- Это была моя жена, сэр, - Шарп и сам не знал, зачем сказал это: разве что ему захотелось поколебать уверенность Уиндхэма, и это сработало. Челюсть полковника отпала, он в растерянности глянул на Коллетта, а потом снова воззрился на Шарпа:
- Что?
- Моя жена, сэр. Миссис Шарп.
- Боже мой! – полковник лихорадочно листал бумаги, сложенные стопкой возле портрета его жены. – Но здесь нет указаний о вашем браке!
- Это было скромное венчание, сэр.
- Когда? Кто дал разрешение?
- Шестнадцать месяцев назад, сэр, - он улыбнулся полковнику. – У нас есть дочь, почти восьми месяцев от роду.
Он видел, что полковник складывает в уме, получает неверные цифры, и это расхождение избавило его от дальнейших расспросов. Уиндхэм был смущен:
- Приношу свои извинения, Шарп. Без обид, надеюсь?
- Никаких обид, сэр, - ангельски улыбнулся Шарп.
- Живет с батальоном, да, миссис Шарп?
- Нет, сэр. В Испании. У нее там работа.
- Работа! – подозрительно воззрился на него Уиндхэм. – Что же она делает?
- Убивает французов, сэр. Она в партизанах, известна как La Aguja, Игла.
- Боже сущий! – Уиндхэм сдался. Он слышал о Шарпе от Лоуфорда и дюжины других людей - и воспринял эту информацию как предупреждение. Ему говорили, что Шарп независим, очень полезен в бою, но для достижения успеха не всегда пользуется законными методами. Полковник знал, что выходцам из низов свойственно уважение к правилам – но Уиндхэм никогда не видел успешного офицера из низов: то ли власть ударяла им в голову, то ли выпивка, но что бы ни было причиной, такие люди его возмущали. Хороши они были только в одном: в управлении. Эти люди знали систему изнутри гораздо лучше прочих офицеров, они становились лучшими в армии инструкторами. Да, Лоуфорд говорил, что Шарп – исключение, но Уиндхэм был пятнадцатью годами старше Лоуфорда и считал, что лучше понимает армию. Он признавал, что послужной список Шарпа был чудесен, но было также очевидно, что этому человеку предоставлялась необычайная свобода, а свобода, как знал Уиндхэм, чертовски опасная вещь. Она внушает человеку идеи не по чину – но полковник никак не мог заставить себя оборвать этого зазнайку, хотя чувствовал себя обязанным это сделать. Уиндхэм предпочитал брать препятствия с лета, а сейчас он ощущал себя старушкой на пони, пытающейся найти просвет в колючей изгороди!
- Я рад своей удаче, Шарп.
- Удаче, сэр?
- В этом назначении.
- Да, сэр, - Шарп чувствовал, что наказание грядет, но до последнего момента не верил в него. А команда "Целься!" уже прозвучала.
- Одиннадцать капитанов – многовато!
- Да, сэр.
Уиндхэм взглянул на Коллетта, но майор опустил глаза, не желая оказывать поддержки. Черт! Ладно, вперед, на барьер!
- Раймер должен получить роту, Шарп. Он купил патент, потратил деньги. Уверен, вы признаете его права.
Шарп ничего не сказал, лицо его было бесстрастно. Он ждал этого, но горечь от этого не уменьшалась. Итак, Раймеру достанется приз, поскольку у Раймера есть деньги? Тот факт, что Шарп захватил "орла", что Веллингтон говорил о нем, как о лучшем командире стрелковых частей во всей армии, ничего не значил? Конечно, такие вещи бессмысленны, когда патент можно купить. Если бы Наполеон Бонапарт вступил не во французскую армию, а в английскую, он, при должной удаче, был бы сейчас капитаном, а не Императором, повелителем половины мира. Будь проклят Раймер, будь проклят Уиндхэм и будь проклята вся эта армия! Шарп чувствовал, что пришло время уйти, стряхнуть с плеч бремя этой лживой системы. Внезапно в окно резко застучал дождь. Уиндхэм поднял голову, точно так же, как гончие у его ног:
- Дождь! А мои одеяла проветривают! Джек, можно вас попросить поднять моего слугу...- Коллетт вежливо поклонился и вышел, а Уиндхэм откинулся в кресле: - Мне очень жаль, Шарп.
