Сегодня, за неимением лучшего, я показал ему посылку моего кузена из Лондона. Некоторые из старинных гравюр он похвалил и назвал их "rarissima" Внимание его также привлекли кое-какие вещицы, оправленные на манер медальонов, - прекрасный немецкий ренессанс, в котором чувствовалась рука отнюдь не ремесленника. Наконец он заметил герб Джона Роджера и умолк на полуслове… Когда я спросил, что его так взволновало, он пожал плечами, закурил сигарету и - промолчал.
Потом мы болтали о всякой ерунде. А стоя уже на пороге, он сообщил:
- Да будет вам, почтеннейший, известно, что наш дорогой Михаил Арангелович Строганов не переживёт своей последней пачки папирос. Такова суровая правда. Вещей под заклад у него больше нет. Ничего не поделаешь. У всех у нас один конец. Мы, русские, как солнце, восходим на Востоке, а заходим на Западе. Честь имею!
После ухода Липотина я призадумался. Итак, настал черед Михаилу Строганову, старому барону, с которым я познакомился в каком-то кафе, переселяться в зелёное царство мёртвых, в изумрудную страну Персефоны. С тех пор как я его знаю, он живёт лишь чаем и папиросами. Когда он, после бегства из России, прибыл в наш город, всё его имущество было на нём. Правда, под верхней одеждой ему удалось пронести сквозь большевистский кордон с полдюжины бриллиантовых колец и золотых карманных часов. Эти не Бог весть какие драгоценности позволили ему некоторое время вести беззаботную жизнь, не ущемляя себя в аристократических привычках. Курил он только самые дорогие папиросы, которые какими-то таинственными путями поставлялись ему с Востока. "Сокровища земные дымом воскурить к небесам, - говаривал он, - по всей видимости, единственная услуга, которую мы можем оказать Господу Богу". Потом он начал голодать и если не сидел в лавчонке Липотина, то где-то на окраине города замерзал в своей убогой мансарде.
Итак, барон Строганов, бывший императорский посол в Тегеране, лежит при смерти. "Ничего не поделаешь. Такова суровая правда". Рассеянно вздохнув, я занялся рукописями Джона Роджера.
Брал наудачу ту или иную книгу, перелистывал её, просматривал тетради…
Но чем дольше ворошил я бумаги моего кузена, тем отчетливей понимал, что бессмысленно вносить какой-либо систематический порядок в эти разрозненные, никому не нужные листки: из осколков уже не построишь здания! "Сожги или сохрани, - шепнуло что-то во мне. - Прах к праху!"
Да и что мне за дело до какого-то Джона Ди? Почему, собственно, меня должна занимать история этого баронета Глэдхилла? Только из-за того, что этот старый, по всей видимости подверженный приступам сплина англичанин был предком моей матери?
И всё же… Временами вещи имеют над нами большую власть, чем мы над ними; возможно, в таких случаях они даже более живые или лишь притворяются мёртвыми. Вот и сейчас я никак не могу заставить себя прервать чтение. С каждым часом оно завораживает меня всё сильнее, сам не знаю почему. Из хаоса разрозненных записей встает трагически величественный образ человека, чей благородный дух высоко вознёсся над своим веком. Того, кто был так жестоко обманут в своих надеждах! Вот его звезда сияет на восходе, но уже в полдень тяжёлые тучи затягивают небосклон, и отважного первопроходца преследуют, высмеивают, распинают на кресте, поят уксусом и желчью, и он нисходит в ад; но именно он, вопреки всему, призван проникнуть в высочайшие таинства небесные, доступные лишь самым благородным, самым несгибаемым, самым любящим душам.
Нет, судьбу Джона Ди, позднего отпрыска одного из древнейших родов Альбиона, благородных эрлов Уэльских, моего предка по материнской линии, - нельзя предавать забвению!
