- И все-таки, мистер Роббинз, я чувствую, что вы мне не верите, не верите Анджеле По, - повторяла она мягко, и наконец я не выдержал и с отчаянной юношеской неосторожностью принял решение.
- Дело не в том, мисс По, - начал я запинаясь, - но если бы вы хоть раз… почему вы не хотите? Ваши читатели, может, будут недовольны, но женщина с вашим опытом, прожившая такую жизнь…
- Такую жизнь? - переспросила она надменно. - А что вы знаете о моей жизни, молодой человек?
- Ничего решительно, - отвечал я, увязая все глубже, - но мистер де Лейси сказал, что вы оба из маленьких провинциальных городков, а настоящий роман об американском городке…
- Это Эверард вам насплетничал, вот шалун! Придется мне сделать ему выговор, - сказала Анджела По радостно. Но радость была только в голосе. Мне вдруг показалось, что в ее глазах я - скучный дурак и скорее бы убрался вон. Мне очень захотелось, чтобы вернулся мистер де Лейси, но как я ни вслушивался, ни один уголок дома не отзывался эхом его щедрого рокота.
- Ой, не надо, пожалуйста, - сказал я. - Такие прелестные были истории. Он… он рассказал мне, что в день свадьбы вы были в дорожном костюме.
- Милый Эверард! - сказала Анджела По, - все-то он помнит! Светло-серый шелк с белым воротничком и манжетками, я выглядела в нем очень мило. И вы думаете, из этого я могла бы сделать книгу?
- Мы давно надеемся… ваши мемуары… читателя Анджелы По… - начал я.
Она решительно помотала головой.
- Мемуаров я никогда не буду писать. Мемуары плохо расходятся. Издатели воображают, что это ходкий товар, но нет, они ошибаются. А кроме того, это приоткрыло бы тайну. Вы знаете, кто я такая, молодой человек? Знаете, что мне пишут каждый день, со всех концов страны? Пишут и спрашивают, что им делать со своей жизнью. И я им отвечаю. - Она гордо выпрямилась. - Даю им советы. Очень часто они им следуют. Потому что я - Анджела По, и они знают мои портреты и мои книги. Вот они и пишут, как могли бы писать к божеству, на секунду потупилась, - а это неплохо для женщины, которая пишет то, что вам кажется чепухой, мистер Роббинз. Но я всегда знала, что могу это сделать, - закончила она неожиданно. - Всегда знала, но что-нибудь всегда мешало, то одно, то другое.
Уйти я не мог - на поезд идти еще было рано, - но мне становилось все неуютнее. Было что-то странное в нежном, звенящем голосе, нотка фанатического, почти религиозного в своей искренности эгоизма. К эгоизму писателей я вообще-то привык, но тут это звучало в другом ключе.
Она легонько провела платочком по губам. - Ах боже мой, после болезни я много чего стала забывать. О чем мы сейчас говорили? Ну да, вы предлагали мне написать книгу об американском городке. А вы их знаете, мистер Роббинз?
Вопрос был задан так внезапно и неистово, что я чуть не ответил "нет" вместо "да". Потом она сжалилась. - Ну, разумеется, знаете, - сказала она чуть чопорно. - Вы знаете, как там ограничены культурные возможности и как над человеком смеются, если он их жаждет? Или, может быть, этого вы не знаете?
Вопрос был явно риторический. Поэтому я только кивнул, все еще надеясь, что вот-вот услышу в холле шаги мистера де Лейси.
- И даже так, - продолжала она ласково, - вы ведь не принадлежите к женскому полу. А женщину обидеть легче, чем думают джентльмены. Даже Эверард иногда меня обижал, о, не умышленно, и я быстро его прощала, - добавила она с царственным жестом. - А все-таки обижал. - Теперь она несомненно говорила не столько со мной, сколько с самой собой, но от этого мне было не легче.
- Все остальное я могла бы Марвину простить, - сказала она, - пьянство, неуемные страсти, грубые шутки.
