- Чтобы нагревать бани; но разрешите соблюдать некоторый порядок. Здесь перед вами гробница, открытая на постоялом дворе, где она служила для водопоя.
Затем Бувар взял в руки обе урны с землею, которая была человеческим прахом, и приблизил к своим глазам бутылку, чтобы показать, каким образом римляне проливали в нее слезы.
- Но у вас тут одни только мрачные вещи!
Действительно, это было слишком, пожалуй, серьезно для дамы, и он вынул из ящичка несколько медных монет и одно серебряное денье.
Г-жа Борден спросила нотариуса, какую сумму могло бы это составить в настоящее время.
Кольчуга, которую рассматривал Мареско, выскользнула у него из рук. Бувар скрыл свое неудовольствие.
Он даже любезно снял алебарду и, нагибаясь, поднимая руки, стуча каблуками, делал вид, будто рассекает коню поджилки, колет как штыком, убивает неприятеля. Вдове он показался силачом.
Она пришла в восторг от комода с ракушками. Сенталлирская кошка очень ее изумила, груша в графине - несколько меньше. Затем, подойдя к камину, она сказала:
- Ах, эту шляпу следовало бы отдать в починку.
- Три пули продырявили ее поля. Она принадлежала атаману разбойников Давиду де Ла Базоку, изменнически выданному и убитому на месте в эпоху Директории.
- Тем лучше, - хорошо сделали, - сказала г-жа Борден.
Мареско презрительно посмеивался, глядя на редкости. Он не оценил башмака на деревянной подошве, который был некогда вывеской у торговца обувью, и не понял, к чему нужен фаянсовый бочонок, простая посудина для сидра; а св. Петр, откровенно говоря, производил жалкое впечатление - у него был вид пьяницы.
Г-жа Борден заметила:
- Вам он, однако, должен был обойтись недешево.
- О, не так уж дорого. Один кровельщик отдал его за пятнадцать франков.
Затем она выразила неодобрение даме в пудренном парике за неприличное декольте.
- Ну, это не беда, - возразил Бувар, - было бы оно только красиво.
И прибавил, понизив голос:
- Как у вас, например.
Нотариус стоял к ним спиною, разглядывая ветви семейного дерева Круамар. Она ничего не ответила, но стала играть своею длинною цепочкой от часов. Груди ее вздували черный шелк корсажа, и, слегка прищурив глаза, она опускала подбородок, как пыжащийся голубь, затем спросила с простодушным видом:
- Как звали эту даму?
- Неизвестно. Она была любовницей регента, - знаете, того, что так напроказил.
- Я думаю, скрижали времен…
И нотариус, не докончив фразы, выразил сожаление по поводу примера, который был подан в пылу страстей главою государства.
- Но вы все таковы!
Мужчины запротестовали. Последовал диалог о женщинах, О любви. Мареско утверждал, что существует много счастливых союзов; иногда человек даже не подозревает, что счастье у него под рукою. Намек был прозрачен. Щеки у вдовы зарделись, но, почти немедленно оправившись, она сказала:
- Мы вышли из возраста, когда делают глупости, не правда ли, г-н Бувар?
- Хе, хе, я этого не скажу про себя.
И предложив ей руку, он повел ее в другую комнату.
- Осторожно, здесь ступеньки. Вот так. Теперь взгляните на оконницу.
На ней можно было рассмотреть алый плащ и два крыла у ангела. Все остальное терялось под слоем свинца, скреплявшего многочисленные трещины на стекле. Вечерело, тени удлинились, г-жа Борден сделалась чинной.
Бувар вышел и вернулся закутанный в шерстяное одеяло, затем опустился на колени перед налоем, раздвинул локти, закрыл руками лицо, подставив солнечным лучам свою плешь. И он был уверен в произведенном впечатлении, потому что сказал:
- Разве не похож я на средневекового монаха?
Затем он поднял голову, взор у него затуманился, и лицо приняло мистическое выражение. В коридоре раздался торжественный голос Пекюше:
- Не бойся, это я.