Но по силам ли мне составить житие этого окутанного тайной человека? Генеалогией нашего рода я никогда специально не занимался, да и обширными познаниями моего кузена в тех науках, которые одни называют "оккультными", другие "парапсихологией" - видимо, полагая, что так-то оно спокойней, - я не располагал. Тут мне надеяться не на что: собственный опыт отсутствует, совета ждать неоткуда. Разве что попытаться как-то систематизировать и привести в порядок этот доставшийся мне в наследство хаос: "сохранить" в соответствии с наказом моего кузена Джона Роджера?
Разумеется, воссоздать удастся лишь отдельные фрагменты мозаики. Но ведь и в руинах есть свое очарование, которое зачастую пленяет нашу душу куда больше, чем безупречно гладкая поверхность. Вот контур изогнутых в усмешке губ загадочно соседствует с глубокими мучительными складками над переносицей; таинственно мерцает глаз из-под надколотого лба; а то вдруг облупившийся фон зловеще полыхнет чем-то алым. Загадочно, таинственно…
Недели, если не месяцы кропотливой работы потребуются, чтобы реставрировать полуутраченный шедевр. Я все ещё колеблюсь: так ли это необходимо? Но в том-то и дело, что никакой необходимости я не нахожу - ничто, никакой внутренний голос не принуждает меня, иначе я бы тут же из чистого упрямства "оказал услугу Господу Богу" и, обратив всё это барахло в столб дыма, воскурил к небесам.
И мысли мои вновь возвращаются к умирающему барону Строганову, который вынужден отныне обходиться без своих любимых папирос - быть может, потому, что щепетильность Господа Бога не позволяет Ему принимать от смертного слишком дорогостоящие услуги.
Сегодня мне во сне вновь явился кристалл. Всё как в прошлую ночь, только при нисхождении камня на мой двойной лик уже не возникало болезненного ощущения инородности и ледяной ожог меня не разбудил. Не знаю: быть может, это оттого, что в прошлый раз кристалл все же коснулся моего темени? Когда карбункул стоял в зените, равномерно освещая обе половины моей головы, я увидел себя, двуликого, как бы со стороны: губы одного лица - моё "я" идентифицировало себя именно с ним - были плотно сомкнуты, в то время как губы "другого" шевелились, пытаясь что-то произнести.
Наконец с его губ как потусторонний вздох сорвалось:
- Не вмешивайся! Иначе все испортишь! Рассудок, когда он берётся наводить порядок, только путает причины и следствия, и тогда - катастрофа. Читай то, что я вложу в твои руки… Доверься мне… Читай то, что… я… вложу…
Усилия, которых потребовали эти несколько фраз, такой болью отозвались в моей "другой" половине, что я проснулся.
Странное чувство овладело мной. Я не понимал, в чем дело: то ли во мне поселился какой-то призрак, который теперь стремится выйти на свободу, то ли все это - назойливый ночной кошмар? А может, раздвоение сознания, и я "болен"? Однако на своё самочувствие я пока что пожаловаться не мог и ни малейшей потребности копаться при свете дня в ощущениях своей "двойственности" не испытывал, не говоря уже о том, чтобы послушно внимать "приказам" каких-то голосов. Мне подвластны все мои чувства и намерения: я свободен!
Ещё один фрагмент детских воспоминаний: вновь я галопирую у деда на коленях и он шепчет мне на ухо, что хранитель нашего фамильного сна нем, однако придет время - и он заговорит. Это произойдет "на закате нашей крови", и корона уже не будет парить над головой - а засияет на двойном челе.
Но ведь "Янус" заговорил! Значит, настал "закат нашей крови"? И я - последний наследник Хоэла Дата?
Как бы то ни было, а слова, которые запечатлелись в моей памяти, ясны и недвусмысленны: "Читай то, что я вложу в твои руки" и "рассудок путает причины и следствия". Выходит, я всё же буду подчиняться приказу; но нет, это не приказ, иначе бы моё обостренное чувство независимости взбунтовалось, это совет, да-да, это совет - и только! И почему бы мне ему не последовать? Итак, решено: никакой систематизации, никакой хронологии - все записываю в той последовательности, в какой бумаги будут попадаться в мои руки.