В этом и состоит удел женщины - смиряться и прощать. А он шутил насчет того, как я веду хозяйство. А издать мои стихи ему обошлось бы всего в восемьдесят долларов. Для обложки у меня была прелестная гирлянда из ромашек. Я думала, что он станет для меня ступенькой вверх, в маленьком городке лабаз более чем окупался. Но я ошиблась. - Она тихонько вздохнула. Я уже не ждал появления мистера де Лейси. Я мечтал об одном - чтобы мой поезд с грохотом ворвался в комнату и увез меня. Но такого, к сожалению, не бывает.
- Но о разводе я никогда не думала, - продолжал звенящий голосок. Никогда. Раз или два эта мысль у меня мелькала, но я тут же прогоняла ее. И до сих пор этому рада. Ему, я думаю, было бы все равно, - и она широко открыла свои анютины глазки, - но он мог бы серьезно повредить Эверарду, он был очень сильный. Бывало, когда мы только недавно поженились, он носил меня по комнате на одной руке. Мне было страшно, но я всегда смирялась и прощала. И в лавке всегда было так пыльно. От пыли я чихала, а он тогда смеялся. И когда Эверард читал мне Шекспира. Я и в тот вечер чихала, когда вытирала топорище, но никто меня не слышал.
- Когда что делали? - спросил я, и голос мой прозвучал высоко и резко.
- Наверно, это было лишнее, - сказала она задумчиво. - Теперь-то, с отпечатками пальцев, пригодилось бы, но люди они были глупые, и про отпечатки мы знали мало. Но просто выглядело аккуратнее: я уронила его на пол, а пол был грязный. Они там никогда толком не подметали. Он сидел ко мне спиной, читал мои стихи и смеялся. Новые стихи я спрятала, но он их нашел, взломал ящик. А топор был старый, им перерубали проволоку на тюках с кормом. Вы знаете, он не сказал ничего, он все смеялся и пытался встать со стула. Но не успел. Деньги я сожгла в печке, а про платье меня никто и не спросил. Говорят, лимонная кислота снимает кровяные пятна, если сразу, - продолжала она. - Но я решила, лучше не пробовать, хотя платье было очень приличное.
- Но неужели вас… неужели никто… - мямлил я.
- Ну конечно, мистер Роббинз, - отвечала она безмятежно, - вы и не представляете себе, как злобно сплетничают в маленьком городке. Но когда пришли мне сказать, я была в постели, с сильной простудой, любое эмоциональное напряжение вызывает у меня простуду, и в тот день когда мы с Эверардом поженились, я тоже была сильно простужена. И всем было известно, что он засиживался в лабазе ночи напролет, пил там и читал гнусные атеистические книги, например, этого ужасного полковника Ингерсолла. Старые кошки уверяли, что он боится идти домой. Боится меня! - сказала она с предельной непосредственностью. - Чего только люди не скажут! Вы что думаете, говорили даже про Эверарда, хотя все знали, что он уехал с отцом, повез овощи на рынок. Я об этом подумала, когда пошла в лавку.
- А между тем, - сказал я, - вы жили в Гошене, вы вышли замуж за мистера де Лейси только через год.
- Год и один день, - поправила она. - Но через шесть месяцев я перешла на частичный траур. Я знаю, может, я поторопилась, но я решила, что это ничего, раз я буду помолвлена с Эверардом. - И на щеках у нее проступил бледный румянец. - Я ему сказала, что ни о чем таком не буду говорить, пока ношу полный траур, и он выполнил мое желание - Эверард всегда был очень тактичен. Сперва я боялась, что не буду знать, куда девать время. Но оно прошло как-то быстро. Я писала мой первый роман, - объяснила она, благоговейно понизив голос.
Как я вышел из этого дома - до сих пор не знаю, и надеюсь, что внешне прилично. Но до того как я пришел в себя, "Гнездо" уже осталось позади, а я отшагал хороший кусок на двухмильном пути к станции. Ее последние слова и картина, которую я за ними увидел, - вот отчего меня пронзило подлинное холодное содрогание. Я все думал - сколько же популярных писателей и писательниц - убийцы, и почему полиция их всех не арестует. Я мог даже поверить, что если бы злополучный мистер Уэдж заплатил в типографии восемьдесят долларов, он, возможно, остался бы жив. Ибо есть эгоизм, который высмеивать или обуздывать небезопасно, рискуешь, что взорвутся первозданные силы.
