Царь Горы, Или Тайна Кира Великого - Сергей Смирнов 6 стр.

Наши тени сошлись в безмолвной схватке раньше нас. Мой противник, одетый лишь в анаксариды, а по виду арамей, двигался очень умело, качаясь, как паук, и уходя от боковых ударов. Сам он успел махнуть кинжалом дважды и даже поцарапал мне предплечье. Но я воспользовался его коротким отступлением и, качнувшись назад, метнул в него железный обоюдоострый шип. Острие вонзилось в солнечное сплетение.

Добив врага одним ударом и удержав его за волосы, чтобы не падал с грохотом на пол, я успел оттолкнуть ногой второго, который уже успел пробраться во дворец целиком. Он отлетел к стене, но тут же выдернул копье из убитого евнуха и вновь напал на меня.

Увернувшись от острия и схватившись за древко, я дер­нул врага на себя. Но в тот же миг у меня в тылу послы­шалось очень опасное движение. Закон симметрии оказался против меня. Я не поспевал за всеми и не мог раздвоиться. Только качнулся в сторону, избегая прямого удара в спину и нанося "копьеносцу" передо мной слабый, слишком про­тяженный укол сбоку под ребра.

За моими плечами послышался мощный, рубящий вы­дох тяжкого лезвия, и меня опахнуло теплом. Раздался звон­кий удар об пол.

Я развернулся волчком, выставляя копье для резкого, короткого укола.

Прямо на меня падало обезглавленное тело.

Я невольно отступил на шаг, и тело рухнуло к моим ногам.

Краем взора я заметил откатившуюся голову, за которой по полу протянулся багровый хвост.

И ту голову с ужасом узнал. Она принадлежала Нар­циссу, одному из лучших учеников Скамандра и моему приятелю по школе. Сладкоголосому Нарциссу принадле­жала та голова! Значит, сам Скамандр послал его мне во­след - убить меня ударом в спину!

Рука Нарцисса все еще вздрагивала, сжимая рукоятку кинжала.

Я только что был сгустком огня - и сразу превратился в холодный камень. Пальцы мои онемели, будто я сделался стоячим трупом. Трупом - хоть и не достало меня острие.

Передо мной был царь персов Кир.

Он стоял, пригнувшись и расставив крепкие ноги, и держал в опущенной правой руке короткий, слегка изо­гнутый меч. Он пристально смотрел на меня.

На нем висел только просторный шерстяной хитон с рукавами до плеч. Хитон едва скрывал его срамное место, и прямо против срамного места край одежды был чуть замаран брызгами крови.

Первый и последний раз в своей жизни видел его голые ноги - немного кривые, потому уменьшавшие рост, очень жилистые, покрытые густым рыжеватым волосом.

Царь Кир стоял против меня и смотрел мне прямо в глаза.

В эти мгновения уже грохотала лестница под ногами стражников, бежавших наверх спасать своего повелителя, уже мелькали новые огни.

Я успел бы поразить Кира в любую из смертельных точек - в печень, в сердце, в шею или в глаз. Успел бы проткнуть его, убить его и один раз, и дважды, и трижды. И полагаю, даже успел бы спастись сам, ведь до окошка оставалось рукой подать. Но ведь не только Анхуз-коновал, но и сам Кратон из Милета сделался трупом, пусть с копьем и кинжалом в руках. Только ступни еще чувствовали тепло, но - чужое тепло, что еще выплескивалось с кровью из чужого тела, распростертого на полу.

В светлых глазах царя гор я не видел гнева. Только - покой и власть. Тот покой и ту власть, которую видишь, глядя на далекую горную вершину.

И руки мои вдруг потеплели, и пальцы ожили.

И мои пальцы отпустили и копье и кинжал. Оружие со звоном упало.

Воины уже обступили своего повелителя, и полдюжины копий загородили царя персов.

Кир вполголоса проронил одно слово - и копья не пронзили меня насквозь. То слово значило: "Живой!"

Мы были квиты.

Два копья уперлись остриями мне в пах, одно - в кадык. Получилось, что я смотрю на царя сверху вниз. Все силы отдал тому, чтобы не отвести глаз.

