- Да, - ответил Перикл Здорова и шлёт тебе привет.
Фидий перестал жевать, и поднял глаза на Перикла.
- Ведь она не советовала тебе навещать меня здесь? - спросил он.
Не советовала, - признался Перикл. Ил любви к нам обоим. Женщинам следовало бы любить нас молча, - сказал Софокл. Когда их слова сбываются вопреки нашим расчётам, мы выглядим глупыми, злимся и любим их меньше, чем прежде. Когда же их слова не сбываются, мы считаем их глупыми и тоже любим их меньше, чем прежде. Ровно любимы только молчаливые жёны. Не правда ли, Сократ? - улыбнулся Софокл, взглянув на сидящего рядом с ним Сократа: все знали, что у последнего сварливая жена.
Неправда, - засмеялся Сократ. - Когда слова жены сбываются, мы любим её за ум. Когда не сбываются, мы обнаруживаем ум в себе благодаря глупости жены и за это любим её. Любимы болтливые жёны.
- Счастья Аспазии и Ксантиппе, - поднял кружку Фидий. - А нашим покойным жёнам, - повернулся он к Софоклу, - нашим покойным жёнам - покой.
Эвангел не забывал подливать им вина и бдительно следил за тем, чтобы перед каждым были сыр, лепёшки, жареные перепела и фрукты. Особо же заботился он о Фидии - выбирал для него самые мягкие лепёшки и лакомые части перепелов.
- Жители Элиды, исполненные благодарности к тебе за Зевса Олимпийского и презрения к афинянам за твой позор, собираются выкупить тебя за сорок талантов, - сказал Перикл, приступая к главной теме разговора.
- До моей смерти или после неё? - спросил Фидий, печально кивая головой.
- Боюсь, что после, - ответил Перикл. - Чтобы собрать столько золота, понадобится не один месяц. Афиняне же скоры на расправу.
- Ты полагаешь, что афиняне приговорят меня к смерти?
Периклу не хотелось отвечать утвердительно. Наоборот, хотелось сказать, что заслуги Фидия перед Афинами так велики, слава так необъятна, а ниспосланный ему богами дар столь значителен и прекрасен, что на чаше смерти не окажется ни одного камешка, а чаша оправдания и жизни будет переполнена ими... Так и случилось бы, когда б афиняне руководствовались в своих поступках истинами, а не страстями. И тем больше они следуют страстям, чем больше свободны. Свобода - благо для разумных.
- Да, афиняне приговорят тебя к смерти, - резко сказал Перикл и посмотрел Фидию в глаза - не ранили ли его эти страшные слова.
Нет, не ранили. Фидий отпил глоток вина, бросил в рот щепотку сыра, прожевал его и спокойно сказал:
- Смерти я не боюсь. Страшен позор: ведь меня обвиняют в том, в чём я невиновен. Менон утверждает, что я похитил часть золота, которое было отпущено на изготовление одежд для статуи Афины Парфенос. Но я не взял ни дарика, это легко проверить: ведь все одежды Афины можно снять и взвесить.
- По нашим законам статую Афины разбирают и чистят только накануне Великих Панафиней, до которых ещё три года, - возразил Перикл. - Теперь же никто не прикоснётся к одеянию богини.
- Но ради истины! - возмутился с молодой горячностью Сократ.
- Законами устанавливается не истина, а порядок, - ответил Перикл. - Судьи поверят Менону: он помощник Фидия, он всё видел, лопнули бы у него глаза! За что он мстит тебе, Фидий?
- Менон? За то, что я не получал за работу ни обола и ему не платил. Теперь ему заплатили за клевету наши враги. Ничтожный человек! - махнул рукой Фидий и закашлялся.
- Испей вот этого, - предложил Фидию Эвангел. - Это подогретое вино, оно облегчит тебе грудь. Я нёс этот кувшин в овчине.
- Ты балуешь меня, добрейший Эвангел, - сказал Фидий, выпив предложенного вина. - И тёплое, и сладкое, и ароматное, потому что с мёдом и травами.
- Согрето по настоянию Аспазии. Она же влила в него мёд, собранный пчёлами на горных лугах Гиметта, и настой из самых лучших и целебных трав.
- О! - воскликнул Фидий. - В таком случае это напиток бессмертия!
