- Мы не то что откармливаем их, - пояснил Форрест, - но мистер Менденхолл следит за тем, чтобы они получали питательный корм. Там, в горах, куда они пойдут, им будут давать, кроме трав, еще зерно; это заставит их каждый вечер собираться для кормежки, и, таким образом, можно будет делать поверку без особого труда. За последние пять лет я ежегодно отправляю в один только Орегон до пятидесяти жеребцов-двухлеток. Они все более или менее стандартны. Их покупают не глядя, потому что знают мой товар.
- У вас, должно быть, строгий отбор? - спросил Грэхем.
- Да. Бракованных вы можете увидеть на улицах Сан-Франциско, - ответил Дик, - это ломовые лошади.
- И на улицах Денвера тоже, - добавил Менденхолл, - и на улицах Лос-Анджелеса; а два года тому назад, во время падежа лошадей, мы отправили двадцать вагонов четырехлетних меринов даже в Чикаго и получили в среднем по тысяче семьсот долларов за каждого. За тех, что помельче, мы брали по тысяче шестьсот, но были и по тысяче девятьсот. Боже мой, какие цены на лошадей стояли в тот год!
Едва Менденхолл отъехал, как показался всадник верхом на стройной, взмахивавшей гривой Паломине. Дик представил его Грэхему как мистера Хеннесси, ветеринара.
- Я услышал, что миссис Форрест осматривает жеребят, - пояснил он Дику, - и приехал, чтобы показать ей Лань: не пройдет и недели, как она будет ходить под седлом. А какую лошадь миссис Форрест взяла сегодня?
- Да Франта, - ответил Дик; и было ясно, что он предвидел, как Хеннесси отнесется к этому известию: ветеринар неодобрительно покачал головой.
- Никто не убедит меня, что женщинам следует ездить на жеребцах, - пробормотал он. - И потом, Франт опасен. Больше того - при всем уважении к его резвости, должен сказать, что он хитер и коварен. Миссис Форрест следовало бы ездить на нем не иначе, как надев на него намордник; но он любит и брыкаться, а к его копытам ведь не привяжешь подушек…
- Пустяки, - ответил Дик, - он на мундштуке, да еще на каком мундштуке; и она умеет обращаться с ним.
- Да, если он в один прекрасный день не подомнет ее под себя, - проворчал Хеннесси. - Во всяком случае, я бы вздохнул спокойнее, если бы ей понравилась Лань. Вот это настоящая дамская лошадь! Сколько огня, и никакого коварства. Чудесная кобылка, чудесная! А что шалунья - это не беда, угомонится! Но она всегда останется веселой и капризной, не превратится в манежную клячу.
- Поедем смотреть жеребят, - предложил Дик. - Паоле придется помучиться с Франтом, если она въедет на нем в кучу молодежи. Ведь это ее царство, - повернулся он к Грэхему. - Все выездные и верховые лошади в ее ведении. И она достигает замечательных результатов. Как она добивается их, я и сам не понимаю. Будто маленькая девочка забралась в лабораторию взрывчатых веществ, начала наугад смешивать их - и получила гораздо более мощные соединения, чем те, которые составлялись седобородыми химиками.
Они свернули с главной дороги на боковую, проехали полмили, обогнули лесок в ущелье, по которому бежал, подскакивая, ручей, и выехали на покатый склон, где зеленело широкое пастбище. Первое, что увидел Грэхем вдали, - это множество однолеток и двухлеток, с любопытством столпившихся вокруг золотистокоричневого чистокровного жеребца Франта, который, поднявшись на дыбы, бил в воздухе копытами и пронзительно ржал.
Всадники остановили своих лошадей и ждали, что будет дальше.
- Он еще сбросит ее, - сердито пробормотал ветеринар. - Разве на него можно положиться!
Но в эту минуту Паола, не замечая подъехавших зрителей, резко и повелительно выкрикнула какой-то приказ, с уверенностью настоящего кавалериста всадила шпоры в шелковистые бока Франта, и тот опустил передние ноги и беспокойно заплясал на месте.