- Да, сэр. А мой приказ о повышении?
- Отклонен.
Вот значит, как. Расстрельная команда нажала на курки, и лейтенант Ричард Шарп издал язвительный смешок, заставивший Уиндхэма нахмуриться. Снова лейтенант!
- Так что мне делать, сэр? – Шарп дал пробиться горечи. – Я поступаю под командование капитана Раймера?
- Нет, мистер Шарп, не поступаете. Для капитана Раймера ваше присутствие нежелательно, надеюсь, вы это понимаете. Ему нужно время осесть и вникнуть в суть дел. Я найду вам занятие.
- Я забыл, сэр. Я теперь отвечаю за женщин.
- Без дерзостей, Шарп! – Уиндхэм резко пригнулся, напугав собак. – Вы что, не понимаете? Есть правила, приказы, директивы, Шарп, которые управляют нашими жизнями. Если им не следовать, как бы обременительны они ни были, мы откроем путь анархии и тирании, тому самому, против чего мы сражаемся! Понимаете?
- Да, сэр, - Шарп знал, что бессмысленно упоминать о том, что правила, приказы и директивы созданы привилегированными для защиты своих привилегий. Так всегда было и всегда будет. Единственное, что он мог сделать – собрать остатки достоинства в кулак, выйти отсюда и надраться, показать лейтенанту Прайсу, как это делают настоящие эксперты.
Уиндхэм снова откинулся в кресле:
- Мы идем на Бадахос.
- Да, сэр.
- Вы – старший из лейтенантов.
- Да, сэр, - односложные ответы Шарп мог давать бесконечно.
- Будут свободные должности, поверьте. Если, конечно, мы пойдем на приступ, - это было правдой, и Шарп кивнул.
- Да, сэр.
- Кроме того, вы можете сменить полк, - Уиндхэм выжидающе посмотрел на Шарпа.
- Нет, сэр, - всегда находились офицеры, полки которых переводились в непопулярные места, вроде Лихорадочных островов - они с легкостью менялись с офицерами другого полка, поближе к игровым столам и подальше от мерзких болезней. Обычно они подкрепляли свое предложение деньгами, но Шарп не представлял себе, что покинет Испанию – по крайней мере, пока Тереза и Антония заперты в Бадахосе. Он слушал шум дождя за окном и думал об одинокой всаднице. – Я остаюсь, сэр.
- Отлично! – голос Уиндхэма был далеко не удовлетворенным. – У нас много работы. Нужно озаботиться мулами: я видел, что с ними бывает - и, знает Бог, скоро мы будем завалены кирками и лопатами. Надо наладить их учет.
- Ответственный за мулов, кирки и женщин, сэр?
Уиндхэм поднял глаза:
- Да, мистер Шарп, если настаиваете.
- Подходящая работа, сэр, для стареющего лейтенанта.
- Трудности, лейтенант, порождают смирение.
- Да, сэр.
Смирение. Очень важное качество для солдата. Шарп снова сардонически усмехнулся. Не смирением были захвачены орудия в Сьюдад-Родриго, не оно прокладывало путь по узким улицам Фуэнтес-де-Оноро, не оно вывозило золото из Испании, не им был захвачен у врага "орел", не им спасен генерал, не оно вывело стрелков из окружения и не оно убило султана Типу. Сардонический смех Шарпа прорвался наружу. Наверное, Уиндхэм прав: он слишком заносчив, ему нужно смирение. Теперь он будет осматривать жен и считать лопаты, для чего не требуется ни инициатива, ни лидерские качества, а мулам, безусловно, нужны четкие быстрые решения – смирение для этого нужнее всего. Но последнюю попытку сделать необходимо.
- Сэр?
- Да.
- Разрешите просьбу.
- Давайте.
- Я хочу командовать "Отчаянной надеждой" в Бадахосе, сэр. Я прошу вас продвинуть мое имя в списке претендентов. Знаю, еще рано, но я был бы очень благодарен вам за это.
Уиндхэм воззрился на него:
- Вы очень неуравновешенны.
