- Со мной здесь обращаются очень хорошо, и генерал ко мне чрезвычайно внимателен. Но я - профессор Грегор Мальциус, профессор биохимии. Я тридцать лет читал лекции в университете. Я член Королевского общества, член-корреспондент Академии наук в Берлине, Риме, Бостоне, Париже и Стокгольме. Я награжден Ноттингемской медалью, медалью Ламарка, португальским орденом Святого Иоанна, Нобелевской премией. Я думаю, что у меня плохо с кровью, но я имею научные заслуги, и мои эксперименты по мигрирующим клеткам не закончены. Я не собираюсь жаловаться на дурное обращение, но я должен продолжать эксперименты.
Удивляясь собственному голосу, он смолк, как часы, в которых вышел весь завод. Каким-то уголком сознания он отметил, что генерал сделал попытку его остановить, но сам был остановлен Диктатором.
- Да, профессор Мальциус, - произнес Диктатор резким невыразительным голосом. - Произошла досадная ошибка. - На профессора Мальциуса смотрело застывшее лицо. Профессор Мальциус встретил его взгляд. Он молчал.
- Сегодня, - Диктатор повысил голос, - от каждого гражданина страна требует повиновения. В окружении завистливых врагов наша возрожденная земля шагает к своей величественной цели. - Слова продолжали звучать, голос усиливался и утихал. Профессор Мальциус почтительно слушал; он слышал эти слова множество раз, и они потеряли для него всякий смысл. Он думал о некоторых клетках в организме, восстающих против сложных процессов естества и образующих отдельное воинственное государство. Без сомнения, и у него есть своя цель, думал профессор, но в медицине оно называется раком.
- Злые и завистливые языки в других странах объявляют, что мы намерены уничтожить знание и науку, - заканчивал Диктатор. - Наша цель иная. После очищения - возрождение. Мы создадим величайшую науку в мире - нашу собственную науку, основанную на вечных принципах нашей государственности. Он внезапно смолк, его взгляд сонно обратился внутрь. Очень похоже на ту девушку у Шарко, что я видел в молодости, подумал профессор Мальциус; сначала вспышка, потом затишье.
- Я попал под очищение? Мне не хотели причинить зло? - робко спросил он.
- Да, профессор Мальциус, - с улыбкой ответил генерал, - вы попали под очищение. Теперь это позади. Его превосходительством было объяснено.
- Я не понимаю, - сказал профессор Мальциус, глядя на неподвижное лицо сидящего.
- Все очень просто, - сказал генерал. Он говорил медленно и вразумительно, как говорят с ребенком или тугоухим. - Вы выдающийся ученый… вы удостоились Нобелевской премии. Это заслуга перед государством. Однако вы подпали под влияние вредных политических идей. Это измена государству. И по распоряжению Его превосходительства вам был установлен срок для проверки и перевоспитания. Будем надеяться, что он закончился.
- Вам больше не нужны имена молодых людей? - спросил профессор Мальциус. - Вам не нужны адреса?
- Это уже не имеет значения, - терпеливо объяснил генерал. - Оппозиции больше нет. Три недели назад руководители были схвачены и казнены.
- Оппозиции больше нет, - повторил профессор Мальциус.
- Вас даже не привлекли к процессу.
- Даже не привлекли, - повторил профессор Мальциус. - Да.
- Теперь, - генерал посмотрел на Диктатора, - речь пойдет о завтрашнем дне. Буду откровенен - новое государство откровенно со своими гражданами.
- Да, это так, - промолвил Диктатор по-прежнему с отсутствующим взглядом.
- В зарубежных странах происходил… скажем так - определенный ажиотаж вокруг имени профессора Мальциуса, - продолжал генерал, по-прежнему не сводя глаз с Диктатора. - Разумеется, это не имеет никакого значения. Тем не менее ваш знакомый, профессор Боннар, и другие вмешивались в дела, которые их не касаются.
