* * *
Мальчик не знал, зачем и почему старики взяли его с собой, но даже детский его разум подсказывал, что в этом походе сквозь ночь было нечто огромное. И он изо всех сил старался оказаться достойным их выбора: держать широкий шаг, несмотря на свои короткие тонкие ножки, и мужественно сдерживать удары сердца, когда оно готово было выскочить из горла. Но путь был слишком долог. Ребенок давно выбился из сил и все чаще испуганно вздрагивал, когда в туманном свете луны, внезапно удлиняясь и сокращаясь, бросались на землю их собственные тени и не было слышно ничего, кроме звука шагов, собственных шагов по гулким камням мощеной дороги. И когда перед его лицом вдруг мелькнуло что-то черное и шершавое - летучая мышь, - когда оно издало тихий свист и пропало в ночи, малыш закричал, цепляясь за руку деда:
- Дедушка, дедушка! Куда мы идем?
Старик не обернулся, только буркнул жестко и сердито:
- Молчи и пошевеливайся! И не задавай вопросов.
Мальчик весь сжался, как от удара. Ему было стыдно, что он не смог сдержать своего страха. Не нужно было спрашивать, корил он себя.
Но рабби Элиэзер, Чистый-и-Ясный, строго взглянув на деда, поддержал плачущего малыша:
- Неразумный ты человек, Абталион. Как же ребенку не спрашивать? Как не удивляться, что его поднимают с постели и уводят неизвестно куда, в ночь? И почему он не должен знать о причине нашего ухода и странствия? Разве он, по праву крови, не участник нашей судьбы? Разве не суждено ему терпеть наши бесконечные тяготы дольше, чем нам самим? Наши глаза скоро закроются навек, а ему предстоит еще долго жить. Он будет нашим свидетелем перед другим поколением, он будет последним, кто видел в Риме светильник с алтаря Господа. Зачем держать его в неведении? Ведь мы хотим, чтобы он сохранил знание, стал посланником этой ночи.
Абталион пристыженно молчал. Рабби Элиэзер наклонился к мальчугану и ласково потрепал его по волосам:
- Спрашивай, дитя! Смело спрашивай обо всем, что желаешь знать. Я отвечу тебе на вопросы. Лучше спросить, чем не знать. Только тот, кто много вопрошает, может многое понять. А кто многое поймет, станет праведником.
Сердце мальчика забилось от гордости: мудрец, которого почитали все остальные, разговаривал с ним так серьезно. Ему хотелось благодарно поцеловать рабби руку, но он робел, не в силах произнести ни слова дрожащими горячими губами. Но рабби Элиэзер, прочитавший за долгую жизнь великое множество книг, умел читать письмена души и в темноте молчания. Он чувствовал, что мальчику не терпится узнать, что с ним произошло и куда они идут. Он мягко притянул к себе руку малыша. Легкая, как бабочка, затрепетала она в холодной ладони старца.
- Я скажу тебе, куда мы идем, ничего не скрою. Ведь мы не совершаем ничего дурного, и, хотя сегодня мы избрали тайный путь, Бог с неба взирает на нас и читает у нас в душе. Ему ведомо наше дело, но только Он один знает, как оно закончится.
Обращаясь к мальчику, рабби Элиэзер не остановился, и все остальные тоже не замедлили шага, но подошли ближе, чтобы услышать, как мудрец наставляет несведущего ребенка.
- Это древний путь, дитя мое, его проложили наши отцы и пращуры, ибо мы народ кочевой и кочуем с незапамятных времен, и, кто знает, быть может, нам суждено кочевать вечно. Мы не захватываем, как другие народы, землю под нашими шатрами, у нас нет своих полей, где взрастали бы наши семена, зрели наши плоды. Мы лишь странствуем по свету, оставляя наши могилы в чужой земле. Но хоть мы и рассеяны в странах полуденных и полуночных, рассыпаны, подобно сорнякам между бороздами, мы все же остались народом, единственным и одиноким среди народов, благодаря нашему Богу и вере в Него. Есть нечто Невидимое, что связывает нас, Невидимое, что нас держит и сплачивает, и это Невидимое - наш Бог. Я знаю, тебе, ребенку, трудно это понять, ибо только видимое легко воспринимается чувствами, только телесное можно взять и пощупать: землю, и дерево, и камень, и железо. Потому-то другие народы создали своих богов из видимостей, из деревьев и камней и металлов. Но мы, одни и единственные, привязаны к Невидимому и ищем смысл превыше нашего разумения. Все наши тяготы, печали и заботы происходят оттого, что мы не держимся за ощутимое, что мы всегда были и вечно будем искателями Невидимого. Но тот, кто привержен Невидимому, сильнее проверяющего на ощупь, ибо ощутимое прейдет, а Невидимое пребудет. И дух со временем пересиливает власть. Вот почему, дитя мое, мы существуем на земле так долго. Мы присягнули Тому, для Кого время не существует, поэтому мы пережили разные времена. Мы хранили верность Богу, поэтому Он, Невидимый, хранил верность нам. Я знаю, тебе будет трудно это постичь, ведь и мы сами часто, когда приходит беда, не постигаем, почему Бог и справедливость, в которую мы веруем, не объявляются в этих наших мирах, не становятся зримыми. Пусть сейчас ты меня не понимаешь, ты не отчаивайся, мой мальчик, и слушай дальше.