Шарп покачал головой. Он не собирался объяснять, что хочет продвижения, которое никто не мог бы у него отнять, хочет проверить себя в бреши, поскольку никогда не делал этого. А если он умрет, как, скорее всего, и будет, и никогда не увидит дочери? Тогда она будет знать, что отец ее погиб, пытаясь пробиться к ней, возглавляя атаку, и сможет гордиться им.
- Я очень хочу этого.
- Вам это не нужно, Шарп. После Бадахоса будут повышения.
- Вы продвинете мое имя, сэр?
Уиндхэм поднялся:
- Подумайте об этом, Шарп, хорошенько подумайте. Утром отчитаетесь майору Коллетту, - он указал на дверь. Беседа оказалась куда тяжелее, чем думалось, и полковник был недоволен. – Вам это не нужно, Шарп, правда. Удачного дня.
Шарп не замечал дождя. Он стоял и смотрел через долину на крепость. Он думал о Терезе, запертой за толстыми стенами, и знал, что должен идти в брешь, что бы ни случилось. Так было нужно для восстановления в чине и, возможно, командования ротой, но главное, этого требовала его солдатская гордость.
Блаженны кроткие, говорили ему, ибо они наследуют землю. Но только после того, как последний солдат отдаст им ее по доброй воле.
Глава 11
"Сержант Хэйксвилл, сэр! Под командование лейтенанта Шарпа, сэр, как приказано, сэр!" - правый башмак грохнул о землю, рука взметнулась в салюте, лицо дергалось, но было полно удовлетворения.
Шарп отсалютовал в ответ. С момента понижения прошло уже больше трех недель, но рана еще болела. Пораженный батальон называл его "сэр" или "мистер Шарп", только Хэйксвилл давил на больное место. Шарп указал на кучу инструментов на земле:
- Вот. Разберите это.
- Сэр! – Хэйксвилл повернулся к команде землекопов легкой роты. – Вы слышали лейтенанта! Разберите это и двигайтесь, мать вашу! Капитан хочет, чтобы мы вернулись!
Хэгмен, старый стрелок, лучший снайпер роты, служивший под началом Шарпа семь лет, улыбнулся своему старому капитану:
- Ужасный день, сэр.
Шарп кивнул. Дождь перестал, но похоже было, что скоро зарядит снова.
- Как дела, Дэн?
- Чертовски отвратительно, сэр, - ухмыльнулся стрелок, оглянувшись, не подслушивает ли Хэйксвилл.
- Хэгмен! – заорал Хэйксвилл. – То, что ты чертовски стар, не значит, что ты не можешь работать! Тащи сюда свою чертову задницу, быстро! – сержант улыбнулся Шарпу: - Извините, лейтенант, сэр. Рот не закрывается, да? Работа не ждет! – Лязгнули зубы, голубые глаза бешено заморгали: - Как там ваша дамочка, сэр? Хорошо? Надеюсь возобновить с ней знакомство. Она в Бадда-хуссе? – он усмехнулся и повернулся к землекопам, которые подбирали лопаты, выпавшие из сломавшей ось повозки.
Шарп не обращал внимания на насмешки: реагировать на Хэйксвилла значило выйти из себя, что только обрадовало бы мерзавца. Он отвернулся от повозки и посмотрел на вздувшуюся серую реку. Бадахос. До него теперь было четыре мили. Над городом нависал замок, сползающий по скалистому холму над местом слияния Гвадианы и Ривильи. Армия добралась сюда сегодня утром из Эльваса и теперь ждала, пока инженеры добавят последние штрихи к понтонному мосту, который доставит британцев на южный берег, к стенам города. Каждый из жестяных понтонов, укрепленных деревянными распорками, весил пару тонн, и для опоры через Гвадиану пришлось выстроить в ряд несколько десятков неуклюжих продолговатых лодок, которые привозили сюда на волах. Все они были пришвартованы друг к другу бортами, все заякорены, чтобы переполняемая дождями река не снесла их, а поверху инженеры проложили массивные тринадцатидюймовые кабели. Вода грязно вспенивалась между лодочными бортами, переплескивала через кабели, доски прибивались очень быстро, что говорило о постоянной практике инженеров, уже неоднократно наводивших мосты через реки Испании. Еще не были забиты последние гвозди, а первые повозки уже вступили на мост, чтобы десятки людей могли присыпать доски землей и песком, превратив их в грубое подобие дороги.