Перикл не знал о том, что тёплое вино велела принести для Фидия Аспазия. Теперь же, услышав, что сказал Эвангел, обрадовался его словам: они, кажется, были весомее тех, что услышал Фидий об Аспазии раньше из его, Перикловых, уст. Умна Аспазия, но добра и равно ценит в других послушание и независимость.
Вошёл стражник и сказал, что в соседнем! камере умирает узник и просит перед смертью кружку вина.
- Отнеси ему мою, - предложил Фидии. Скажи ему: от Фидия, от брата его но несчастью.
- Отчего умирает узник? - спросил Софокл. - От какой болезни?
- Он нанёс себе рану и истёк кровью, - ответил стражник. - Говорит: "Надоело сидеть в тюрьме, веселее бродить по царству Аида".
У Эвангела не нашлось в корзине ещё одной кружки, чтобы предложить её Фидию взамен той, что взял тюремщик. Пришлось ждать его возвращения и лишь после этого продолжить трапезу. Едва стражник удалился, вернулись к прерванному разговору.
- Ты говоришь о том, что может случиться, а не о том, что должно случиться. Конечно, может случиться, что по настоянию суда или по решению экклесии будет взвешено облачение Афины Парфенос, что нам удастся выполнить такое решение. Может случиться, что ты докажешь суду, будто на щите Афины Парфенос изображены тобою не я и ты, а неведомые воины, сражающиеся с амазонками. Всё это возможно. Но только возможно. А если ничего такого нам доказать не удастся? - спросил Перикл. - Что тогда?
- Тогда - смерть, - ответил Фидий.
- Ах, Фидий, - шумно вздохнул Софокл. - Зачем ты изобразил себя и Перикла на щите Афины?
- Затем, что нашими трудами она создана и существует!
- Нет, - возразил Софокл. - Народ думает, что вдохновением богини, и только им, создан её образ, что и ты и Перикл были лишь инструментами её божественной воли, как резец, как молоток, как топор. Пристало ли резцу или топору заявлять о своём авторстве?
- Да! - не задумываясь ответил Фидий. - Я думаю, что это угодно и богам. Как я горжусь работами моих учеников, так и боги гордятся тем, что нерукотворное создаётся руками людей, созданных ими.
- Ты скажешь это судьям, учитель? - спросил Сократ.
- Вот! - Фидий обрадовался тому, что Сократ напомнил о себе. - Он, этот Сократ, изваял для Парфенона козлоногого Силена, и этот Силен похож на него самого. Думаю, что и Силен доволен, и боги весело смеялись, когда Сократ извлёк из благородного мрамора своё лицо.
- Два своих лица он извлёк из Ксантиппы совсем другим способом, - засмеялся Софокл, но тут же стал серьёзным и обратился к Периклу: - Что делать? И что можно сделать, чтобы тебе самому не оказаться на скамье подсудимых?
- Фидий должен покинуть Афины до суда, - ответил Перикл и взял Фидия за руку. - Я устрою тебе побег. Смотри, - не дал он Фидию возразить, - вот и Анаксагор живёт без страданий, покинув Афины с моей помощью. А ведь хотел умереть до суда, укрывался с головой чёрным плащом, решив уморить себя голодом... Или ты хочешь сразиться с невежественной толпой? - повысил он голос - Сила невежественной толпы в том, что она непроницаема для доводов рассудка, она слепа и глуха.
- Да, я хочу сразиться, - горячо произнёс Фидий. - И если боги на моей стороне, они не бросят меня под ноги толпы.
- Боюсь, что в тебе говорит сейчас не разум, а вино, - с печалью проговорил Перикл. - Наксийское вино прекрасно, но и то, что прислала Аспазия, не напиток бессмертия.
- Ты не всё знаешь, - заговорил, обращаясь к Фидию, Софокл. - Я тебе почти ровесник и никак не замешан в этом деле, а потому могу сказать без утайки о том, что слышал на площадях. Менон, говорят, не одного тебя обвиняет в хищении золота, но и Перикла... Да, да! - остановил он возмущённого Фидия. - Говорят, ты делился похищенным с Периклом. Враги Перикла подогревают эту клевету. То, что ты изобразил на щите Афины Перикла, всем известно. Теперь же говорят, что ты сделал это по приказу Перикла. А приказать такое мог лишь тот, кто без всякого почтения относится к богам, в том числе и к покровительнице нашей, Афине. Таким человеком мог стать лишь тот, кто доверился безбожнику Анаксагору. Но и это ещё не всё. - Софокл вытер вспотевший лоб. - Говорят также, что ты увлекал в дом Перикла знатных женщин, приходивших осматривать Парфенон...