И он вошел с каской на голове: это был железный горшок с остроконечными ушками.
Бувар был все еще коленопреклонен. Оба гостя продолжали стоять. Минута прошла в оцепенении.
Пекюше показалось, что г-жа Борден недостаточно очарована. Он спросил, все ли она видела.
- Кажется, все.
Показав на стену, он сказал еще:
- Виноват, здесь у нас будет вещь, которая в настоящее время реставрируется.
Вдова и Мареско удалились.
Оба друга придумали игру в соревнование. Они порознь совершали экскурсии, и один старался перещеголять другого в приобретениях. Пекюше только что раздобыл каску.
Бувар поздравил его с нею и выслушал похвалу за одеяло, которое Мели, при помощи шнурков, превратила в монашеское облачение. Они его надевали поочередно, когда принимали гостей.
У них побывали Жирбаль, Фуро, капитан Герто, затем особы менее видные: Ланглуа, Бельжамб, фермеры и даже соседские служанки. И каждый раз друзья повторяли свои объяснения, показывали место, где поставлен будет баул, напускали на себя скромность, просили не пенять на загроможденность помещения.
Пекюше в такие дни носил феску зуава, купленную им когда-то в Париже, считая ее более соответствующей художественной обстановке. В определенный момент он надевал каску и сдвигал ее на затылок, чтобы открыть лицо. Бувар не забывал манипуляций с алебардой; под конец они спрашивали друг друга глазами, достоин ли посетитель того, чтобы ему показали "средневекового монаха".
Какое они почувствовали волнение, когда перед их воротами остановилась коляска г-на де Фавержа! Ему нужно было сказать им только два слова, а именно:
Гюрель, его поверенный в делах, сообщил ему, что, повсюду разыскивая документы, они купили старые бумаги на ферме Обри.
- Совершенно верно.
Не нашли ли они писем гостившего в Обри барона де Гонневаля, бывшего адъютанта герцога Ангулемского? Некоторые лица хотели бы иметь эту корреспонденцию по семейным соображениям.
Ее у них не было, но они располагали вещью, которая его заинтересовала бы, если бы он соблаговолил последовать за ними в библиотеку.
Ни разу еще не скрипели в коридоре такие лакированные сапоги. Граф споткнулся о саркофаг, чуть было не растоптал несколько черепиц, обошел кресло, спустился по двум ступенькам. Войдя во вторую комнату, они ему показали под балдахином, перед св. Петром, горшок для масла, изготовленный в Нороне.
Бувар и Пекюше полагали, что дата подчас может оказать услугу.
Граф из вежливости осмотрел их музей. Он повторял: "Мило! Очень хорошо!", все время похлопывая себя по губам набалдашником трости, и, со своей стороны, поблагодарил их за то, что они спасли от гибели эти обломки средневековья, эпохи, когда процветали религиозная вера и рыцарская самоотверженность. Он любил прогресс и предался бы, как и они, этим интересным занятиям, но политика, государственный совет, сельское хозяйство - настоящий водоворот - поглощали его.
- Впрочем, после вас останутся только объедки, ибо скоро вы захватите в свои руки все достопримечательности департамента.
- Без похвальбы, мы на это надеемся, - сказал Пекюше.
Тем не менее кое-что можно еще открыть в Шавиньоле, например: в углу кладбищенской стены с незапамятных времен лежит кропильница, зарытая в землю.
Они были весьма обрадованы этим сообщением, затем обменялись взглядом, означавшим: "Стоит ли?", но граф уже открыл дверь.
Мели, прятавшаяся за нею, вдруг убежала.
Проходя по двору, г-н де Фаверж заметил Горжю. Тот курил трубку, скрестив руки.
- У вас служит этот малый? Гм! В дни волнений я бы на него не положился.
И гость сел в свой кабриолет.
Отчего служанка испугалась его?
Расспросив ее, они узнали, что она служила у него на ферме. Это была та самая девочка, которая при первом их посещении два года тому назад давала пить жнецам.