"Вперед!" Начали переправляться войска, спешенные люди из новоприбывшей тяжелой кавалеристской бригады вели под уздцы своих лошадей. Животные нервничали на грохочущем мосту, но они переправились, и Бадахос был взят в кольцо.
На том берегу кавалеристы седлали коней и строились в эскадроны. Когда начала переправляться пехота, кавалерия дала шпоры и понеслась к городу. Против огромных стен они мало что могли, но это было доказательством силы, заявлением о намерениях и вызовом тем немногим французским кавалеристам, кто остался в Бадахосе и мог решиться вырваться за стены.
Снова закапало, мелкие брызги темной воды кропили и без того промокшие отряды, пересекавшие реку и уходившие налево, к городу. В рядах пехоты раздался радостный крик, когда из Бадахоса донесся звук орудийного выстрела: эскадрон тяжелой кавалерии подобрался слишком близко к стене, французы решили проверить пушку, и британские всадники вынуждены были унестись за пределы досягаемости. В криках радости была горькая ирония: пехоте скоро идти на смерть, таящуюся в жерлах пушек, но приятно видеть, как щеголям-кавалеристам утирают нос. Никто из кавалеристов не осмелится сунуться в бреши Бадахоса.
Полк Южного Эссекса стал отрядом вьючных мулов. У инженеров было больше сотни телег, ждущих переправы, но две головные умудрились сломать оси, так что Южному Эссексу выпало переправлять грузы вручную. Уиндхэм осадил коня рядом с Шарпом:
- Все готово, мистер Шарп?
- Да, сэр.
- Держитесь ближе к багажу во время переправы!
- Да, сэр, - Нет, сэр, шерсти три мешка, сэр. – Сэр?
- Мистер Шарп? – больше всего Уиндхэм хотел оказаться подальше отсюда.
- Вы переслали мою просьбу, сэр?
- Нет, мистер Шарп, еще слишком рано. Мое почтение! – полковник тронул край своей двууголки и погнал коня прочь.
Шарп отстегнул палаш, бесполезный при подсчете лопат и кирок, и побрел через грязь к батальонному багажу. У каждой роты был мул, тащивший учетные книги, бесконечную работу, прилагавшуюся к капитанству, кое-какие припасы и, нелегально, багаж некоторых офицеров. Прочие мулы тащили имущество батальона: запасные орудийные ящики, мундиры, бумаги и мрачный сундучок хирурга. Среди мулов толклись и офицерские слуги, ведя в поводу запасных и вьючных лошадей, а также дети. Они кричали и прыгали среди лошадиных копыт под кажущимся присмотром своих матерей, обычно заползавших под самодельные тенты, чтобы скрыться от дождя в ожидании приказа на марш. По правилам в батальоне должно быть не больше шестидесяти жен, но, разумеется, за три года войны полк Южного Эссекса оброс куда большим количеством. С батальоном шло более трехсот женщин, столько же детей, в чьих жилах текла смесь английской, ирландской, шотландской, валлийской, испанской и португальской крови, была и француженка, брошенная при отступлении из Фуэнтес-де-Оноро и решившая остаться с захватившим ее сержантом из роты Стерритта. Были шлюхи, идущие с армией за скудные гроши, были и настоящие жены, могущие подтвердить свой статус бумагами, но кое-кто называл себя женой и без официальной церемонии. Все держались вместе. Многие выходили замуж дважды-трижды в течение войны, теряя мужей благодаря французской пуле или испанской лихорадке.
Вчера утром Уиндхэм отменил смотр жен. В бараках этот смотр еще имел какой-то смысл, поскольку давал шанс надзирающему офицеру проявить строгость на глазах у полковника, но женщины Южного Эссекса были от смотра не в восторге, считали его бессмысленным и всячески выказывали свое несогласие. Когда Шарп впервые построил их перед Уиндхэмом, жена рядового Клейтона, симпатичная девчонка, кормила ребенка грудью. Полковник остановился возле нее в замешательстве и, уставившись на свои сапоги, строго произнес:
- Сейчас не время, женщина!