- Довольно, - попросил Софокла Перикл. - Стоит ли говорить о том, что болтают на площадях. К тому же Фидию всё это известно. И не это должно убедить его в необходимости побега. Он должен согласиться на побег из презрения к невежеству и лжи, которые правят нашим суетным народом.
- Перикл, я не узнаю тебя, - сказал Фидий. - Ведь мы оба хотели лучшего; могущества и славы для Афин, богатства и мудрости для афинян. Кажется, ради этого только и жили. Пятнадцать лет афиняне избирают тебя стратегом. Пятнадцать лет народ внимает твоим речам и видит твои дела, которые являют собой примеры мудрости, справедливости, мужества и достоинства. Надеюсь, что и мои творения не худший образец красоты и почтения к богам отечества. Ты некогда сказал: "Афины - школа всей Эллады". И вот в твоих словах об афинском народе нет теперь пи любви, ни уважения. Мы плохо трудились и ничего не дали ему? Или он сам ничего не взял из того, что было добыто и создано нами, не принял и отверг?
- Мы поговорим об этом в другой раз, - ответил Перикл. - Теперь же - только о твоём побеге. Чтоб тебе не умереть, а афинянам не раскаиваться потом, что осудили на смерть невинного Фидия, ты должен бежать, снасти себя от смерти, а афинян - от вечного позора.
- Значит, не из презрения к афинянам, а из любви к ним? - усмехнулся Фидий.
- Можно презирать любя и любить презирая, - вставил слово Софокл. - Когда родители секут пьяного сынка, они спасают его от многих дурных поступков.
- Да, да, - похлопал Софокла по плечу Фидий. - Эту притчу я помню с детских лет, - засмеялся он.
Эвангел воспользовался тем, что в разговоре наступила пауза, и налил всем вина.
- За удачный побег, - поднял кружку Софокл. - Не огорчай нас своим отказом и не убивай своей смертью, великий Фидий.
- Ты торопишься, - не поддержал Софокла Фидий. - Ведь я ещё ничего не сказал.
- Тогда скажи, - потребовал Перикл. - Выпей вино и скажи.
Фидий осушил кружку, вытер подолом гиматия усы и бороду, кряхтя, встал на ноги - Эвангел помог ему подняться, - направился к нише, повернулся к ней лицом и шумно вздохнул, уловив, должно быть, запах свежего воздуха, проникшего через душник.
- Если я убегу, - заговорил он, не оборачиваясь, - то обо мне все скажут: убежал вор, святотатец, сводник и трус. Если меня казнят по неправому приговору, то скажут: казнён вор, святотатец и сводник. Но трусом меня не назовут, потому что я готов принять смерть без страха. Что же лучше? Жить, прослыв трусом, или умереть с достоинством?
- Умереть вором, святотатцем и сводником? - возмутился Перикл. - О каком достоинстве ты говоришь? И что ты сравниваешь? Три смертельные раны с четырьмя лёгкими? И спрашиваешь, что лучше? Тут и глупец найдёт правильный ответ, - он тоже встал, резко шагнул к Фидию. - Конечно, ты стар, - заговорил он после паузы, подавив в себе гнев. - И казнь по суду, возможно, лишь на несколько лет опередит ту, что придёт с годами сама собой. Ты много прожил и смерти не боишься. Но мёртвый ты не сможешь оправдаться. Мёртвый ты не сможешь отомстить доносчикам и клеветникам. К мёртвому прилипает всё, что о нём ни скажут. Стыдно умирать оклеветанным и без боя, в рабской покорности. Зевс, который послал тебе в Олимпии приветственную молнию, отвернётся от тебя теперь, Фидий.
- Но что скажет Афина Парфенос, если я оскорблю её любимый народ дерзким непослушанием? - тихо возразил Фидий.
- Спроси её об этом теперь же, - посоветовал Софокл.
- Есть что-то постыдное в любом бегстве, - проигнорировав слова Софокла, продолжал Фидий. - Пойти на суд и оправдаться - разве это не означает принять бой?