Ее взяли прислуживать в замке и рассчитали "вследствие ложных доносов".
Что до Горжю, то в чем его можно упрекнуть? Он был очень ловок и относился к ним с чрезвычайным уважением.
На следующий день они чуть свет отправились на кладбище.
Бувар начал палкою исследовать указанное место. Зазвучало твердое тело. Они вырвали немного сорной травы и обнаружили каменную чашу, купель для крещения, в которой росли растения.
Однако нет такого обыкновения - зарывать в землю купели вне церковных стен.
Пекюше зарисовал ее, Бувар - описал, и все это они послали Ларсонеру.
Ответ от него пришел немедленно:
"Победа, дорогие собратья! Это бесспорно друидическая чаша!"
Во всяком случае он призывал их к осторожности. Топорик был сомнителен, и, как в своих, так и в их интересах, он указывал им ряд сочинений, в которых надлежало справиться.
В post-scriptum'e Ларсонер признавался им в желании взглянуть на чашу, и притом в ближайшие дни, в связи с путешествием по Бретани.
Тогда Бувар и Пекюше погрузились в кельтскую археологию.
Согласно этой науке древние галлы, предки французов, поклонялись Кирку и Крону, Таранису Эзусу, Неталемнии, небу и земле, ветру, водам, и превыше всего - великому Тевтатесу, являвшемуся Сатурном для язычников, ибо Сатурн, когда он царствовал в Финикии, взял в жены нимфу по имени Анобрет, от которой имел сына Иеуда; у Анобрет же есть сходство с Саррой: Иеуд был принесен в жертву (или был к тому близок) подобно Исааку; таким образом, Сатурн - это Авраам, а отсюда следует, что религия галлов имеет общее происхождение с иудейской.
Общество предков было устроено очень хорошо. К первому классу принадлежали народ, знать и царь, ко второму - законоведы, а к третьему, самому высшему, согласно утверждению Тайепье - "различного рода философы", то есть друиды или сарониды, в свою очередь делившиеся на эвбагов, бардов и вещателей.
Одни пророчили, другие воспевали, третьи преподавали ботанику, медицину, историю и литературу, словом "все современные им искусства". Пифагор и Платон были их учениками. Они научили греков метафизике, персов - колдовству, этрусков - утробогаданию, а римлян - лужению меди и приготовлению окороков.
Но от этого народа, господствовавшего над древним миром, остались только камни, из которых одни лежат в одиночку или группами по три, а другие расположены в виде галереи или стены.
Бувар и Пекюше, исполнившись пыла, изучили один за другим камень Поста в Юсси, сдвоенный камень в Гесте, камень Дарье близ Легля и всякие другие.
Все эти глыбы, одинаково неинтересные, быстро им наскучили; и однажды, обозрев каменный столб, они собирались уже вернуться домой, когда проводник повел их в буковый лесок, заваленный гранитными глыбами, похожими на пьедесталы или на чудовищных размеров черепах.
Самая большая из них выдолблена как таз. Один край приподнят, и две выемки, начинаясь в днище, идут до земли; они предназначались для стока крови, в этом нельзя сомневаться. Случай таких вещей не порождает.
Корни деревьев переплетались вокруг этих обломанных цоколей. Моросил дождь, вдали, как большие призраки, поднимались клочья тумана. Легко было представить себе жрецов под листвою в золотых тиарах и белых одеяниях, приносимых в жертву людей со связанными на спине руками и наклонившуюся над чашей друидессу, наблюдающую за красным ручьем, между тем как вокруг ревет толпа под гром кимвалов и труб, сделанных из рогов зубра.
У них сразу сложилось решение.
Однажды в лунную ночь они пошли на кладбище, крадучись, как воры, в тени домов. Ставни были заперты, и лачуги спокойны; ни одна собака не лаяла.
Горжю был с ними. Они принялись за работу. Слышен был только хруст камешков, когда на них натыкалась лопата, погружаясь в дерн.