- Я слушаю, - робко и восхищенно выдохнул ребенок.
- С этой верой в Невидимое наши отцы и деды шли по свету. И вот, чтобы подтвердить свою веру в единственного незримого Бога, который никогда не показывается на глаза и чьи черты не передаст ни один портрет, наши предки создали себе знак. Ибо наш разум мал и узок и не может вместить Бесконечного. Лишь тень Божественного падает иногда на нашу жизнь, лишь слабый отсвет его проникает в наш земной день. Но чтобы наша душа никогда не забывала о своем долге служить Невидимому, а Он есть справедливость, вечность и милость, мы создали предметы богослужения, требовавшие постоянного бдения: светильник, называемый менорой, в котором всегда горели свечи, и алтарь, на котором всегда лежали свежие хлебы предложения. Эти вещи не были, не дай Бог, изображениями божественной Сущности, какие кощунственно создают другие народы. Нет, эти принадлежности (мы называем их священными) были всего лишь свидетельствами нашей неусыпной набожности, и, куда бы мы ни шли, они странствовали по свету с нами. Мы складывали их в ящик-ковчег, а ковчег прятали в переносном шатре-скинии, и наши отцы, отправляясь в путь, несли его на своих плечах. Когда они опускали скинию на землю, могли отдохнуть и мы. Если странствовала скиния, странствовали и мы. На отдыхе и в пути, днем и ночью, тысячи и тысячи лет мы, еврейский народ, всегда оберегали свою святыню. И пока мы благоговеем перед ней, мы остаемся народом на любой чужбине.
А теперь слушай. Священными принадлежностями ковчега были жертвенник, на который мы возлагали хлебы и питающий плод земного лона, и сосуды, откуда клубился ладан, чтобы достичь Господа, и скрижали Завета, заключенного с нами Господом. Но самой заметной из всех принадлежностей был светильник, чей свет вечно освещал Святая святых. Ибо Господь любит свет, который зажигает, а наша благодарность за свет, который Он подарил нашим глазам, нашим чувствам, создала этот светильник, искусно отлитый из чистого золота. На широком стволе возвышаются семь подсвечников, украшенные затейливо сплетенными венками из цветов. Когда в семи подсвечниках зажигаются семь свечей, в семи бутонах загорается свет и мы возвышаемся душой. Всякий раз по субботам, при виде этого зрелища, сердца наши становятся храмом памяти. А потому форма этого светильника - самый дорогой для нас знак, дороже всех прочих вещей на земле. И везде, где еврей еще хранит веру отцов, в каждом доме, в любой стороне света, слепок с меноры молитвенно поднимает к небу семь своих рук.
- А почему семь? - нерешительно спросил мальчик.
- Спрашивай, дитя мое, спрашивай! Вопрошание станет знанием. Семь - особое, высокое число среди других чисел, ибо за семь дней Бог создал этот мир и человека, и нет большего чуда, чем жить в этом мире, ощущать его и любить и познавать Творца. Благодаря свету Господь научил наши чувства - видеть, а душу - ведать. И потому светильник своими семью руками славит свет, внешний и внутренний. Ибо и внутренний свет нам даровал Господь, научив письму. Внешний свет мы воспринимаем зрением, внутренний свет - распознаванием письмен. Письмена для души - как пламя для наших чувств. Письмена сохраняют все - деяния Господа и деяния отцов, меру всякого делания, дозволенное и запрещенное, созидающий дух и формирующий Закон. По милости Божьей мы приходим в этот мир дважды: когда рождаемся на свет и когда просвещаем свой дух. И даже собственную суть мы постигаем благодаря просвещению. Ты понимаешь меня, мой мальчик?
- Нет, - вздохнул ребенок.