- Стоит ли так рисковать? - мягко упрекнул Форрест жену, подъезжая к ней со своими спутниками.
- О, я умею справляться с ним… - пробормотала она сквозь стиснутые зубы, в то время как Франт, прижав уши и злобно сверкая глазами, оскалился и, наверное, укусил бы Грэхема за ногу, если бы Паола вовремя не дернула за повод, опять вонзив ему шпоры в бока.
Франт вздрогнул, визгливо заржал и на минуту смирился.
- Старая игра - игра белого человека! - засмеялся Дик. - Она не боится жеребца, и он это знает; он хитрит, неистовствует, она - вдвое; он беснуется, а она ему показывает, что такое настоящая свирепость.
Три раза, пока они были здесь, готовые в любую минуту повернуть своих лошадей и броситься на помощь, если Паола потеряет власть над жеребцом, Франт пытался встать на дыбы, и каждый раз Паола решительно, осторожно и твердо удерживала его с помощью мундштука и шпор, - и он наконец замер на месте, укрощенный и трепещущий, весь в поту и мыле.
- Так белые поступали всегда, - продолжал Дик, в то время как Грэхем весь отдался волнующему до жути восхищению перед маленькой укротительницей. - Белый, борясь с дикарем, превосходил его своей свирепостью. Он превзошел его в упорстве, в разбоях, в скальпировании, в пытках, в людоедстве. В сущности, белые съели гораздо больше людей, чем людоеды.
- Добрый день, - приветствовала Паола гостя, мужа и ветеринара. - Франт, кажется, наконец усмирен. Давайте взглянем на жеребят. Остерегайтесь, мистер Грэхем, его зубов: он ужасный кусака. Держитесь от него подальше: ваши ноги вам еще пригодятся.
Когда представление с Франтом кончилось, жеребята мгновенно разбежались, словно чем-то напуганные, и, резвясь, понеслись галопом по зеленому лугу; но скоро, привлеченные неудержимым любопытством, вернулись и, столпившись возле всадников, внимательно разглядывали их; под предводительством одной, особенно шаловливой гнедой кобылки они образовали полукруг и насторожили ушки.
Вначале Грэхем едва ли видел жеребят: он смотрел только на хозяйку в ее новой роли. "Неужели ее изменчивости нет пределов?" - спрашивал он себя, глядя на великолепное, потное, покоренное ею животное. Даже Горец, несмотря на свою массивность, казался кротким и ручным рядом с Франтом, который то и дело становился на дыбы и кусался, силясь сбросить всадницу с присущим ему утонченным коварством норовистого жеребца чистых кровей.
- Взгляни на нее, - прошептала Паола Дику, чтобы не спугнуть кобылки. - Какая прелесть! Вот чего я добивалась. - Затем она обернулась к Ивэну. - Всегда в них найдется какой-нибудь недостаток, порок, совершенство почти невозможно. Но она - совершенство. Посмотрите на нее. Лучшего мне едва ли удастся добиться. Ее отец - Великий Вождь, если вы знаете наших призовых рысаков. Его продали за шестьдесят тысяч, когда он был уже стариком. Мы получили его на время. Она - единственный его приплод за сезон. Но посмотрите! У нее его грудь и легкие! У меня был богатый выбор кобыл, подходивших по все статьям, а матка как будто не подходила, но я взяла ее. Упрямая старая дева. Но она была прямо создана для него. Это ее первый жеребенок; ей было восемнадцать лет, когда он родился. Я знала, что будет хорошо. Достаточно было взглянуть на обоих - прямо как по заказу!
- Матка была только полукровкой, - пояснил Дик.
- Зато у нее было много предков морганов, - тотчас же пояснила Паола, - и у нее полоса вдоль спины, как у мустангов. Эту мы назовем "Нимфой", хоть она и не войдет в племенные книги. Это будет моя первая безупречная верховая лошадь, я уверена; и моя мечта наконец осуществится.
- У этой мечты четыре ноги, - глубокомысленно заметил Хеннесси.