Она усмехнулась и потрясла в его сторону грудью:
- К’гда он хоч’т жрать, он хоч’т жрать, с’всем как его отец!
Среди женщин раздался смех, со стороны мужчин – одобрительные выкрики, и Уиндхэм ретировался. Может, Джессика и нашлась бы в этой ситуации, но он – нет.
Когда Шарп добрался до поливаемого дождем багажа, женщины заулыбались ему из-под своих одеял. Лили Граймс, маленькая женщина с бесконечной бодростью духа и языком острым, как хорошо заточенный байонет, вскинулась в шутливом салюте:
- Парадам каюк, кап’тан? – женщины всегда звали Шарпа капитаном.
- Точно. Лили.
Она шумно выдохнула:
- Чокнутый он.
- Кто?
- Чертов полковник. Зачем ему устраивать нам смотр?
Шарп ухмыльнулся:
- Он о вас беспокоится, Лили. Хочет за вами приглядеть.
Она рассмеялась:
- Скорее, он хочет поглядеть на сиськи Салли Клейтон. Да и ты взгляда не отводил, кап’тан, я видела.
- Я просто хотел, чтобы это была ты, Лили.
Она зашлась хохотом:
- Когда скажешь, кап’тан, только попроси.
Шарп засмеялся и пошел прочь. Он восхищался женами. Они стойко переносили все трудности кампании: ночи под дождем, скудные рационы, длинные переходы – и никогда не жаловались. Они провожали мужчин в бой, а потом рыскали по полю в поисках раненого мужа или его тела, иногда и детей себе в помощь приводили. Шарп своими глазами видел, как Лили тащила по разбитой дороге двух детей, мужнин мушкет и скудное семейное имущество. Они были сильными.
И, разумеется, они не были леди: три года на Пиренейском полуострове были в этом порукой. Кто-то был одет в старый мундир, большинство – в многочисленных грязных юбках, драных шалях и намотанных на голову шарфах. Их кожа была темной от загара, руки и ноги – огрубевшими, они могли раздеть труп донага за десять секунд и обчистить дом за полминуты. Они были громкими и совершенно нескромными сквернословками – ни одна женщина не была бы другой, живя в батальоне. Часто они спали со своими мужчинами в чистом поле под каким-нибудь деревом или кустом, создававшим зыбкую иллюзию уединения. Женщины эти мылись вместе, чем могли помогали друг другу, занимались любовью, рожали – и все под прицелом тысячи глаз. На утонченный взгляд, они были ужасны, но Шарпу нравились. Они были сильны, добры, безропотны и сплоченны.
Майор Коллетт прокричал приказ готовиться, и Шарп повернулся к своему владению – багажу. Это был хаос. Двое детей успешно срезали корзину с винными бутылками с одного из мулов Сатлера, а сам Сатлер, испанец, владелец передвижной лавки, орал на них, но не решался отпустить повод, к которому привязал остальных мулов.
Шарп прокричал: "Готовьсь!" - но никто не обратил на него внимания. Помощники Сатлера поймали детей, но тут матери, почуяв добычу, накинулись на помощников, обвиняя в избиении малолетних. Это был ад – и этот ад был отдан под его команду.
- Ричард! – Шарп обернулся. Перед ним был майор Хоган.
- Сэр.
Хоган усмехнулся с высоты седла:
- Ты что-то очень формален сегодня.
- Так ведь большая ответственность. Глянь: моя новая рота, - он обвел рукой багажный караван.
- Да, слышал, - Хоган спешился, потянулся и вдруг резко повернул голову, услышав крики с моста. Лошадь какого-то офицера испугалась серо-стального потока и нервно пятилась назад в непосредственной близости от подпиравшей пехотной роты. Капитан в панике стал хлестать животное, только больше пугая его, и лошадь начала бить копытами. - Слезай! - закричал Хоган, у него оказался неожиданно громкий голос: - Тул! Слезай! Спешивайся!
Офицер продолжал хлестать лошадь, дергал поводья, и та взбрыкнула, всеми силами пытаясь сбросить седока. Грохнувшись оземь, она заржала, и офицер вылетел из седла, попытался уцепиться за край настила, но не удержался и исчез в реке.