И я извлекаю наугад какой-то лист, исписанный строгим почерком моего кузена Джона Роджера:
Много воды утекло с тех пор. Люди, которые на этих отмеченных Фатумом страницах сгорали от страсти, терзались сомнениями и прах которых я, Джон Роджер, осмелился потревожить, давно мертвы. Но и они при жизни не слишком церемонились с останками других людей, которые к тому времени уже истлели, как сейчас они сами.
Что значит мертвы? Что значит прошлое? Тот, кто когда-то думал и действовал; и поныне - мысль и действие: ничто истинно сущее не умирает! Конечно, никто из нас не нашел того, что все мы искали: ключ к великой тайне жизни - тот единственно реальный, уже одни поиски которого должны стать целью и смыслом человеческой жизни. Кто видел корону со светозарным карбункулом? Разумеется, все мы, ищущие, когда-нибудь да обрящем, но случись непредвиденная катастрофа - и вот она, смерть, о которой сказано, что должна быть попрана. Однако дело, по всей видимости, в том, что ключ покоится в бездне. И тот, кто сам не бросится туда, его не получит. Разве не был предсказан нашей крови последний закат? Но никто из нас не видел последний закат. Значит, все мы лишь званые, но не призванные.
Как только я ни заклинал, но Двуликий мне так и не явился. И карбункула я никогда не видел. Следовательно, так оно и есть: тот, кому дьявол насильно не выкрутит шею в обратную сторону, в своем непрерывном странствии в царство мертвых никогда не узрит восхода. Тот, кто жаждет вершины, должен сойти в бездну, только тогда низшее станет высшим. Но к кому из нас, потомков Джона Ди, обратится Бафомет?
Джон Роджер.
Имя "Бафомет" пронзает меня как удар клинка. Господи, ну конечно - Бафомет! Да-да, именно это имя я никак не мог вспомнить! Так значит, это он, коронованный с двойным ликом, - хранитель фамильного сна моего деда! Именно это имя он нашептывал мне на ухо, ритмично повторяя, словно вбивая в мою душу, когда я, маленький наездник, скакал на его колене:
"Бафомет! Бафомет!"
Но кто такой Бафомет?
Таинственный символ древнего рыцарского ордена тамплиеров. Он, изначально чуждый человеческой природе, был тамплиеру ближе всего самого близкого и именно поэтому так и остался непознанным и сохранил свою сакральную сущность.
Значит, глэдхиллские баронеты были тамплиерами? Вполне вероятно. Тот или другой из них, почему нет? А вообще предания и рукописные книги высказываются весьма туманно: Бафомет - "низший демиург". "Низший"! До какого педантизма извратили гностики иерархический принцип! Почему в таком случае Бафомет всегда изображался двуликим? И почему тогда именно у меня прорастало во сне второе лицо? Из всего этого лишь одно не вызывает сомнений: я, последний наследник английского рода глэдхиллских Ди, стою "на закате нашей крови".
И я смутно чувствую, что готов повиноваться, если только Бафомет соизволит ко мне обратиться…
Тут меня прервал Липотин. Он принес известие о Строганове. Невозмутимо разминая в пальцах сигарету, он рассказал, что барон совсем обессилел от кровохарканья. Медицинское вмешательство явно не повредило бы. Хотя бы для того, чтобы облегчить конец. "Но…" - и старый антиквар, пожав плечами, потёр большим и указательным пальцами…
Я кивнул и выдвинул ящик письменного стола.
Однако Липотин, положив руку мне на плечо, столь красноречиво вздернул брови, что я почти услышал: "Ради Бога, никакой благотворительности". Потом погасил сигарету и сказал:
- Один момент, почтеннейший.
О" ощупал свою шубу и, достав небольшой, аккуратный свёрток, буркнул:
- Последний подарок Михаила Арангеловича. Просил принять от чистого сердца. Он принадлежит вам.