- И от пяти до семи разных аллюров, - весело подхватил Грэхем.
- А все же не нравятся мне эти кентуккийские лошади с их разнообразными аллюрами, - быстро возразила Паола, - они годятся только для ровной местности. Для Калифорнии, с ее ужасными дорогами, горными тропками и всем прочим, мне нужна только быстрая рысь, короткая или длинная, смотря по характеру почвы, и сокращенный галоп. Я даже не скажу, что это особый аллюр, а просто легкий, спокойный скок, но только в условиях трудной дороги.
- Красавица! - восхищался Дик, следя блестящими глазами за гнедой кобылкой, которая, осмелев, подошла совсем близко к укрощенному Франту и обнюхивала его морду с трепещущими и раздувающимися ноздрями.
- Я предпочитаю, чтобы мои лошади были почти чистокровками, а не вполне, - горячо заявила Паола. - Беговая лошадь хороша на ипподроме, но для наших ежедневных нужд она слишком специализирована.
- Вот результат удачной комбинации, - заметил Хеннесси, указывая на Нимфу. - Корпус достаточно короток для рыси и достаточно длинен для крупного шага. Должен сознаться, я не верил в это сочетание, но вам все-таки удалось получить замечательный экземпляр.
- Когда я была молодой девушкой, у меня не было лошадей, - обратилась Паола к Грэхему, - а теперь я могу не только иметь их сколько угодно, но и скрещивать их и создавать по своему желанию новые типы. Это так хорошо, что иногда мне не верится; и я скачу сюда, чтобы посмотреть на них и убедиться, что это не сон.
Она повернулась к Форресту и бросила ему благодарный взгляд. Грэхем видел, как они долго, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. Ему стало ясно, какую радость доставляет Дику радость жены, ее юношеский энтузиазм и горячность. "Вот счастливец!.." - подумал Грэхем, но не потому, что у Дика было богатое имение и что дела его шли успешно, а потому, что Форресту принадлежала эта чудесная женщина, которая, не таясь, смотрит на него сейчас таким открытым и благодарным взглядом. И он с недоверием вспомнил заявление Эрнестины, будто Паоле тридцать восемь лет.
- Посмотри на его круп. Дик, - сказала она, концом хлыста показывая на какого-то черного жеребенка, жевавшего весеннюю траву. - Посмотри на его ноги и бабки. - И, обращаясь к Грэхему, добавила: - У Нимфы стати совсем другие и бабки гораздо длиннее, но я такого жеребенка и добивалась. - Она с легкой досадой усмехнулась. - Мать его необычной светло-гнедой масти, прямо новенькая двадцатидолларовая монета, и мне очень хотелось иметь лошадь ей в пару для моего выезда. Не скажу, чтобы результат оказался такой, какого я хотела, хоть и получился превосходный рысак. Зато вон моя награда, видите - вороной; когда мы подъедем к маткам, я покажу вам его родного брата, но он не вороной, а караковый. Я ужасно огорчена.
Затем она указала на двух караковых жеребят, пасшихся рядом.
- Эти двое от Гыо-Диллона, знаете, - брата ЛоуДиллона. Они от разных маток и чуть-чуть разные по цвету, но, правда, великолепная пара? У них та же рубашка, что и у отца.
Она повернула свою укрощенную лошадь и стала тихонько объезжать табун, чтобы не распугать жеребят; часть все же бросилась врассыпную.
- Посмотрите на них! - воскликнула она. - Пятеро совсем непородистые. Видите, как они поднимают передние ноги на бегу.
- Я совершенно убежден, что ты сделаешь из них призовых рысаков, - сказал Дик и снова заслужил благодарный взгляд, опять задевший Грэхема.
- Двое от более крупных маток, - вот тот в середине и затем крайний слева; а те трое - от средних, да одного можно подобрать из остальных. Один отец, пять разных матерей - и оттенки гнедой масти немного разные. Но в общем из пяти получится недурная четверка, и притом все того же года. Правда, удачно?
- Я уже сейчас вижу среди двухлеток отличных лошадок, которых мы сможем продать для игры в поло. Намечайте, - обратилась она к Хеннесси.
