Если ты совсем молодым отбыл повинность обществу, демократии и прочему и, не давая себя больше вербовать, признаешь ответственность только перед самим собой, на смену приятному, ударяющему в нос запаху товарищества к тебе приходит нечто другое, ощутимое, лишь когда человек бывает один. Я еще не могу дать этому точное определение, но такое чувство возникает после того, как ты честно и хорошо написал о чем-нибудь и беспристрастно оцениваешь написанное, а тем, кому платят за чтение и рецензии, не нравится твоя тема, и они говорят, что все это высосано из пальца, и тем не менее ты непоколебимо уверен в настоящей ценности своей работы; или когда ты занят чем-нибудь, что обычно считается несерьезным, а ты все же знаешь, что это так же важно и всегда было не менее важно, чем все общепринятое, и когда на море ты один на один с ним и видишь, что Гольфстрим, с которым ты сжился, который ты знаешь, и вновь познаешь, и всегда любишь, течет, как и тек он с тех пор, когда еще не было человека, и омывает этот длинный, прекрасный и злополучный остров с незапамятных времен, до того как Колумб увидел его берега, и все, что ты можешь узнать о Гольфстриме и о том, что живет в его глубинах, все это непреходяще и ценно, ибо поток его будет течь и после того, как все индейцы, все испанцы, англичане, американцы, и все кубинцы, и все формы правления, богатство, нищета, муки, жертвы, продажность, жестокость - все уплывет, исчезнет, как груз баржи, на которой вывозят отбросы в море - дурно пахнущие, всех цветов радуги вперемешку с белым - и, кренясь набок, она вываливает это в голубую воду, и на глубину в двадцать - двадцать пять футов вода становится бледно-зеленой, и все тонущее идет ко дну, а на поверхность всплывают пальмовые ветви, бутылки, пробки, перегоревшие электрические лампочки, изредка презерватив, набрякший корсет, листки из ученической тетрадки, собака со вздутым брюхом, дохлая крыса, полуразложившаяся кошка; и тряпичники, не уступающие историкам в заинтересованности, проницательности и точности, кружат вокруг на лодках, вылавливая добычу длинными шестами. У них своя точка зрения. И когда в Гаване дела идут хорошо, Гольфстрим, в котором и не различишь течения, принимает пять порций такого груза ежедневно, а миль на десять дальше вдоль побережья вода в нем такая же прозрачная, голубая и спокойная, как и до встречи с буксиром, волочащим баржу; и пальмовые ветви наших побед, перегоревшие лампочки наших открытий и использованные презервативы наших пылких любовей плывут, такие маленькие, ничтожные, на волне единственно непреходящего - потока Гольфстрима.
Сидя рядом с шофером, я был так погружен в свои мысли, что не заметил, как "Арагон" остался позади и машина спустилась к песчаной реке шириной в полмили, окаймленной зеленью деревьев. По золотистому песку были разбросаны лесные островки; вода в этой реке текла под песком, животные приходили на водопой по ночам и выкапывали острыми копытами лунки, которые быстро наполнялись водой. Когда мы перебрались через эту реку, день уже клонился к вечеру; навстречу нам то и дело попадались люди, которые покидали голодный край, лежавший впереди, а по сторонам мелькали теперь невысокие деревья да частый кустарник. Но вот, одолев крутой подъем, мы очутились среди голубых холмов, древних, выветрелых холмов, где росли деревья, похожие на буки, а по склонам кучками лепились хижины, тянуло дымом, пастухи гнали домой коров, овец и коз, мелькали возделанные участки, и я сказал жене:
- Как похоже на Галисию.
- Да, верно. Сегодня мы побывали в трех испанских провинциях.
- Вот как? - удивился Старик.
- Никакой разницы. Только дома другие. А то место, куда нас привел Друпи, напоминает Наварру. Те же известняковые бугры, тот же рельеф, те же деревья у рек и родников.
- Удивительная это у человека способность - влюбляться в страну, - заметил Старик.
- Ох, как вы оба любите философствовать, - сказала Мама. - Но где же мы все-таки остановимся?
- Да хоть здесь, - отвечал Старик. - Не все ли равно? Была бы вода.