Соседство мертвецов было им неприятно; башенные часы все время хрипели, и розетка на фронтоне церкви была словно глаз, следивший за святотатцами. Наконец они унесли чашу.
На следующий день они снова посетили кладбище, чтобы взглянуть на следы своего предприятия.
Аббат, вышедший подышать свежим воздухом, попросил их оказать ему честь - зайти к нему и, введя их к себе в маленький зал, посмотрел на них странным взглядом.
Посреди поставца для посуды, между тарелками, стояла суповая миска, расписанная желтыми букетами.
Пекюше похвалил ее, не зная, что сказать.
- Это старый руанский фаянс, - ответил кюре, - семейная драгоценность.
Знатоки ее ценят, особенно г-н Мареско. Он же сам не питает страсти к редкостям.
И так как они, казалось, не понимали, то он им объявил, что видел собственными глазами, как они похитили купель для крещения.
Оба археолога были очень сконфужены, что-то пролепетали. Ведь этот предмет лежал без употребления.
Все равно! Они обязаны его возвратить.
Конечно! Но пусть им предоставят, по крайней мере, возможность пригласить художника, чтобы срисовать чашу.
- Пусть будет по-вашему, господа.
- Это останется между нами, не правда ли? - сказал Бувар. - Как на исповеди!
Священник улыбнулся и жестом успокоил их.
Они не его боялись, а скорее Ларсонера. Когда он будет проездом в Шавиньоле, то позарится на чашу, и его болтовня дойдет до слуха правительства. Из осторожности они ее упрятали в пекарню, затем в беседку, в шалаш, в один из шкафов. Горжю устал ее перетаскивать.
Владение таким предметом пристрастило их к кельтским древностям Нормандии.
Их происхождение - египетское. Сез, в департаменте Орны, пишется иногда Саис, как город Дельты. Галлы клялись буйволом, - заимствование быка Аписа. Латинское прозвище жителей Байе - Беллокасты - ведет начало от Beli casa, жилища, святилища Бэла. Бэл и Озирис - одно и то же божество. "Нет ничего невероятного в том, - говорит Мангу де ла Лонд, - что близ Байе существовали друидические памятники". "Этот край, - прибавляет г-н Руссель, - сходен с тем, где египтяне воздвигли храм Юпитеру-Аммону". Итак существовал храм, и в нем были сокровища. Все кельтские памятники обладают ими.
В 1715 году, - докладывает дон Мартен, - некто Герибель откопал в окрестностях Байе несколько глиняных сосудов с костями и решил, согласно преданию и забытым авторитетам, что это место, некрополь, было горою Фаунусом, где погребен Золотой телец.
Между тем Золотой телец был предан сожжению, если только библия не заблуждается!
Прежде всего, где находится гора Фаунус? Авторы этого не указывают. Местные жители ничего об этом не знают. Следовало бы предпринять раскопки, и с этим намерением приятели отправили г-ну префекту петицию, оставшуюся без ответа.
Возможно, что гора Фаунус исчезла и что это был не холм, а курган. Что означали курганы?
Многие из них содержат скелеты, лежащие в том же положении, какое плод принимает в материнской утробе. Это значит, что гробница была для них как бы второю маткою, подготовлявшею их к другой жизни. Итак, курган символизирует женский орган, подобно тому, как воздвигнутый камень является органом мужским.
В самом деле, повсюду, где сохранились камни друидов, удержался непристойный культ. Об этом свидетельствует то, что происходило в Геранде, Шишбуше, Круазике, Ливаро. В былое время башни, пирамиды, свечи, придорожные столбы и даже деревья означали фаллос, и для Бувара и Пекюше все сделалось фаллосом. Они собирали вальки от карет, ножки кресел, засовы, аптекарские пестики. Посетителей своих они спрашивали:
- Это, по-вашему, на что похоже?
Затем открывали тайну, и если им отказывались верить, они жалостливо пожимали плечами.
Однажды вечером, когда они размышляли об учениях друидов, к ним пришел аббат, храня смиренный вид.