- Если мистер Менденхолл не получит за чалого полторы тысячи, то лишь потому, что поло выходит из моды! - с увлечением воскликнул Хеннесси. - Я следил за этими жеребятами… А вот взгляните на того светлогнедого. Ведь какой был плохонький! Дайте ему еще годик - и посмотрите, что из него выйдет! Похож на корову? Ничуть! А что за родители! Еще годик, и можно прямо на выставку - настоящий серебряный доллар. Помните, с первой же минуты я поверил в него. Он, несомненно, затмит всякую эту бэрлингеймскую дрянь. Когда он подрастет, отправляйте его сразу же на Восток.
Паола кивала, внимательно слушая Хеннесси, в ее устремленном на него взгляде светилась нежность, вызванная созерцанием этих молодых животных и всей полноты играющей в них жизни, за которую она была ответственна.
- Ужасно грустно, - призналась она Грэхему, - когда продаешь таких красавцев и знаешь, что их сейчас же заставят работать.
Ее внимание было целиком поглощено животными, она говорила совершенно просто, без всякой рисовки и аффектации. Дик не удержался, чтобы не похвалить ее Ивэну.
- Я могу перерыть целую библиотеку по коннозаводству и до одурения изучать менделистские законы - и все-таки я остаюсь идиотом, а она понимает все сразу. Ей незачем вникать во всякие руководства. Она обходится и без них и действует по какой-то интуиции, точно она колдунья. Ей достаточно взглянуть на табун маток, немного освоиться с ними - и она уже знает, что им нужно. Паоле почти всегда удается получить тот результат, к которому она стремится… Кроме цвета, - правда, Поли? - поддразнил он ее.
Она тоже засмеялась, и зубы ее блеснули. Хеннесси присоединился к их смеху, и Дик продолжал:
- Посмотрите на того жеребенка! Мы все знаем, что Паола ошиблась; но посмотрите на него! Она скрестила старую чистокровную кобылу, которую мы считали уже ни на что не годной, с призовым жеребцом - получила жеребенка. Опять скрестила с чистокровкой; его дочь скрестила с тем же призовым жеребцом, опрокинула все наши теории и получила, - нет, вы взгляните на него, - замечательное пони для поло. В одном приходится перед ней преклониться; она не вносит в это никаких бабьих сантиментов. О, она весьма решительна! С твердостью мужчины, без всяких угрызений, она отбрасывает все неполноценное и отбирает то, что ей нужно. Но вот тайной масти она еще не овладела. Здесь гений ей изменяет. Верно, Поли? Ты еще немало повозишься, пока получишь Свою выездную пару, а тем временем придется тебе удовольствоваться Дадди и Фадди. Кстати, как теперь Дадди?
- Поправляется, благодаря заботам мистера Хеннесси, - отвечала Паола.
- Ничего серьезного, - заметил ветеринар. - Одно время дело с питанием разладилось. А новый конюх перепугался и поднял шум.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
В течение всего пути от пастбища и до бассейна Грэхем беседовал с маленькой хозяйкой и держался настолько близко к ней, насколько позволяло коварство Франта. Дик и Хеннесси, ехавшие впереди, были погружены в деловые разговоры.
- Бессонница мучила меня всю жизнь, - говорила Паола, слегка щекоча шпорой Франта, чтобы предупредить новое поползновение к бунту. - Но я рано научилась не давать ей влиять на мои нервы и на мое настроение. Я еще в ранней молодости научилась извлекать из нее пользу и даже развлечение. Это было единственным средством преодолеть врага, который, я знала, будет преследовать меня всю жизнь. Вам, наверное, приходилось одолевать высокую волну, ныряя под нее?
- Да, не борясь и отдаваясь в ее власть, - ответил Грэхем, глядя на ее порозовевшее лицо и выступившие на нем от неустанной борьбы с беспокойной лошадью мелкие, как бисер, капельки пота. Тридцать восемь? Неужели Эрнестина соврала? Паоле Форрест нельзя было дать и двадцати восьми. Кожа у нее была как у совсем юной девушки, - такая же гладкая, упругая и прозрачная.