Мы разбили лагерь в тени деревьев, возле трех больших родников, куда здешние женщины ходили по воду, и мы с Карлом, бросив жребий, кому где охотиться, ушли бродить в сумерках вокруг двух ближних холмов, через дорогу от лагеря, над туземной деревушкой.
- Это страна куду, - сказал Старик. - Их можно встретить на каждом шагу.
Но я встретил в лесу только стадо домашнего скота и, поразмявшись после целого дня езды в машине, к вечеру возвратился в лагерь, где никто еще не спал. Моя жена и Старик в пижамах стояли у костра, а Карл все еще пропадал где-то.
Он вернулся очень серьезный, - должно быть, не встретил ни одного куду, - бледный, мрачный и молчаливый.
Позже, у костра, он спросил, куда мы ходили, и я объяснил, что мы охотились у подножия своего холма до тех пор, пока наш проводник не услышал Карла и его спутников; тогда мы перевалили через холм и вернулись в лагерь.
- То есть как это "услышал"?
- Так он сказал. И М'Кола тоже.
- По-моему, мы тянули жребий, кому где охотиться!
- Да, конечно, - согласился я. - Но мы не знали, что забрели на ваш участок, пока не выяснилось, что вы поблизости.
- А сами-то вы нас слышали?
- Слышал какой-то шум, - ответил я. - А когда приставил ладонь к уху, проводник что-то сказал М'Кола, и тот говорит: "Бвана". Я спросил: "Который бвана?", он ответил: "Бвана Кабор", - то есть вы. Тут мы поняли, что дальше нам путь заказан, и вернулись.
Карл промолчал, но вид у него был сердитый.
- Не обижайтесь, - сказал я.
- Я не обижаюсь. Просто устал.
Я охотно поверил ему, потому что трудно найти человека великодушнее, отзывчивее и самоотверженнее Карла, но, одержимый мыслью о куду, он стал просто сам не свой.
- Хоть бы он поскорее добыл себе куду, - сказала Мама, когда Карл ушел в свою палатку принимать ванну.
- Вы забрались на его участок? - спросил Старик.
- И не думали.
- Ну, ничего, он убьет куду там, куда мы едем. Может быть, ему посчастливится даже убить самца с рогами в пятьдесят дюймов.
- Дай ему бог, - отозвался я. - Но, должен признаться, я тоже не прочь уложить такого куду.
- Уложите, дружище, - заверил меня Старик. - Не сомневаюсь в этом.
- Но когда же? Осталось десять дней.
- Мы еще и черных антилоп настреляем, вот увидите. Пусть только начнет везти.
- Сколько времени вам приходилось подстерегать куду, если место удачное?
- Бывает, что и недели три пройдет, а проклятые твари ни разу не попадутся на глаза. А бывает - они сами лезут под пулю в первое же утро. Ничего нельзя знать заранее, как и вообще, когда охотишься на крупного зверя.
- А я такую охоту люблю, - ответил я. - Но почему этому малому так везет, а, Старик? Он убил лучшего буйвола, лучшего носорога, лучшую водяную антилопу…
- Зато у вас будет лучший сернобык.
- Подумаешь, сернобык!
- Его голова очень украсит ваш дом.
- Ладно, я ведь шучу.
- А какая у вас палу, какая газель! Есть и первосортная водяная антилопа. Ваш леопард не хуже, чем у Карла. Но Карл заткнет вас за пояс там, где все зависит от удачи, потому что он счастливчик, ему поразительно везет. А между тем этот славный малый в последнее время даже аппетит потерял.
- Вы знаете, как хорошо я к нему отношусь. Не хуже, чем к другим. Но хотелось бы, чтобы он был повеселее. Что это за охота, если принимать все так близко к сердцу!
- Имейте терпение. Он подстрелит куду на следующей стоянке и будет наверху блаженства.
- Я просто несносный ворчун, - сказал я.
- Разумеется, - подтвердил Старик. - А не выпить ли нам?
- Пожалуй.
Из палатки вышел Карл, уже спокойный, приветливый и кроткий, как всегда.
- Поскорей бы добраться до новых мест, - сказал он.