- Они мной интересовались? - с удивлением спросил профессор Мальциус. В самом деле, мои эксперименты достигли той стадии, когда…
- Никакие посторонние влияния не уведут нас от нашей непреложной цели, - произнес Диктатор. - Наша непреложная цель - доказать свое превосходство в науке и культуре, как мы уже доказали свое превосходство в мужестве и государственности. Вот почему вы здесь, профессор Мальциус. - Он улыбнулся.
Профессор Мальциус неотрывно смотрел на Диктатора. Щеки у него задрожали.
- Я не понимаю, - сказал профессор Мальциус. - Вы вернете мне лабораторию?
- Да, - сказал Диктатор, и генерал кивнул профессору, как непонятливому ребенку.
Профессор Мальциус провел рукой по лбу.
- Кафедру в университете? - сказал он. - Я буду продолжать эксперименты?
- Наше государство ставит себе целью всемерно содействовать нашим верным сынам науки, - проговорил Диктатор.
- Первым делом, - сказал профессор Мальциус, - мне надо лечь в больницу. У меня плохо с кровью. Но это не займет много времени. - Он заговорил возбужденно, и глаза у него заблестели. - Так… мои записи, вероятно, сожжены. Глупо - но мы можем начать сызнова. У меня очень хорошая память, отличная память. Понимаете, вся теория - у меня в голове, - он постучал себя по лбу. - И конечно, мне нужны помощники; лучшим был у меня малыш Грегоропулос…
- Ваш Грегоропулос казнен, - сурово промолвил генерал. - Забудьте его.
- Да?.. - сказал профессор Мальциус. - Тогда нужен кто-нибудь еще. Должны же быть молодые люди… сообразительные… не могли все погибнуть. Я подыщу. Медведь всегда снимал сливки, - добавил он с нервным смешком. Знаете, меня прозвали Медведем. - Профессор осекся и посмотрел на них с ужасом. - Вы меня не обманываете? - Он зарыдал.
Когда он пришел в себя, с ним в кабинете был только генерал. Генерал разглядывал его так, как он в свое время разглядывал в микроскоп неведомые формы жизни: без сочувствия и без отвращения, а с большим интересом.
- Его превосходительство прощает вам это недостойное предположение. Он понимает, что вы перенервничали.
- Да, - сказал профессор Мальциус.
Он всхлипнул и вытер очки.
- Полно, полно, - с грубоватым добродушием сказал генерал. - Разве можно плакать нашему новому президенту академии? На фотографиях это выйдет некрасиво.
- Президент академии? - быстро переспросил профессор Мальциус. - Нет, нет, я не гожусь в президенты. Они произносят речи, занимаются административными делами. А я ученый и учитель.
Генерал посмотрел на профессора Мальциуса, но ответил пока еще добродушно:
- Боюсь, что вам этого не избежать. Ваше вступление в должность будет обставлено со всей торжественностью. Председательствовать будет Его превосходительство. А вы произнесете речь о новых победах нашей науки. Это станет великолепной отповедью мелким и злопыхательским нападкам наших соседей. Нет, относительно речи можете не беспокоиться, - поспешно добавил он. - Речь вам подготовят; вам останется только прочесть. Его превосходительство предусматривает все.
- Очень хорошо, - сказал профессор Мальциус. - И тогда я смогу вернуться к работе?
- Об этом не беспокойтесь, - с улыбкой ответил генерал. - Я всего лишь солдат; в этих вопросах несведущ. Но работы у вас будет вдоволь.
- Чем больше, тем лучше, - с нетерпением сказал профессор Мальциус. Мне еще осталось полноценных лет десять.
Улыбнувшись, он раскрыл рот, и по лицу генерала скользнула хмурая тень.
- Да, - произнес он как бы про себя. - Зубами надо заняться. Немедленно. И всем остальным… до того как фотографировать. Молоко. Вы удовлетворительно себя чувствуете, профессор Мальциус?
- Я очень счастлив, - сказал профессор Мальциус. - Со мной очень хорошо обращались, и я крестьянской породы.
- Отлично, - сказал генерал. И, помолчав, продолжал уже официальнее: Само собой разумеется, профессор Мальциус…
- Да? - Профессор Мальциус встрепенулся. - Прошу прощения. Я задумался о другом.