И тут, когда я уже почти дошел до станции, я вдруг рассмеялся целительным смехом нормальной жизни. Ибо все это было уморительно, и Анджела По отомстила мне, отменно. Я сказал ей, что думаю о ее работе, а она очень ловко и убедительно заставила меня проглотить самую нелепую смесь всякого вздора, какую могла придумать, и доказала, что рассказчица она - первый сорт. Но, удалившись от монотонного очарования ее голоса, думать о ней как об убийце было просто невозможно, а думать о мистере Эверарде де Лейси как о сообщнике - либо до, либо после преступления - и подавно. Либо еще - она все эти годы скрывала от него правду, а это тоже было немыслимо.
У меня даже мелькнула мысль вернуться в "Гнездо" и смиренно сознаться его хозяйке в своем безумии и своем поражении. Но до отхода моего поезда оставалось всего пятнадцать минут, а в Нью-Йорке я был приглашен к обеду. Лучше напишу ей письмо - это ей понравится. Я ходил взад-вперед по перрону, сочиняя для письма красивые, полнозвучные фразы.
Поезд из Нью-Йорка пришел за шесть минут до моего, и в толпе выходящих я с радостью приметил стройную фигуру Эверарда де Лейси. Он пожал мне руку и прогудел, он жалеет, что не застал меня.
- И как там мисс По? - спросил он тревожно. - Меня сегодня с раннего утра не было дома.
- О она была великолепна, не помню, чтобы она когда-нибудь выглядела лучше, - ответил я, согретый теплом затаенного смеха. - Мы проговорили несколько часов, она вам расскажет.
- Это хорошо. Это очень хорошо, мой милый, для меня это большое облегчение, - проговорил он, ища глазами коляску, которая еще не подъехала. - Дженкс что-то запаздывает. - Потом он бросил на меня быстрый взгляд. - Вы случайно не упоминали о том, что сказали мне, когда мы с вами болтали, а она еще была так больна?
- Не упоминал? - И я широко улыбнулся. - Ну как же, даже очень.
Почему-то весь вид его выражал облегчение.
- Я от души вам благодарен. Значит, вы действительно чувствуете - а слышать это от вас что-нибудь да значит, - что я ей по-настоящему помогаю? В смысле ее книг, ее карьеры…
- Ну разумеется, - сказал я, хотя был немного озадачен.
- Превосходно, - пророкотал он. - Превосходно. - Старомодным актерским жестом он взял меня за лацкан. - Понимаете, - сказал он, - это глупо с моей стороны, и теперь мы, конечно, оба старые. Но иногда у меня бывает ощущение, что я не так уж ей необходим. И это меня очень беспокоит.
На миг, пока он это говорил, из глаз его выглянул страх. Это не был постыдный страх, но он жил с ним, очевидно, долгое время.
Я не вернулся в "Орлиное Гнездо", не вернулся и к Трашвуду с Коллинзом. Второе без первого потребовало бы объяснений, а пускаться в объяснения я не был склонен. Вместо этого я переехал в другой пансион и стал работать агентом по продаже алюминиевых товаров. А через шесть месяцев вернулся в Сентрал-Сити и занял вакансию на цементном заводе моего отца, которую тот приберегал для меня. Ибо я пришел к убеждению, что не создан для Нью-Йорка и для жизни в литературе: для этого мне не хватало самоуверенности Анджелы По.