И вдруг словно молния ударила в меня - и разразился гром.

Мы оба разом захохотали.

И от смеха я ожил весь и порезал-таки шею об острие копья, но не заметил боли. Воин же с испугом отстранил оружие.

Мы с царем смеялись долго. Огни светильников заис­крились у меня перед глазами, и все поплыло вокруг.

А потом мы оба перевели дух, и он спокойно, едва ли не по-дружески вопросил меня на арамейском наречии:

- Что ты здесь делаешь, вижу. Ответь, что должен был сделать. Убить убийц или царя?

Я отвечал правду и наслаждался этим:

- Царь! Я пришел убить тебя, но сначала - убить твоих убийц.

Произнося эти слова, я впервые чувствовал в себе не­описуемую полноту жизни и необъятную силу.

- Говоришь правду, вижу,- кивнул царь персов, не сво­дя с меня глаз.- Зачем?

- Чтобы оставить их позади.

- Не о том спрашиваю.

- Такова моя служба, и таков мой заработок.

- Довольно,- снова кивнул царь персов,- Остынь. Ос­туди свою память. Ночь еще не кончилась. Эта ночь будет долгой.

Он повернулся ко мне спиной и, указав пальцем куда-то в сторону и вниз, скрылся за своими стражниками. Воины сразу сомкнулись плотным строем, надвинулись на меня, схватили сильными руками, и я, не сделав ни одного шага по полу, очутился в какой-то темной и хо­лодной каморке, вполне пригодной для прояснения па­мяти.

Помню, что совершенно не чувствовал страха и был очень доволен собой. Там, в подпольной тьме царского дворца, у меня не возникло никаких обид на Скамандра, так хотевшего поскорей сделать Кратона почетным граж­данином Милета. Не было никакого желания отомстить ему. Там у меня даже не возникло любопытства, зачем понадобился Скамандру этот базарный "фокус с шарика­ми", исчезающими из руки. Там мне хотелось только, чтобы царь Кир задал мне еще какой-нибудь вопрос и я так же правдиво ответил бы ему, невзирая на самую дорогую цену правды.

И царь дал мне такую возможность, за что я и по сей день благодарен ему больше, нежели Скамандру - за самое почетное гражданство.

Прежде чем вновь привести к царю пойманного убийцу, его одели в чужую одежду, но тоже арамейской, а не пер­сидской принадлежности. Той, в которой он явился во дворец, видимо, опасались, хотя наверняка всю общупали и перетряхнули.

И вновь я проделал короткий путь, не сделав ни единого шага, то есть повиснув в крепких руках царских стражей.

Они перенесли меня в другую комнату, попросторней застенка, но с такими же грубо обтесанными каменными стенами и без окон. Ту комнату освещали простые гли­няные светильники, заправленные скорее всего пальмо­вым маслом. Прежде чем меня ткнули носом в пол, я успел заметить три небольших резных стульчика на воз­вышении, а на стене позади возвышения - золотую че­канку в виде орла с небольшой головкой и широко рас­простертыми крыльями. То был родовой знак Ахеменидов.

Стражи молча поставили убийцу на колени, пригнули ему голову к полу, а один даже придавил его шею ногой.

Вскоре я услышал, как открылась дверь (но не та, через которую внесли меня), послышались мягкие шаги, шуршание одежд, и вот с возвышения раздался властный голос:

- Поднимите его!

Я очутился на ногах.

- Отпустите ему руки! - повелел Кир.

Стражники освободили мои уже онемевшие от крепких захватов предплечья. Замечу, что меня не держали связан­ным.

Теперь царь персов возвышался передо мной во всем своем блеске - в шкуре гирканского тигра, грубо под­крашенной в пурпур, в шерстяном хитоне с рукавами до запястий, в анаксаридах из светлой кожи и высоких башмаках с золотыми колечками и тесемками, стяги­вавшими голенища. На голове Кира поблескивала зо­лотыми кольцами остроконечная тиара, закрывавшая уши.