- Само собой разумеется, профессор Мальциус, - повторил генерал, - что ваше… э-э… исправление на службе у государства - дело постоянное. Без надзора вас, естественно, не оставят, и тем не менее ошибок быть не должно.
- Я ученый, - нетерпеливо возразил профессор Мальциус. - Что мне до политики? Если хотите, чтобы я принес присягу на верность, я готов присягать столько раз, сколько вам нужно.
- Рад, что вы заняли такую позицию, - произнес генерал, хотя посмотрел на профессора Мальциуса странно. - Могу сказать, что сожалею о неприятной стороне наших бесед. Верю, что вы не будете держать на нас зла.
- На что мне сердиться? - сказал профессор Мальциус. - Вам велели делать одно. Теперь велят делать другое. Вот и все.
- Дело обстоит не так просто, - сказал генерал с холодностью. Он в третий раз посмотрел на профессора Мальциуса. - А я готов был бы поклясться, что вы из непокорных, - промолвил он. - Ну что ж, ну что ж, видимо, у каждого человека есть свой предел прочности. Через минуту вы получите окончательные указания Его превосходительства. Вечером вы отправитесь в Национальное собрание и выступите по радио. С этим у вас не будет сложностей - речь написана. Она умерит деятельность нашего друга Боннара и дебаты в британском парламенте. Затем несколько недель отдыха на море, протезирование, а затем, мой дорогой президент академии, вы сможете приступить к исполнению ваших новых обязанностей. Поздравляю вас и надеюсь, что мы с вами будем часто встречаться при более благоприятных обстоятельствах. - Он отвесил Мальциусу поклон, вполне светский поклон, хотя в усах его по-прежнему было что-то кошачье. Затем он встал навытяжку, и Мальциус тоже: вошел Диктатор.
- Улажено? - произнес Диктатор. - Хорошо. Я приветствую вас, Грегор Мальциус, - вы на службе у нового государства. Вы отбросили свои ошибки и соединили свою судьбу с нами.
- Да, - сказал профессор Мальциус. - Теперь я могу заняться своим делом.
Диктатор слегка нахмурился.
- Вы не только сможете продолжать ваши неоценимые исследования, вы сможете - и это входит в ваши обязанности - способствовать распространению наших национальных идеалов. Наша возрожденная страна должна править миром на благо всего мира. В нас горит пламя, которого лишены другие народы. Наша цивилизация должна распространиться повсюду. Этого требует будущее. Этому будет посвящено ваше первое выступление в качестве главы академии.
- Но я не солдат, - тихо возразил профессор Мальциус. - Я биохимик. У меня нет опыта в делах, о которых вы упомянули.
Диктатор кивнул.
- Вы - выдающийся деятель науки, - сказал он. - Вы докажете, что наши женщины должны рожать солдат, а мужчины - забыть все нелепицы о республиках и демократиях ради веры в тех, кто рожден править ими. Вооружась законами науки, вы докажете, что некоторым расам, в частности нашей расе, предначертано править миром. Вы докажете, что править им предначертано путем войны и что война есть один из устоев нашей нации.
- Но так не бывает, - возразил профессор Мальциус. - Я хочу сказать, пояснил он, - в лаборатории смотрят, наблюдают. Долго наблюдают. Это длительный процесс, очень длительный. И тогда, если теория не подтвердилась, теорию отбрасывают. Вот как это происходит. Я, наверно, плохо объяснил. Я ведь биохимик, я не умею выискивать преимущества одной расы перед другой, я ничего не могу доказать о войне, знаю только, что она убивает. Если бы я сказал что-нибудь другое, надо мной бы смеялся весь свет.
- В нашей стране ни один человек не будет над вами смеяться, - сказал Диктатор.
- Но если надо мной не смеются, когда я не прав, тогда нет науки, хмуря брови, сказал профессор Мальциус. Он помолчал. - Поймите меня. Мне осталось десять лет полноценной работы, я хочу вернуться в лабораторию. Понимаете, ведь есть молодежь… если я еще буду учить молодежь.