Однажды, в те шесть месяцев, что я еще там жил, мне показалось, что я видел мистера де Лейси на улице, но он меня не заметил, и я бежал его. И конечно, как я ни старался держаться от них подальше, я видел анонсы о последнем законченном романе Анджелы По. Она умерла, когда я уже три месяца жил в Сентрал-Сити, и когда я прочел, что о ней скорбит муж, актер Эверард де Лейси, я почувствовал, что с души у меня сняли тяжкую ношу. Но он пережил ее всего на несколько месяцев. Очень уж скучал по ней, наверно, а некоторые связи в жизни особенно прочны. Мне хотелось задать ему один вопрос, всего один, а теперь я уже никогда этого не узнаю. Шекспировские роли он играл безусловно, а когда они уехали из Гошена, он на довольно долгое время вернулся на сцену. В некрологе упомянуты и Отелло, и Гамлет. Но есть еще одна роль, и мне интересно, играл ли он ее и что из нее сделал. О какой роли я говорю, вы, вероятно, уже поняли.
Перевод М. Лорие
Из цикла "Рассказы о нашем времени"
Очарование
В молодости я читал много, а теперь книги меня только злят. Мэриан без конца носит из библиотеки, и случается, я беру и прочитываю несколько глав, - но рано или поздно натыкаешься на такое место, что с души воротит. Не в смысле похабщины - а просто глупость, где люди ведут себя так, как в жизни никогда не ведут. Правда, читает она все больше про любовь. А это, пожалуй, самые плохие книги.
И что я совсем не могу взять в толк - денежную сторону. Чтобы выпить, нужны деньги, чтобы с девушкой гулять, нужны деньги, - по крайней мере таков мой опыт. А в этих книгах люди будто изобрели особые деньги - их тратят только на вечеринки и путешествия. Остальное время по счетам платят, судя по всему, вампумом.
Конечно, в книгах часто встречаются и бедные люди. Но тогда уж до того бедные, что оторопь берет. И часто, когда дело уже совсем швах, вдруг откуда ни возьмись - хорошенькое наследство, и новая жизнь открывается перед ними, как красивый тюльпан. Да… я получил наследство только раз в жизни и знаю, что я с ним сделал. Оно меня чуть не угробило.
В 1924 году умер в Вермонте дядя Баннард, и когда его состояние перевели в деньги, Лу и мне досталось по 1237 долларов 62 цента. Муж Лу вложил ее деньги в торговлю недвижимостью Большого Лос-Анджелеса - они живут на Западном побережье - и, кажется, поместил их удачно. Я же свои взял, уволился из фирмы "Розенберг и Дженингс", галантерея и механические игрушки, и переехал в Бруклин, писать роман.
Теперь, когда вспомнишь это, оторопь берет. Но в ту пору я был помешан на чтении и писательстве и сочинял кое-какую рекламу для фирмы, очень удачно. Тогда все наперебой кричали о "новых американских писателях" и дело казалось беспроигрышным. Я не попал на войну - когда она кончилась, мне было семнадцать - и в колледж не попал из-за смерти отца. В сущности, после школы я мало делал того, что было бы мне по душе, хотя галантерейное дело - дело не хуже других. Поэтому как только появилась возможность вырваться на волю, я вырвался.
Я решил, что на 1200 долларов легко проживу год, и сперва подумал о Франции. Но тут началось бы занудство - учить их язык, да еще дорога туда и обратно. Кроме того, я хотел находиться поблизости от большой библиотеки. Я задумал роман об Американской революции, ни больше, ни меньше. Я прочел "Генри Эсмонда" не знаю сколько раз и хотел написать книгу наподобие его.
Надо думать, Бруклин для меня выбрали мои новоанглийские предки. Да, конечно, они были пионерами - но, боже мой, до чего они ненавидели всякий риск, кроме крупного! И я такой же. Когда я иду на риск, мне необходим порядок в мыслях.
Я решил, что в Бруклине буду так же избавлен от общества, как где-нибудь в Пизе, только здесь гораздо удобнее. Я знал, какого размера должен быть роман - для нескольких книг я произвел подсчет, - и купил сколько надо бумаги, подержанную машинку, резинки и карандаши. На это ушли почти все наличные. Наследство я поклялся не трогать, пока не примусь за работу. Но в тот солнечный осенний день, когда я сел в метро и поехал за реку искать квартиру, я чувствовал себя великолепно - честное слово, так, будто отправился на поиски клада.