- Если бы оправдаться, - сказал Перикл. - Я не верю в такой исход.
- Ты не прорицатель, Перикл, чтобы предсказывать будущее.
- Но я стратег, предвидевший не раз победы и поражения. Здесь, Фидий, я предвижу поражение.
Фидий обернулся, обнял одной рукой Перикла. Перикл истолковал этот жест Фидия как желание возвратиться к столу, подвёл его к Софоклу и Сократу, усадил между ними. Сам сел на прежнее место, по другую сторону стола.
- Ты стар и слаб, Фидий, - сказал Софокл, - и не одолеешь на суде молодых и наглых обвинителей. Это будет не бой, а избиение. Избивать будут тебя под злорадное улюлюканье толпы. Ты этого хочешь?
- И ты, Софокл, не прорицатель, - ответил Фидий. - И вот вам мой ответ, друзья. Я очень рад, что вы навестили меня здесь. Это такой подарок, который превращает в ничто все мои недавние огорчения. Боги вознаградят вас за этот добрый поступок. Да и я их об этом попрошу. Попрошу, чтоб нам но всем сопутствовала удача. Словом, живите долго и счастливо.
- Ты говоришь так, учитель, будто прощаешься с нами навсегда, - заметил Сократ.
- На пиру - встречаются, в тюрьме - прощаются. На пиру думают о любви, в тюрьме - о смерти. Это уместно, Сократ, - ответил Фидий, ласково погладив плечо своего ученика.
- Так в чём же твой ответ? напомнил Перикл.
- Ответ мой краток: продолжим разговор после суда.
- Нет! - возразил Перикл, вставая.
- Да! - сказал Фидий, опустив голову.
III
Перикл обдумывал речь, которую ему предстояло произнести на Пниксе перед народным собранием, созываемым по случаю заявления мегарских послов, прибывших в Афины несколько дней назад. Мегарцы, подстрекаемые Спартой, требовали отменить декрет Перикла, по которому их судам запрещалось входить в гавани афинской державы и торговать в Аттике. Декрет этот противоречил договору со Спартой, но и Спарта нарушала давний договор, препятствуя афинянам вести торговлю в своих городах, а сами мегарцы не раз восставали против Афин и наносили им ощутимый урон, опираясь на поддержку Спарты и союзных ей городов. Мегарцы заслуживали наказания, хотя дело было не в них: могущество Афин тяготило и пугало Спарту. Нынешнее требование мегарцев стояло в том же ряду, что и требование Спарты снять осаду Потидеи во Фракии, объявившей вдруг о своём выходе из Афинского морского союза, и даровать независимость Эгине. А в отчёте афинского посольства, вернувшегося недавно из Спарты, написано много о том, что Спарта начала подготовку к войне с Афинами и что спартанский царь Архидам на тайном совете с эфорами вёл речь об игре, которую следует затеять с Афинами: втянуть афинян в длительные переговоры, усыпить их бдительность, а тем временем готовиться к войне.
Приезд мегарского посольства, таким образом, был задуман Спартой как очередной шаг в этой коварной игре. А между тем царь Архидам лучше многих других знал, чем Спарта обязана Афинам: хотя спартанцы и участвовали в битве с персами, Эллада была спасена от персидского рабства благодаря главным образом Афинам - могучему афинскому флоту, великому полководцу Фемистоклу и бесстрашию афинян, готовых всегда пожертвовать жизнью ради свободы. Справедливость требует того, чтобы Спарта с благодарностью и почтением помнила о том, кому она обязана своим спасением...
Впрочем, соображения справедливости никого ещё не заставили упустить малейшую возможность расширить своё могущество с помощью коварства и силы - об этом свидетельствует история. К тому же подвластные всегда недовольны своими правителями. Это же подтверждают и слова Архидама, произнесённые им перед эфорами: "Я советую лишь пока не браться за оружие. Давайте отправим послов в Афины с жалобами. Пусть они говорят, говорят, говорят... А тем временем мы будем готовиться к войне. Выносите решение о войне, как это и подобает Спарте. С помощью богов пойдём на обидчиков!"
Ах, Архидам, Архидам, в твоих словах звучит не сила, а страх. Страх перед тем, что могучим Афинам со временем будет принадлежать вся Эллада.