Немедленно они принялись показывать ему музей, начав с оконницы; но им не терпелось перейти к новому отделению - фаллосов. Священник остановил их, считая эту выставку неприличной. Он пришел потребовать обратно купель.
Бувар и Пекюше стали умолять еще о двух неделях, чтобы иметь время сделать отливку.
- Лучше не откладывать, - сказал аббат.
Затем он заговорил о других вещах.
Пекюше, отлучившийся на минуту, сунул ему в руку наполеондор.
Кюре шарахнулся от него.
- Ах! Для ваших бедных!
И г-н Жефруа, покраснев, запрятал червонец в сутану.
Отдать чашу, чашу для жертвоприношений! Ни за что в жизни! Они даже хотели научиться древнееврейскому языку, который был родоначальником кельтского, если только сам от него не произошел. И они собирались отправиться в путешествие по Бретани, начав с Ренна, где у них назначено было свидание с Ларсонером, для изучения урны, упоминаемой в мемуарах Кельтской академии и содержавшей, по-видимому, прах царицы Артемизы; но тут вошел мэр, не снимая шляпы, бесцеремонно, как этого можно было ждать от такого грубого человека.
- Это не дело, господа хорошие! Нужно ее отдать.
- Что?
- Шутники! Я знаю, что вы ее скрываете.
Кто-то предал их.
Они возразили, что она у них сохраняется с разрешения г-на кюре.
- Это мы узнаем.
И Фуро удалился.
Он вернулся через час.
- Кюре отрицает это! Объяснитесь.
Они уперлись на своем.
Прежде всего, никому не нужна эта кропильница, так как она не кропильница. Они могут это доказать множеством научных доводов. Затем они предложили признать в своем завещании, что она принадлежит общине.
Они даже готовы были купить ее.
- И к тому же это моя вещь! - повторял Пекюше.
Двадцать франков, принятые г-ном Жефруа, служили доказательством сделки, а если бы пришлось держать ответ перед мировым судьею, - тем хуже, он принесет ложную присягу!
Во время этих споров он несколько раз вспоминал про суповую миску, и в душе его пробудилось желание, жажда обладать этим фаянсом. Пусть ее отдадут ему, тогда он возвратит купель. В противном случае - ни за что.
От усталости или боясь скандала, г-н Жефруа уступил миску. Она заняла место в их коллекции рядом с чепчиком из Ко. Купель украсила собою церковную паперть, и, утратив ее, они утешились мыслью, что народ в Шавиньоле не знает ее ценности.
Но суповая миска внушила им вкус к фаянсам: новый предмет для изучения и для разведок в окрестностях.
В ту пору люди со вкусом охотились за старыми руанскими подносами. У нотариуса их было несколько штук, и это снискало ему как бы репутацию художника, предосудительную при его профессии, но искупаемую серьезными сторонами его характера.
Узнав, что Бувар и Пекюше приобрели суповую миску, он пришел предложить им какую-нибудь мену.
Пекюше отказался.
- Ну что ж, не надо.
И Мареско осмотрел их керамику.
Все предметы, развешанные по стенам, были синего цвета с грязновато-белым фоном, только рога изобилия отливали зелеными и алыми оттенками. Были там бритвенные тазы, тарелки и подстаканники, - вещи, которые они долго высматривали и уносили домой, прижимая к сердцу, пряча под полой сюртука.
Мареско похвалил коллекцию, заговорил о других сортах фаянса, испано-арабском, голландском, английском, итальянском и, ослепив их своей эрудицией, сказал:
- Можно мне еще разок взглянуть на вашу суповую миску?
Он щелкнул по ней пальцем, затем присмотрелся к двум нарисованным на крышке буквам С.
- Руанская марка! - сказал Пекюше.
- О-о! У Руана, собственно говоря, не было марки. Когда неизвестен был Мутье, все французские фаянсовые изделия были из Невера. То же и с Руаном теперь! К тому же его в совершенстве имитируют в Эльбефе.
- Не может быть!