Теперь Пастырь персов показался мне гораздо крупнее и гораздо старше, чем в час, а вернее, в миг нашего первого, чересчур близкого знакомства. В густой, тщательно завитой кольцами бороде резко проглядывала седина. Черты каза­лись правильными, если не считать крупноватого носа. Лицо выглядело прямым, продолговатым и несколько тя­желым. Лоб царя был чист. Я не увидел на его лбу ни тяжелых складок, ни торчащего вверх над переносицей пря­мого "копья тиранов". И щеки его совсем не одрябли, как бывает у людей невоздержанных или просто утомленных жизнью.

Удивили меня его руки, неподвижно лежащие на не­больших подлокотниках,- крупные, очень широкие кисти и резко выделявшиеся костяшки пальцев, какие бывают у каменотесов или пахарей. Я взглянул также на его стопы и подумал, что они непропорционально малы по сравнению с кистями. Впрочем, потом мне иногда казалось, что в оценке этих подробностей мной владела невольная иллю­зия, вызванная освещением.

По правую руку царя сидел высокий, довольно худой человек, тоже в тигровой шкуре, но некрашеной, и тоже в тиаре, но с загнутым вниз концом. То был Гистасп, двоюродный брат Кира, по своей воле отдавший ему власть над Персидой. Он выглядел года на два старше царя.

А по левую руку от Кира находился змееликий эламит, посаженный вавилонским царем правитель Элама по имени Гобрий, в те дни - гость царя персов. Без всякого коле­бания ему можно было дать и сорок и восемьдесят лет от роду. Роскошь его одеяний, похоже, превосходила все богатство самого Кира. Темно-синий парчовый кафтан эла­мита, скрывавший ступни, весь переливался узорами из золотых лилий. Пояс сверкал драгоценными камнями. Шапка на нем была круглая, плотно прилегавшая к голове и перетянутая составным обручем из электра. Само же лицо эламита так и отливало бронзой, а с тонких губ не сходила неподвижная улыбка. Этот человек вызывал у меня смутные подозрения, и Кир, как мне показалось, заметил мою тре­вогу.

- Итак, ты - Анхуз-коновал из Дамаска,- неторопли­во выговаривая каждое слово, будто кладя камень на камень, сказал Кир.

- Нет,- покачал я головой,- или не больше, чем на тридцать дней моей жизни, проведенной в Дамаске.

Кир переглянулся с эламитом. И в то время как улыбка на губах эламита не дрогнула, на лице Кира промелькнуло самое искреннее, хотя и сдержанное изумление.

- Однако ты излечил коней,- так же ровно и твердо произнес он.

- Это верно,- искренне подтвердил я.- Но должен сказать, царь, что исцеление твоих прекрасных коней и убийство твоих убийц - дела одного и того же порядка.

У Кира приподнялись брови, у Гистаспа брови, нап­ротив, опустились. Улыбка Гобрия стала шире, вернее - "удлинилась", а в его глазах коротко вспыхнул огонек лю­бопытства.

- Вижу, не наши вопросы, а наше молчание скорее раскроет все твои тайны,- немного подумав, заметил Кир.

Это был приказ рассказывать все начистоту. И я рас­сказал все, скрыв только имя Скамандра, историю шко­лы Болотных Котов и все знания, запрещенные клят­вами. Частичная правда тоже может считаться полноценной правдой, если ею не пользоваться только для своей выгоды, как пользуются ложью. Кратон Милетянин выходил просто наемным убийцей и, несмотря на молодость,- знатоком стран, обычаев и политики их правителей. До сих пор полагаю, что мой рассказ той ночью получился увлекательным, хотя и не мог бы срав­ниться с повествованием Одиссея, попавшего на остров эаков.

Когда я закончил, пальцы Кира несколько раз шевель­нулись. Сам он казался невозмутимым. Гистасп сидел на­хохлившись, а Гобрий напоминал статую, только складки его одежд чуть волновались и сверкали, как тихая вода в лунную ночь.

- Итак, ты эллин,- пробыв некоторое время в молча­нии, так же твердо сказал Кир, будто не понаслышке, а своей царской волей теперь раз и навсегда утверждая мое происхождение.

- Да, царь! - с гордостью принял я от него это утвер­ждение.

- Не очень-то похож на эллина,- донесся шелестящий шепот эламита.

- Я уже сказал, что моя мать была набатейкой.