Помедлив, я взял свёрток и развернул его. Массивный, с виду простенький ларец чернёного серебра. Система замков с секретом, изящных и в то же время надёжных. Великолепный образец тульского серебряного литья прошлого века, несомненно представляющий художественную ценность.
И когда я все же предложил Липотину сумму, соответствующую, на мой взгляд, стоимости ларца, он отказываться не стал - небрежно, не считая, скомкал ассигнации и сунул их в жилетный карман.
- Теперь по крайней мере Михаил Арангелович сможет прилично умереть, - вот и всё, что он заметил по этому поводу.
Вскоре Липотин откланялся.
Я так и сяк вертел в руках серебряный ларец и не мог разгадать секрета. Провозившись битый час, я сдался. Литые крепления поддались бы разве что пиле или лому. Но тогда ларец был бы безнадёжно испорчен. Итак, пусть пока хранит свой секрет.
Следуя полученному во сне наставлению, я взял первую попавшуюся связку бумаг… Одному Бафомету ведомо, какой сюжет получится у жизнеописания моего далекого предка Джона Ди, если его не будет организовывать авторский произвол и педантичный рассудок не попытается corriger la fortune.
Уже эти первые бумаги, оказавшиеся в "послушной" руке, могли серьёзно поколебать мою уверенность в надёжности двуликого поводыря. Но ничего не поделаешь, я вынужден начать с конспекта не то письма, не то какого-то акта, который на первый, поверхностный взгляд не имеет никакого отношения к Джону Ди. В документе речь идет о шайке ревенхедов, которые, как известно, сыграли известную роль в религиозных смутах, потрясших Англию в 1549 году.
Отчет тайного агента "+" его преосвященству, епископу Боннеру в Лондоне. В лето Господне 1550.
…Спешу уведомить Вас, господин епископ, что выполнение приказа Вашей милости оказалось сопряжено с немалыми трудностями. Господин епископ, конечно, понимает: уличить в мерзком вероотступничестве и сатанинской ереси особу столь высокопоставленную, как известный Вашему преосвященству сэр Джон Ди, - дело чрезвычайно сложное и деликатное; даже сам господин губернатор с каждым днём всё больше подпадает - и, увы, слишком очевидно! - под влияние этого гнусного чернокнижника. Тем не менее я осмелился послать Вашему преосвященству с надёжным гонцом этот далекий от совершенства отчёт моей тайной канцелярии, с тем чтобы доказать, сколь ревностно я старался, недостойный раб Божий, угодить Вашей милости и умножить заслуги мои пред Всевышним. И хотя Вы, господин епископ, в гневе изволили грозить мне пытками и отлучением от церкви в случае, если мне не удастся обнаружить зачинщика или зачинщиков недавних выступлений черни против нашей пресвятой церкви, всё же хочу смиренно просить Вашу милость немного повременить и не судить слишком строго Вашего недостойного, но преданного слугу, принимая во внимание то, что уже в этом первом отчёте имеются свидетельства, из коих вина двух злоумышленников явствует неопровержимо.
Господину епископу хорошо известно постыдное поведение теперешнего нашего правительства во главе с лордом-протектором, как, из-за попустительства - чтобы не сказать резче - высших слоев дворянства, ядовитая гидра неповиновения, мятежа, глумления над святыми дарами, храмами и монастырями всё дерзостней поднимает в Англии свою богомерзкую голову. А в этом году, в лето от Рождества Христова 1549, в конце декабря, в Уэльсе на свет Божий, словно извергнутое недрами земными, явилось несметное множество банд взбунтовавшейся черни. В основном этот разношерстный сброд состоит из нечестивых ландскнехтов и беспутных бродяг, однако среди них можно уже встретить и немалое количество крестьян и опустившихся ремесленников. Чего только стоит их стяг с изображением жуткой чёрной головы ворона, точное подобие тайного символа алхимиков! Потому-то и назвали они себя "ревенхедами".