Профессор снова умолк, он увидел молодые лица. Множество лиц. Англичанин Вильямс, погибший на войне, малыш Грегоропулос с глазами фокстерьера. Все, кто прошел через его аудитории, - от самых глупых до самых лучших. Они съезжались со всего света - он помнил одного индийского студента… и китайца. Они ходили в дешевых пальто, были жадны до знаний, они ели скверную мучную пищу в бедных ресторанчиках, с головой погружались в свои жалкие маленькие романы, занимались ребяческими играми в политику вместо дела. Но кое-кто из них подавал надежды… и все нуждались в истине. Пусть они гибнут, но они нуждаются в истине. Иначе не будет никакой преемственности, никакой науки.
Он посмотрел на Диктатора… да, это истерическое лицо. Он знал бы, как с ним обойтись в аудитории… но такие лица не должны править страной молодежи. На какие только бессмысленные церемонии не пойдешь ради дела наденешь мундир, будешь отдавать честь, сделаешься президентом академии. Это не важно; кесарево - кесарю. Но лгать молодым людям в своей науке? Ведь это они прозвали его Медведем и пустили слух, будто он носит в портфеле непристойные открытки. Они взвалили на него ужасное бремя своего доверия не за любовь и доброту, а за то, что сочли его честным. Поздно меняться.
Диктатор бросил острый взгляд на генерала.
- Я полагал, профессору Мальциусу объяснено.
- Да, конечно, - сказал профессор Мальциус. - Я подпишу любые бумаги. Уверяю вас, я не интересуюсь политикой… куда мне, помилуйте! Что та власть, что эта… И очень соскучился по табаку - пять месяцев не курил. Но понимаете, нельзя быть ученым и лгать.
Он посмотрел на одного и на другого.
- А что будет, если я откажусь? - спросил он упавшим голосом. И прочел ответ на лице Диктатора. Это было фанатичное лицо.
- Ну, тогда мы возобновим наши беседы, профессор Мальциус, усмехнувшись, промолвил генерал.
- Значит, меня опять будут бить, - сказал профессор Мальциус. Он сказал об этом как о чем-то не вызывающем сомнений.
- Процесс исправления, видимо, еще не завершен, - отозвался генерал, но со временем, будем надеяться…
- В этом нет нужды, - сказал профессор Мальциус. Он устало огляделся. Плечи у него расправились… вот так он держался в аудитории в те времена, когда его звали Медведем. - Пригласите ваших офицеров, - отчетливо произнес он. - Мне предстоит подписать бумаги. Я хотел бы сделать это в их присутствии.
- Зачем?.. - спросил генерал. - Зачем?.. - Он в сомнении посмотрел на Диктатора.
На сухом диктаторском лице выразилось удовлетворение. Белая, на удивление вялая рука прикоснулась к руке профессора Мальциуса.
- У вас станет легче на душе, Грегор, - произнес хриплый возбужденный голос. - Я крайне рад, что вы согласились.
- Ну конечно, я соглашаюсь, - сказал Грегор Мальциус. - Разве вы не Диктатор? Кроме того, если не соглашусь, меня опять будут бить. А я не могу, - понимаете? - не могу, чтобы меня опять били.
Он умолк, слегка задыхаясь. А комната уже наполнилась другими лицами. Он хорошо их знал, эти суровые лица новой власти. Но и среди них - молодые.
Диктатор что-то говорил о выдающемся ученом, профессоре Грегоре Мальциусе, который состоит отныне на службе у нового государства.
- Возьмите ручку, - вполголоса распорядился генерал. - Чернильница здесь, профессор Мальциус. Теперь можете подписать.
Профессор Мальциус сжимал пальцами большую старомодную чернильницу. Она была полна - слуги Диктатора работали исправно. Они расстреливали за измену тщедушных людей с глазами фокстерьеров, но поезда у них ходили по расписанию, а чернильницы не пересыхали.