- Тогда запомни только одно, все прочее ты поймешь позже, запомни только то, что я скажу тебе сейчас. Самым святым, что мы сохранили в наших странствиях, единственным, что нам осталось с изначальных времен, были две вещи: Писание и светильник, Тора и менора.
- Тора и менора, - почтительно повторил мальчик и судорожно сжал руки, словно стараясь удержать эти слова.
- Ну, слушай дальше! Наступило время (оно давно прошло), когда мы устали от странствий. Ибо человек вожделеет к земле, как земля вожделеет к человеку. И когда, после долгих-долгих лет блуждания на чужбине, мы возвратились на землю, обетованную нам Моисеем, мы законно овладели ею. Мы пахали, и сеяли, и сажали виноград, и приручали животных, мы возделали плодородные поля и окружили их заборами и изгородями, мы были счастливы, ибо перестали быть нежеланными и отверженными среди прочих народов и вечными пришельцами на чужбине. Мы уже считали, что навсегда покончили с блужданиями, мы уже дерзко утверждали, что земля эта - наша, как будто земля когда-либо принадлежала человеку. Но все, что ему дается, дается взаймы. А он всегда забывает, что заиметь - еще не значит удержать, завладеть - еще не значит сохранить. Почувствовав землю под ногами, он строит на ней дом, он хочет врасти в почву корнями деревьев. Вот и мы впервые построили себе дома, возвели города. У каждого из нас был теперь родной кров. И мы, движимые благодарностью, захотели дать приют среди нас и Ему, нашему Господу и Покровителю. Мы решили построить Ему самый высокий и великолепный дом, Божий дом. В то благодатное мирное время жил в нашей стране один царь, богатый и мудрый Соломон…
- Да будет благословенно имя его, - тихо произнес Абталион.
- Да будет благословенно имя его, - повторили на ходу остальные старцы.
- …и построил он дом на горе Мория, где некогда предок наш Иаков увидел во сне ведущую в небо лестницу, а проснувшись, сказал: "Это место - священно и будет священным для всех народов Земли". Там и построил Соломон великолепный дом для Бога, возведя его из камня и кедрового дерева и драгоценных металлов. И когда наши предки взирали на его стены, сердца их проникались уверенностью, что Господь всегда будет жить среди нас и на вечные времена умиротворит нашу судьбу. Мы обрели покой, поселившись в своих домах, а столь долго носимая нами скиния и спрятанный в ней ковчег обрели покой в доме Господа. Днем и ночью менора возносила перед алтарем семь своих огней. Все наши святыни были надежно укрыты. И хотя Бог оставался невидимым, каким был и будет во веки веков, Он мирно пребывал в стране наших предков, в Святая святых Иерусалимского храма.
- Да узрят его снова мои глаза, - молитвенно повторили на ходу мужчины.
- Но слушай дальше, дитя мое. Все, что имеет человек, дано ему в долг, а счастливые времена катятся быстро, как колесо с горки. Напрасно мы думали, что мир будет длиться вечно. Потому что с востока пришел дикий народ и ворвался в наш город - так же, как те грабители, которых ты видел в городе нашей чужбины. Они захватили все, что можно было захватить, унесли все, что можно было унести. Все, что можно было разрушить, они разрушили. Они не смогли отобрать у нас только Невидимое: Божье слово и присутствие. Но менору, священный светильник, они сорвали с алтаря и утащили с собой - не из-за святости, этим слугам зла она была непонятна, но из-за золота. Грабители всегда любят золото. И алтарь, и все священные сосуды вместе с самим народом они увезли с собой в Вавилон.
- Вавилон? - робко перебил его мальчик.
- Спрашивай, спрашивай всегда, дитя мое, и пусть Господь удостоит тебя ответом. Вавилон был таким же большим и богатым городом, как тот, где мы живем теперь, и лежал так далеко от нашей родины, что даже звезды над головой располагались там иначе. Чтобы представить, на каком расстоянии оказались наши священные предметы, сосчитай сам: мы провели в пути только три часа и уже испытываем боль во всем теле и усталость. А чтобы попасть в Вавилон, нужно было провести в дороге в тысячу раз больше времени и даже больше. Теперь ты понимаешь, в какую даль они утащили наш светильник? Но запомни: никакая даль не воспрепятствует Божьей воле. Может быть, весь смысл нашей вечной отверженности и заключается в том, чтобы на чужбине святое становилось для нас еще более святым, а душа в годины испытаний проникалась еще большим смирением. И, увидев, что Его слово и в изгнании осталось для нас святым, Господь пробудил сердце вавилонского царя. Царь понял свою неправоту и отпустил наших отцов в Землю обетованную и отдал им светильник и другие принадлежности храма. И наши отцы через пустыни, горы и чащобы возвратились из Халдеи домой, в Иерусалим. Они вернулись живыми с края земли. Вернулись туда, где мы всегда были и куда всегда стремимся всеми помыслами. Мы снова отстроили храм на горе Мория, снова засияли семь огней пред алтарем Господа, и сердца наши снова возрадовались. И чтобы понять смысл нашего теперешнего странствования, хорошенько запомни вот что: нет на свете другого столь же священного и старинного творения рук человеческих, которое проделало бы столь далекий путь во времени. Из всех знаков нашего единства и чистоты этот светильник - самый драгоценный. И если он гаснет, судьбу нашу окутывает мрак.
