка будто бумагу эту скрывает. Кто их знает? Может быть, и враки? Разве теперь разберешь…
После обеда Серафима появилась опять:
- Варьку у колодца встретила. Вдвоем мы были. Больше никого. Вытянула она ведро да будто невзначай опрокинула. "Набирай, говорит, я передохну". А сама стоит и смотрит и, видать, мучается, а спросить боится… Я ей говорю: "Ты, Варвара, от меня не прячься… Семен дома. На сеновале лежит". У ней, видать, дух захватило. "А что так?" - "Да голова у него малость побита и на лбу ссадина. Тебя выдать боится". - "Серафима! - шепчет она, а сама чуть не в слезы. - Христом богом тебя молю: скажи ты ему, чтобы схоронился он отсюда подальше. Вижу я, что к худому идет дело".
Тут она замолчала, ведро из колодца тянет. Руки, вижу, дрожат, а сама бормочет: "Пусть Семен Яшке Курнакову скажет: беги, мол, и ты, а то беда будет…"
А что за беда, я так и недослышала. Схватила Варька ведра да домой, чуть не бегом.
К вечеру Серафима рассказывала:
- Яшка Курнаков приходил. Тебя ищет. Я ему говорю: "Дома нету, кажись, в рощу, на пасеку к крестному, пошел. Не знаю - вернется, не знаю - там заночует… Яшка, - говорю ему, - ты берегись. Люди думают, как бы тебе от Гаврилки плохо не было".
Как плюнет он на землю, сам озирается, а руку из кармана не вынимает. "Ой, думаю, в кармане у тебя не семечки…"
- Яшке сказаться надо было, - подосадовал Бумбараш. - Если еще придет, ты его сюда пошли.