- Вот именно, - продолжала она, - не борясь. Опускаешься и поднимаешься, точно поплавок, следуя ритму волны, чтобы опять набрать воздуху. Дик показал мне, как это делается. Так же и с бессонницей. Если я не могу заснуть оттого, что возбуждена какими-то недавно пережитыми событиями, я отдаюсь этим впечатлениям и тогда скорее выплываю из их бурного потока, и мною овладевает забытье. Я заставляю себя переживать все вновь и вновь, с разных сторон, волнующие меня картины, которые не дают мне забыться.
Например, вчерашняя история с Горцем. Я ночью пережила ее сызнова - как действующее лицо; затем - как посторонний зритель: как девушки, вы, ковбой, а главное - мой муж. Потом я как бы написала с нее картину, много картин, со всяких точек зрения, и развесила их, а потом принялась рассматривать, точно увидела впервые. И я ставила себя на место разных зрителей: то старой девы, то педанта, то маленькой школьницы, то греческого юноши, жившего несколько тысяч лет назад. Затем я положила ее на музыку, сыграла на рояле и представила себе, как она должна звучать в большом оркестре или на духовых инструментах. Я спела ее, продекламировала как балладу, элегию, сатиру и среди всего этого наконец заснула. Я поняла, что спала, только проснувшись сегодня в полдень. В последний раз я слышала, как часы били шесть. Шесть часов непрерывного сна - это для меня большая удача.
Когда она кончила свой рассказ, Хеннесси свернул на боковую дорогу, а Форрест подождал жену и поехал рядом с ней с другой стороны.
- Хотите держать пари, Ивэн? - спросил он.
- На что, хотел бы я знать прежде всего, - отозвался тот.
- На сигары… а пари, что вам не догнать Паолы в бассейне в течение десяти минут, - впрочем, нет - пяти; вы, насколько я помню, прекрасный пловец.
- О, дай ему. Дик, больше шансов для победы! - великодушно отозвалась Паола. - Десять минут - это много, он устанет.
- Но ведь ты не знаешь его как пловца, - возразил Дик. - И ни во что не ставишь мои сигары. Он замечательно плавает. Он побеждал канаков, а ты понимаешь, что это значит!
- Ну что ж, может быть, я еще и передумаю с ним состязаться. А вдруг он сразит меня, прежде чем я успею опомниться? Расскажи мне о нем и о его победах.
- Я тебе расскажу только одну историю. О ней до сих пор вспоминают на Маркизских островах. Это было в памятный ураган тысяча восемьсот девяносто второго года. Ивэн проплыл сорок миль за сорок пять часов; и только он да еще один человек добрались до берега. Остальные были канаки, он один белый среди них, - однако он продержался дольше них, они все утонули…
- Но ведь ты как будто сказал, что спасся еще кто-то? - прервала его Паола.
- Это была женщина, - отвечал Дик. - Канаки утонули.
- Значит, женщина была белая? - настаивала Паола.
Грэхем бросил на нее быстрый взгляд. Хотя Паола обратила свой вопрос к мужу, она повернула голову в его сторону, и ее вопрошающие глаза, смотревшие прямо, в упор, встретились с его глазами.
Грэхем выдержал ее взгляд и так же прямо и твердо ответил:
- Она была канака.
- Да еще королева, не угодно ли! - добавил Дик. - Королева из древнейшего рода туземных вождей. Королева острова Хуахоа.
- Что же, королевская кровь помогла ей не утонуть, когда все канаки утонули, или вы? - спросила Паола.
- Я думаю, что мы оба помогали друг другу, особенно в конце, - отозвался Грэхем. - Мы временами уже теряли сознание - то она, то я. Только на закате мы добрались до земли, вернее, до неприступной стены, о которую разбивались гигантские волны прибоя. Она схватила меня в воде и стала трясти, чтобы как-нибудь образумить. Дело в том, что я намеревался здесь вылезть, а это означало конец.