Прежде всего следует упомянуть главаря банды - кровожадного убийцу, бывшего мастера цеха мясников из Уолшпула, по имени Бартлет Грин. Его кощунственные речи направлены против Господа Бога и Спасителя нашего, но самые кошмарные богохульства сие исчадие ада обрушивает на пресвятую Деву Марию, утверждая, что Царица небесная всего лишь креатура, ибо сама является порождением всемогущего божества - сиречь идолища поганого и верховной дьяволицы, - кое он называет "Исаис Чёрная".
Так вот оный Бартлет Грин имел неслыханную наглость во всеуслышание утверждать, что сия идолица и дьявольская блудница Исаис сделала его совершенно неуязвимым и вручила ему в качестве талисмана серебряный башмак, который якобы приведёт ревенхедов к триумфальной победе. Итак, остается лишь уповать на Всевышнего, ибо все эти бредни похожи тем не менее на правду: до сих пор ни клинок, ни яд, ни засада, ни пуля не причинили проклятому малефику ни малейшего вреда.
По всей видимости, здесь замешан кто-то второй, и, хотя пока мне не удалось во всём разобраться, за ужасным Бартлетом явно чувствуется чья-то влиятельная рука, коя направляет все вылазки и разбойничьи налеты ревенхедов, похоже, даже сделки с вольнодумным дворянством совершаются не без её скрытого участия; это второе лицо, как и подобает истинному наместнику сатаны, манипулирует такими действенными средствами, как деньги, письма и тайные наущения.
А искать невидимку сего коварного следует среди дворянства, точнее - среди наиболее влиятельных людей королевства. Сдается мне, что известный сэр Джон Ди - один из таковских!
Недавно, дабы перетянуть простой люд на сторону дьявола, ревенхеды разорили склеп Св. епископа Дунстана в Бридроке, а священный прах кощунственно развеяли по ветру; видеть святотатство сие без содрогания невозможно. И всё для того лишь, дабы посеяно было в народе сомнение, ибо существует предание, что рака святого Дунстана пребудет до скончания века неприкасаемой, а гнев и огонь небесный немедля поразят всякую нечестивую руку, посмевшую посягнуть на святые мощи. И вот сие исчадие ада, Бартлет Грин, насмехаясь и изрыгая проклятия и богохульства, осквернил святыню, и множество глупых людишек глазело на это.
Теперь же хочу известить вас о только что дошедших до моих ушей новостях: на днях один путешествующий по нашим землям московит, субъект весьма подозрительный - слухи о нём в народе ходят самые разные, - тайком пробрался к Бартлету Грину и не единожды вёл с ним какие-то переговоры с глазу на глаз.
Имя московита Маске - должно быть, кличка, однако, что она означает, неведомо. А из себя сей магистр московского царя, так титулует его нечестивый сброд, - тщедушный серый человечек где-то за пятьдесят, а ликом как есть татарин. Выдает себя за торговца русскими и китайскими редкостями и курьезами. Персона зело подозрительная, и никто не знает, откуда он родом.
К сожалению, арестовать вышепоименованного магистра Маске до сих пор так и не удалось, ибо он появляется и исчезает как дым.
Ещё одно, касающееся до сего субъекта, что могло бы способствовать его скорейшей поимке: дети в Бридроке были свидетелями, как после кощунственного поношения святыни московит подошел к склепу Св. Дунстана, покопался в обломках каменных плит и извлек два чудно отполированных, блестевших как драгоценная слоновая кость шара, белый и красный; они легко помещались в ладони и видом походили на игровые мячи. Полюбовавшись, он спрятал их в карман и поспешно удалился. Есть серьёзные основания полагать, что магистр, как торговец подобными курьезами, постарается как можно быстрее сбыть их своему человеку. А поскольку самого магистра обнаружить не удается, я велел учинить строжайший допрос, дабы выяснить местопребывание шаров сих редкостных, а потому приметных.