В Бруклин меня завели, может быть, и предки, но вот почему я попал к миссис Фордж - совсем уж нельзя понять. Старый Сражатель Саутгейт, тот, которого беспокоили ведьмы, вероятно, сказал бы о ее доме, что это демонская западня, нарядившаяся цветником. И, оглядываясь назад, не могу утверждать, что он ошибся бы.
Миссис Фордж открыла дверь сама - Сирины не было дома. Они давно говорили о том, чтобы дать объявление в газету, но так и не собрались; а повесить его на стену они, естественно, не желали. Я никогда бы не позвонил к ним в дверь, если бы дом не показался мне именно таким, о каком я думал. Тем не менее, когда она ко мне вышла, я счел, что ошибся. И знакомство наше началось с того, что я попросил прощения.
На ней было черное шелковое платье с белыми кружевными манжетами и воротником - словно она собралась ехать в коляске, с визитом. Стоило ей заговорить, я сразу догадался, что она южанка. У них у всех был такой голос. Описать его мне все равно не удастся. Нет ничего хуже подвыва южан - даже гундосый новоанглийский выговор приятнее. Но у них этого подвыва не было. Их голоса навевали мысли о солнце, неспешных послеполуденных часах и ленивых реках - и о времени, времени, времени, просто текущем как поток, никуда в особенности, но веселом.
Видимо, ей понравилось, что я попросил прощения: она пригласила меня войти и дала кусок фруктового пирога с лимонадом. Я слушал ее разговор, и чувство возникало такое, как будто я долго был замерзшим и только-только начинаю согреваться. В леднике всегда стоял кувшин лимонаду, но девушки охотнее пили кока-колу. Я видел, как они пили ее, придя с метели морозной зимой. Они вообще не уважали холод и потому делали вид, что его как бы не существует. Это было в их характере.
Комната оказалась точно такой, какую я хотел, - большая и солнечная, она выходила на маленький задний двор с останками декоративного кустарника и какой-то долгомерной травой. Забыл сказать: дом стоял в старом переулке недалеко от Проспект-парка. Впрочем, неважно, где он стоял. Его, наверно, уже нет.
Знаете, мне пришлось собрать всю мою храбрость, чтобы спросить у миссис Фордж о цене. Она была очень вежлива, но почему-то я чувствовал себя ее гостем. Не знаю, будет ли это вам понятно. А она не смогла мне ответить.
- Видите ли, мистер Саутгейт, - сказала она мягким, кротким, беспомощным голосом, льющимся неудержимо, как вода, - очень жаль, что вы не застали мою дочь Еву. Когда мы приехали сюда, чтобы моя дочь Мелисса училась живописи, моя дочь Ева поступила на коммерческую должность. И как раз сегодня утром я ей говорю: "Ева, милая, представь себе, что Сирина отлучилась и приходит какой-нибудь молодой человек поинтересоваться этой комнатой. Ему надо что-то отвечать, деточка, и я буду в очень неудобном положении". Но тут мальчики на улице подняли крик, и я даже не расслышала как следует ее ответа. Так что если вы спешите, мистер Саутгейт, я просто не знаю, как нам быть.
- Я могу оставить задаток. - К этому времени я успел заметить, что в черном шелке дырка и что на ней стоптанные бальные туфли - неправдоподобно маленькие. И все равно выглядела она как герцогиня.
- Да, наверно, можете, мистер Саутгейт, - ответила она без всякого интереса. - Вы, северные джентльмены, все такие деловитые. Я вспоминаю, как говорил перед смертью мистер Фордж: "Зови их ч… янки, Милли, если тебе угодно, но нам надо жить с ними в одной стране, а я среди них встречал и безрогих". Мистер Фордж любил пошутить. Так что, понимаете, мы привыкли к северянам. Мистер Саутгейт, вы случайно не родственник Саутгейтам из Мобила? Сейчас ваше лицо на свету, и мне кажется, вы чем-то на них похожи.