- Да, это будет чудесно.
- Расскажите об этих местах, мистер Филипс, - обратился Карл к Старику.
- Я там не бывал. Но, говорят, там очень приятно охотиться. Антилопы пасутся на открытых местах. Один старый голландец меня уверял, что в тех краях попадаются замечательные экземпляры.
- Надеюсь, вам достанется зверь с рогами дюймов в шестьдесят, - сказал Карл, обращаясь ко мне.
- Это вам он достанется.
- Нет, - возразил Карл. - Не смейтесь надо мной. Я буду доволен, если убью хоть какого-нибудь.
- Думаю, что вы застрелите доброго самца, - заметил Старик.
- Не смейтесь, - повторил Карл. - Мне и так везло все время. Я буду доволен любым куду, хотя бы самым плохоньким.
Он, конечно, читал наши мысли, но по доброте своей мог все понять и простить.
- Славный вы человечище, Карл, - сказал я, воодушевленный виски, нашим взаимопониманием и добрыми чувствами.
- Замечательная у нас жизнь здесь, правда? - воскликнул Карл. - А где же милая Мама?
- Здесь, - отозвалась Мама из темного уголка. - Я ведь тихонькая, вы знаете.
- Ей-богу, это верно, - согласился Старик. - Однако вы умеете живо приструнить своего муженька, когда он разойдется.
- За это и любят женщин во всем мире, - заявила Мама. - Скажите мне еще какой-нибудь комплимент, мистер Джексон.
- Ну, например, вот: вы отважны, как маленький терьер. - (Старик, как и я, в тот вечер, кажется, выпил лишнего.)
- Как это мило! - Мама откинулась в кресле, обхватив руками колени. Подняв глаза, я увидел в свете костра ее голубую фланелевую пижаму и блики огня на черных волосах. - Люблю, когда вы сравниваете меня с терьером. В такие минуты я уверена, что разговоры о войне не заставят себя ждать. А кстати, кто-нибудь из вас был на войне?
- Я-то не был, - отозвался Старик. - А был там ваш муж, самый отчаянный храбрец на свете, блестящий охотник и гениальный следопыт.
- Теперь, когда он пьян, мы наконец слышим истинную правду, - заметил я.
- Давайте ужинать, - сказала Мама. - Я умираю с голоду.
Чуть свет наша машина выбралась на дорогу, миновала деревню, проехала через густой кустарник и очутилась на краю равнины; солнце еще не успело рассеять туман, а далеко впереди паслась антилопа, огромная и серая в слабом утреннем свете. Мы остановили машину около кустов, присели на землю и в бинокль увидели еще ближе к нам целое стадо конгони и среди них единственного сернобыка, похожего на откормленного масайского осла с темной шерстью и великолепными черными, откинутыми назад рогами, которые показывались над травой всякий раз, как он поднимал голову.
- Хотите попытать счастья? - спросил я у Карла.
- Нет. Лучше вы.
Я знал, что он терпеть не может подкрадываться и стрелять на глазах у других, и поэтому согласился. Меня на это толкал и эгоизм, чуждый Карлу. К тому же у нас давно кончилось свежее мясо.
Я зашагал по дороге, не глядя на зверей, притворяясь равнодушным, и закинул винтовку за левое плечо, чтобы они не могли ее видеть. Они, казалось, не обратили на меня внимания и продолжали пастись. Но я знал, что стоит мне сделать шаг в их сторону, как они бросятся бежать. Поэтому, заметив краешком глаза, что сернобык опустил голову и снова принялся щипать траву, я решил, что пора стрелять, сел на землю, пропустил руку через ремень и, как только сернобык встрепенулся и прянул в сторону, прицелился ему в загривок и спустил курок. Обычно охотник не слышит выстрела, но я слышал, как ударила пуля, и в то же мгновение сернобык кинулся вправо, и вся равнина, озаренная восходящим солнцем, сразу ожила: точно игрушечные лошадки, поскакали галопом длинноногие, смешные конгони; раскачиваясь на бегу, помчалась антилопа и второй сернобык, которого я раньше не видел. Среди всего этого движения и переполоха выделялся мой сернобык, который трусил мелкой рысцой, высоко задрав рога. Я встал, чтобы свалить его на бегу - в прорези прицела он казался совсем крошечным, - прицелился в шею, спустил курок, и сернобык упал, дрыгая ногами, раньше чем я услышал треск пули, раздробившей кость. Вторым, еще более удачным выстрелом я с очень далекого расстояния перебил ему заднюю ногу.