- Древний и славный народ,- с едва заметной усмеш­кой сказал Гобрий, глянув искоса на царя персов.

- Никогда не доводилось видеть чистокровного эллина,- признался Кир,- У нас в горах не бывает ваших сбо­рищ,- добавил он, имея в виду рынки,- Но часто прихо­дилось слышать, что эллины - народ, не любящий правду, будто правда - одежда слишком простая для человека, как шерсть на волке или медведе.- Он свел брови, подыскивая слово.- И неказистая. Верно ли это?

- Чужестранцы всегда преувеличивают недостатки со­седей,- попытался я выгородить своих.- Но чего не от­нимешь у эллинов, так это склонности украшать одни слова другими словами.

- Однако ты эллин, и справедливый Митра, спрямитель путей, видит моими глазами, что ты говоришь правду,- с некой непонятной мне торжественностью изрек Кир, слов­но пропустив мою апологию мимо ушей.

- Это так,- подтвердил я и попытался развести руками, открыв царю ладони, но стражи вцепились в мои руки и прижали их к моим бокам.

Царь задумался и потеребил нижние колечки бороды.

- Что ты скажешь, брат? - вопросил он Гистаспа, по­вернувшись к нему вполоборота.

- То, что этот негодяй открыл не все,- без всякого священного гнева, а скорее даже устало ответил Гистасп.

- А ты, мой добрый гость...- Кир в четверть оборота повернулся к эламиту,- В тебе мудрость многих веков.

- Эллины владеют своим рассудком и языком, как ла­сточки и стрижи своими крыльями,- осторожно проше­лестел эламит,- Можно сказать, он сумел и скрыть, и честно проговориться. Из этого эллина, думаю, можно извлечь пользу.

Мое мнение об эламите раздвоилось. Я не смог побороть чувство благодарности. И было похоже, что он разгадал мои собственные тревоги и сомнения.

- Если царь позволит, можно узнать больше,- добавил он.

- Здесь повелевай, Гобрий,- охотно позволил Кир и даже, как почудилось мне, вздохнул с облегчением.

Эламит по-змеиному качнул туловищем в мою сторону.

- Потерявший голову тебе известен? - вопросил он.

- Да,- был мой ответ,- Раньше видел и голову и тело в едином целом.

-Где?

- В Милете.

- Имя знаешь?

- Нарцисс. Его многие знали в Милете.

- Что он там делал?

- Пел.

Ни одно мое слово не было ложью, но клятву молчания я был обязан сдержать.

- Пел,- усмехнулся Гобрий,- Здесь он тоже пел. Про­давать в одной лавке птиц и оружие - большая ошибка. Того, кто покупает мечи, могут раздражать птичьи трели. И вот плачевный итог.

- Милет,- задумчиво проговорил Кир.- Ведь этот город очень, очень далеко.

Мне показалось, что в быстром взгляде эламита на царя персов мелькнуло снисхождение.

- Как ты думаешь, эллин, это он, певец, смог убить гепарда? - задал Гобрий странный вопрос.

- Не знаю.

- Хороший ответ,- кивнул он,- Скольких ты убил в саду и во дворце?

- Одного в саду. Одного на дворце. Двоих внутри. Всего четверых,- доложил я.

- Сражение было большим,- обратился Гобрий к царю,- раз на флангах осталось еще столько же чужих трупов.

Внезапно Кир рассмеялся - в стенах дворца как будто громыхнул раскат грома.

- Значит, большее число моих славных воинов осталось в живых,- произнес он уже без всякой улыбки.- Вот у нас есть эллин. Пусть он и ответит, какой тут был порядок всех убийств и когда полагалось умереть ему самому - до или после этого певца. Эллины верят в могущество судьбы. Пусть он даст свою разгадку.

Эламит подался назад, сверкнув складками своих оде­яний.

- У меня нет разгадки,- ответил я,- кроме той, что заговор против тебя, великий царь, гораздо больше, чем могло показаться каждому из тех, кого наняли лишить тебя жизни.

- Хитроумные эллины,- вполне уважительно прогово­рил Кир.- Как мудрено говорят. Скажи проще: кого ты будешь теперь обвинять в своей дурной судьбе и своей смерти?