- Государство, - задыхаясь, сказал он. - Да. Но наука не знает государств. А вы - маленький человечишко, маленький, незначительный человечишко.
И раньше чем генерал успел ему помешать, он схватил чернильницу и швырнул Диктатору в лицо. Спустя мгновение кулак генерала ударил его выше уха, и он упал за стол. Но, лежа там, он все равно видел через треснутые очки нелепые чернильные кляксы на лице и мундире Диктатора и кровоточащую ранку над глазом. В него не стреляли; он так и подумал, что будет слишком близко к Диктатору и они побоятся выстрелить сразу.
- Вывести его и расстрелять. Сейчас же, - сухо произнес Диктатор. Он и не подумал стереть с мундира чернила - профессор Мальциус почувствовал к нему уважение. А потом все бросились к профессору Мальциусу, спеша опередить друг друга. Он не сопротивлялся.
Пока его гнали по коридору, он то и дело падал. При втором падении очки разбились окончательно, но это уже не имело значения. Очень торопятся, сказал он себе, но тем лучше - когда не видишь, можно не думать.
Время от времени он слышал звуки собственного голоса, свидетельствовавшие о том, что ему нехорошо; но голос существовал отдельно от него. Он видел Грегоропулоса, очень ясно… Вильямса с его свежим английским румянцем… и всех, кого он учил.
Он не давал им ничего, кроме работы и истины; они же взвалили на него страшное бремя доверия. Если бы его опять стали бить, он мог бы их выдать. Но этого он избежал.
Он поддался последней слабости - ему захотелось, чтобы о нем узнали. Не узнают, конечно, - он умрет в замке от тифа, об этом с прискорбием сообщат газеты. А потом его забудут, останутся только труды - так и должно быть. Он всегда был не слишком высокого мнения о мучениках - истерики в большинстве. А хорошо бы Боннар узнал о чернилах; такая грубоватая комедия не в его вкусе. Что поделаешь - крестьянин; Боннар ему это часто говорил.
Они вышли на открытый двор, и он вдохнул свежий воздух.
- Тише, - сказал он. - Чуть тише. Что за спешка? - А его уже привязывали к столбу. Кто-то ударил его по лицу, на глазах навернулись слезы. - Мальчишка, перепачканный чернилами, - пробормотал он сквозь выбитые зубы. - Причем истеричный мальчишка. Но истину не убьешь.
Это были не самые удачные последние слова - и он понимал, что не самые удачные. Надо придумать что-нибудь покрасивее - не осрамить Боннара. Но ему уже вставили кляп; тем лучше - избавили от лишних трудов.
Тело его, привязанное к столбу, болело, но зрение и ум прояснились. Он мог разглядеть вечернее небо, серое от мглы; небо не принадлежало ни одной стране, а принадлежало всему миру.
Он различал высокий серый контрфорс замка. Замок превратили в тюрьму, но он не всегда будет тюрьмой. И когда-нибудь, наверно, вообще перестанет существовать. А вот если найдена крупица истины, она будет существовать всегда, покуда будет кому ее помнить и открывать заново. Только лживые и жестокие всегда терпели неудачу.
Шестьдесят лет назад он был мальчиком, ел жидкий капустный суп с черным хлебом, жил в бедном доме. Жизнь была горька, но он не мог на нее пожаловаться. У него были хорошие учителя, и его звали Медведем.
Рот болел от кляпа… они уже готовились. Была когда-то девушка Анна; он ее почти забыл. В комнатах у него всегда стоял свой запах, и когда-то у него была собака. Что они сделают с медалями - не важно. Он поднял голову и снова посмотрел в серое мглистое небо. Сейчас не станет мысли, но пока она есть, ты должен замечать и помнить. Пульс у него был реже, чем он ожидал, а дыхание до странности ровным - но это несущественно. Существенно то, что вовне - в сером небе, где нет стран, в камнях земли, в слабом человеческом духе. Существенна истина.
- Приготовься! - скомандовал офицер. - Целься! Пли!
Но профессор Мальциус не слышал его команд. Он думал о молодых людях.
Перевод В. Голышева