Я бросился было бежать, но затем из осторожности перешел на шаг, чтобы сернобык не сбил меня, если вскочит и пустится наутек. Однако он успокоился навеки. Свалился он так внезапно и пуля поразила его с таким треском, что я испугался за целость рогов, но, подойдя, обнаружил, что он был смертельно ранен первой пулей, угодившей ему в хребет, а когда я перебил ему ногу, он упал. Подошли остальные, и Чаро всадил в сернобыка нож, чтобы мясо можно было есть правоверным.
- Куда вы целились во второй раз? - спросил Карл.
- Никуда. Взял чуть выше и вперед.
- Красивый выстрел, - заметил Дэн.
- Вечером он уже будет уверять, что раздробил ему заднюю ногу намеренно и что это его излюбленный прием, - вмешался Старик. - Вы никогда не слышали, как он разглагольствует на такие темы?
В то время как М'Кола возился с головой сернобыка, а Чаро разделывал тушу, подошел длинный, худой масай с копьем, поздоровался и постоял немного на одной ноге, наблюдая за работой. Потом он заговорил со мной, и я позвал Старика. Масай повторил то же самое Старику.
- Он спрашивает, будете ли вы еще охотиться, - перевел Старик. - Ему нужны шкуры, но не шкуры сернобыков. Они, по его мнению, ничего не стоят. Он спрашивает, не хотите ли вы убить парочку конгони или антилопу. Их шкуры ему больше нравятся.
- Скажите ему, что этим я займусь на обратном пути.
Старик торжественно перевел мои слова. Масай пожал мне руку.
- Скажите ему, что он всегда может найти меня в "Нью-йоркском баре", у Гарри, - продолжал я.
Масай сказал еще что-то и почесал одну ногу о другую.
- Он спрашивает, зачем вы стреляли в сернобыка два раза.
- Скажите ему, что, по обычаям нашего племени, мы утром всегда убиваем дважды; днем мы убиваем только раз, а вечером сами уже наполовину мертвы. И еще скажите, что он может найти меня в любое время в Нью-Стэнли или у Toppa.
- Он спрашивает, что вы делаете с рогами.
- Скажите ему, что, по обычаям нашего племени, мы дарим рога самым богатым друзьям. Еще скажите, что это очень волнующее событие, и порой за некоторыми нашими соплеменниками гоняются люди с незаряженными пистолетами. Скажите, что он может найти меня в моей книге.
Старик что-то сказал масаю, мы снова обменялись рукопожатием и расстались самым дружеским образом. Сквозь туман мы разглядели на дальнем краю равнины еще нескольких масаев, которые шли по дороге, сильно сгибая колени, с коричневыми шкурами на плечах, с копьями, поблескивавшими в утреннем свете.
Но вот мы уже в машине. Голова сернобыка завернута в холщовый мешок, туши висят под крышей, очищенные от крови и пыли, равнина кончилась, густой кустарник снова теснится у самой дороги, и мы катим по красному песку, минуя гряду холмов, к маленькой деревушке Кибайя, где есть беленькая гостиница, магазин и множество возделанных участков. Здесь Дэн сидел однажды на стоге сена, поджидая, не придет ли какой-нибудь куду пастись на маисовое поле, как вдруг появился лев и чуть не сцапал Дэна. С тех пор деревушка Кибайя была для нас овеяна славными воспоминаниями, и поскольку прохлада еще держалась и солнце не успело высушить росу, я предложил, для того чтобы деревушка стала нам еще более памятна, распить бутылочку немецкого пива с серебряной фольгой вокруг горлышка и черно-желтой этикеткой, на которой изображен всадник в доспехах. Сказано - сделано. Затем, выяснив, что дорога впереди вполне проезжая, мы попросили передать шоферам грузовиков, чтобы они следовали за нами на восток, и, покинув историческую деревушку, двинулись к побережью, в царство куду.