Не помню страха. Но помню, что испытывал гордость оттого, что царь был готов прислушаться к моим самым сокровенным мыслям и выводам.

Как уж там проще ни старайся, а к логову тигра в полный рост и по прямой линии не подойдешь.

- Раз одним убийцам велели немедля покончить с дру­гими убийцами,- начал я,- значит, за всем этим черным делом стоит человек осторожный и остерегающийся молвы. Но он, замышляя против тебя, царь, сам устроил такую путаницу. Выходит, этот человек имеет слабый характер и довольно тороплив.

- Молод, а как говорит,- усмехнулся Кир,- Вот они, эллины. Наверное, все - певцы.

- Винить - не мое дело,- подойдя к "последней две­ри", сказал я и запнулся.

Произнеся имя подозреваемого в охоте на Кира, то есть получив право осудить владельца этого имени, Кратон Милетянин, отрекшийся от своего рода, поднимался на ступеньку ближе к царям.

- Виной царь распорядится, а ты делай свое дело,- торопливо проговорил Кир, поморщился и подобрал под себя ноги, словно все стесняли его, словно, окажись мы один на один, он бы вскочил со своего трона и, подбежав к преступнику, сам бы тряхнул его за шиворот.

- Подозрения простого безродного наемника, не свя­занного узами крови, долга и подданства, падают на царя Мидии,- признался я и почувствовал, будто начинаю взле­тать над полом и над головами обступивших меня страж­ников.

Кир медленно и глубоко вздохнул, затем оторвал руки от подлокотников и правой взялся за свой широкий пояс, а левую положил на рукоятку своего меча.

Его брат Гистасп не шелохнулся, как будто заснул с открытыми глазами, а эламский гость снова двинулся всем туловищем, теперь - в сторону царя.

- Вот так говорят чужеземцы,- негромко произнес Кир словно бы с тяжестью на сердце.- И станут говорить потом.

- Раз так,- подал голос эламит,- то мы можем считать этого эллина на один час правителем всех чужеземцев - арамеев, бактриан, согдов, лидийцев, египтян и даже эл­линов. Можно узнать от него все будущие слухи.

По взгляду Гобрия, обращенному в мою сторону, я по­нял, что избавил его от неприятной необходимости вы­сказывать Киру свои собственные подозрения.

- Что известно чужеземцу о царе Мидии Астиаге? - вдруг очнулся Гистасп, понимая, что его царственному брату самому неуместно задавать такие вопросы.- Да почиет на царе великой Мидии милость богов.

Я сказал что знал.

- Известно ли чужеземцу, что Кир, сын Камбиса, по­велитель Персиды, подвластной царю Мидии, никогда не нарушал перед царем Мидии своего слова и никогда не желал получить престол в Эктабане?

- Готов в это поверить,- был мой честный ответ,- Здесь, в горах, легче дышится. И на вершинах гор обитают боги.

Кир снова вздохнул и отпустил пояс, вернул руку на подлокотник.

- Известно ли чужеземцу,- продолжал свои расспросы Гистасп,- что и царь Мидии Астиаг милостиво принял; священную отрасль от своей дочери Манданы, несмотря на многие неблагоприятные предзнаменования?

- В милосердии царя Астиага нельзя сомневаться.

Действительно, чего мидянин ждал сорок лет, раз уж так опасался внука? Чем соперник моложе, тем легче с ним покончить. Неужто и вправду посовестился? Чрезмер­ная любовь к дочери? Советы мудрых жрецов-магов? Теперь Астиагу было уже под восемьдесят, и иных высокородных наследников, кроме Кира, он не имел. Так чего ему теперь было страшиться своего естественного преемника, который уже почти сорока годами своей жизни доказал царю метрополии, что не страдает чрезмерным честолюбием? Жажда власти более всего мучает юное сердце, а Кир был уже далеко не юн.

Да, пред лицом Кира мои подозрения слабели. Но я знал, что есть еще одно верховное господство над всеми узами и договорами - господство Судьбы. И что она на­шептала на ухо дремавшему после сытного обеда Астиагу сам он, чего доброго, не помнил. Но, возможно, запомнил только одно - страх.