Рабби Элиэзер умолк, словно его голосу изменили силы. Мальчуган глядел на него снизу вверх, и огонек жадного нетерпения в его взгляде молил старика о продолжении рассказа. Рабби Элиэзер ласково погладил мальчика по волосам:
- Что, глаза разгорелись, малыш? Ты не бойся: история наша никогда не кончится и, даже если я буду рассказывать ее много лет подряд, ты не узнаешь и тысячной доли того пути, который нам суждено было пройти. А сейчас слушай дальше, раз уж ты умеешь и любишь слушать о том, что произошло у нас на родине! Мы снова подумали, что храм воздвигнут на вечные времена. И снова из-за моря пришли враги, пришли из этой самой страны, где мы живем теперь и где считаемся чужаками. Их привел царь и воин по имени Тит.
- Да будет проклято имя его, - пробормотали на ходу старики.
- …и он разрушил наши стены и развалил наш храм. Преступник нагло вошел в Святая святых и сорвал с алтаря светильник. В своей ненасытной алчности он завладел тем, что Соломон создал во славу Божью. Он заковал в цепи нашего царя, отнял и увез в Рим наши священные принадлежности, чтобы хвастать ими во время своего триумфа. А глупый народ ликовал, словно воины Тита, победив Господа, приволокли Его с собой в кандалах. Злодей Тит так гордился своим кощунством, так упивался нашим унижением, что повелел воздвигнуть в свою честь большие ворота, искусно запечатлев в мраморе свое злодеяние - ограбление Бога.
Мальчуган нахмурился:
- Круглые ворота перед большущей площадью, куда отец запретил мне входить - раз и навсегда? Арка с каменными людьми?
- Она самая, дитя мое. Всегда проходи мимо и не гляди на эту дверь триумфа, ибо она напоминает о дне нашей величайшей скорби. Ни один еврей не смеет проходить через эту арку, ибо на ней изображено, как они издевались над нашими святынями. Вспоминай всякий раз…
Старик замолчал на полуслове. Ибо сзади к нему подскочил Гиркан бен Гиллель и рукой зажал ему рот. Эта дерзость привела всех в ужас. Но Гиркан молча указал на дорогу. Впереди них, в неверном свете закрытой облаками луны, двигалось что-то темное. Медленно, как гусеница, оно ползло вдоль белой дороги, и теперь, когда старики затаили дыхание, тишину нарушил скрип тяжело груженных телег. Над темным, медленно ползущим обозом, как колосья, покрытые утренней росой, сверкали копья нумидийского конвоя, охранявшего возы с добычей.
Но должно быть, зоркие охранники обоза уже заметили преследователей, потому что отряд развернулся и с пронзительными криками, держа копья наперевес, понесся им навстречу. Нумидийские воины скакали, стоя в стременах, а их бурнусы развевались над конскими крупами, как белые крылья. Старики инстинктивно сбились в кучу, загородив собой мальчика. Издавая дикие вопли, всадники одним рывком приблизились к неизвестным. Они придержали коней, подняв их на дыбы всего лишь в дюйме от цели, чтобы рассмотреть преследователей. Они ожидали встретить воинов, готовых отобрать у них добычу, но в неверном свете уже бледнеющей луны увидели только бредущих в ночи белобородых старцев, мирно сжимающих в одной руке посох, а в другой узел с пожитками. Точно так же у них на родине странствовали по святым местам набожные паломники. При виде их темнокожие дикари только беззлобно рассмеялись, сверкнув белыми зубами. Кто-то громко свистнул, всадники снова развернули лошадей и унеслись к своей добыче, крылатые и легкие, как стая птиц, а старики еще долго стояли неподвижно, окаменев от ужаса и не смея поверить, что их пощадили и они спасены.