Все время, пока солнце поднималось к зениту и жара усиливалась, мы ехали по местности, которую Старик охарактеризовал как "миллион проклятых миль Африки". Кустарник подступал вплотную к дороге, образуя непролазный, низкорослый подлесок.
- Здесь попадаются очень крупные слоны, - сказал Старик. - Но охотиться на них нет никакой возможности. Поэтому они такие здоровенные. Просто, не так ли?
После долгого путешествия по "стране миллиона миль" замелькали сухие, песчаные, окаймленные кустарником равнины, которые солнце превратило в настоящие пустыни с редкими островками растительности там, где была вода: места эти, по словам Старика, напоминали северную пограничную область Кении.
Мы высматривали темных, длинношеих геренуков14, своими повадками удивительно напоминающих жуков-богомолов, и мелких куду, которые, как мы слышали, водятся в этих пустынных местах; но солнце стояло уже высоко, и все живое попряталось. Наконец дорога поползла вверх, на низкие, синие от леса холмы, отделенные друг от друга целыми милями редкого кустарника, а впереди огромные, точно горы, дыбились два крутых лесистых холма. Они стояли по обе стороны дороги, и, подъехав к тому месту, где красная полоса песка суживалась, мы встретили стадо во много сотен голов, которое гнали на побережье скупщики скота из Сомали; главный скупщик шел впереди, очень эффектный в своем белом тюрбане и национальном костюме, в руке он нес зонтик, торжественно, как символ власти. Мы с трудом выбрались из стада, миновали живописные рощицы, проехали между двумя холмами и на небольшом низком плато, в полумиле от них, увидели глиняные, крытые тростником хижины туземной деревни. Отсюда холмы казались очень красивыми, склоны их были покрыты лесом, а выше виднелись известняковые обнажения, открытые прогалины и луга.
- Это здесь?
- Да, - сказал Дэн. - Нужно отыскать место старой стоянки.
Очень дряхлый, сморщенный дед с седой щетиной на подбородке, одетый в грязный, некогда белый кусок полотна, сколотый на плече на манер римской тоги, вышел из-за хижины и повел нас назад по дороге, а потом влево, к очень удобной лагерной стоянке. Вид у бедняги был жалкий; после того как Старик и Дэн поговорили с ним, он с еще более жалким видом побрел прочь, чтобы привести проводников, чьи имена были записаны на клочке бумаги, - их рекомендовал один голландский охотник, большой приятель Дэна, побывавший здесь год назад.
Мы вынули из машины сиденья, чтобы воспользоваться ими вместо стола и скамеек, расстелили куртки в густой тени высокого дерева, позавтракали и выпили пива, а потом в ожидании грузовиков дремали или просто лежали с книгой. Еще до прибытия грузовиков вернулся дед с самым тощим, голодным и жалким представителем племени вандеробо, который все время стоял на одной ноге и скреб в затылке; он был вооружен луком, колчаном со стрелами и копьем. Когда мы стали расспрашивать, тот ли это проводник, чье имя у нас записано, дед сознался, что не тот, и, совсем уже сконфуженный, отправился за рекомендованными проводниками.
Когда мы проснулись, дед уже стоял рядом с двумя проводниками-профессионалами, с ног до головы одетыми в хаки, и еще с двумя жителями деревни, почти голыми. После долгих переговоров старший из двух проводников в защитных штанах показал бумагу, адресованную "всем заинтересованным лицам" и удостоверявшую, что податель сего хорошо знает местность, надежный человек и способный следопыт. Удостоверение было подписано каким-то охотником. Проводник в хаки назвал этого охотника "Бвана Симба" - "Истребитель Львов", - чем привел нас в бешенство.
- Должно быть, какой-нибудь проходимец, раз в жизни подстреливший льва, - сказал Старик.
- Скажите ему, что я - Бвана Физи, Истребитель Гиен, - попросил я Дэна. - Бвана Физи душит их голыми руками.
Дэн сказал туземцу что-то явно не то.