Через четверть часа я пошёл курить - "Во! вот такую!" - возбуждённо вещал О. Фролов, показывая руками метровый отрезок пространства. Ещё через полчаса я пошёл опять: "А я - во!" - Санич бьёт кулаком по столу и разводит свои ручищи на максимум. "А я - во!" - не унимается пьяный ОФ и пытается своими скромными возможностями превысить предельные параметры Санича: хватается одной рукой за край стола, а второй пытается схватиться за ручку далёкого холодильника, падает, изображает уже с помощью ног, наконец, хватается за ноги Санича, пытаясь его свалить и выкрикивая какую-то ахинею типа: "В рот ябал!". Санич его пинает, потом мы несём его ко мне в комнату на диван спать. Он уже всё. И я тоже скоро скромно засыпаю.
На следующий день Санич отправился её провожать домой: ночью он, оказалось, всё-таки на неё залез - вернее она на него! Оттуда он вернулся к себе домой, по выражению его мамы, "весь в засосах, вся шея чёрная, надо же так уделать", а О’Фролову сказал (он мне передал): "Я её не могу больше видеть", после чего они стали играть втроём.
Я потом поинтересовался, не отозвалась ли она как-нибудь обо мне - любопытно всё же - как и ожидалось, её я взаимно не впечатлил - со слов того же доверенного ОФ, на вопрос: "Как тебе наш Леонид?" она лишь зевнула: "Какой-то он самообдолбаный" (или, кажется, даже "самообдолбленный" - хорошо хоть не "самоудовлетворённый"!) - да-да, дорогие мои, самым будничным тоном - как будто каждый день заполнен у неё скучнейшим общением с гениальными людьми!
Это был единственный раз, когда я в этом году видел Зельцера.
27.
Наконец-то сложились все обстоятельства, сплылись все три кита, на которых смогла обосноваться эта бестиальная история: О’Фролов ушёл в армию, пришла весна, и "репорюкзачок пустил в меня свои корни" - иными словами, самоустранились все внешние факторы сдерживания: ОФ, как существо воинствующе асексуальное, вечно направляющее в русло чисто русского бражничества; оженившись, ушла со сцены Репа, бывшая в нашем тесном сообществе воплощением всего мною недостижимого в этой сфере - как-никак "секс-символ филфака"; зима, как вы знаете, тоже не способствовала романтическим поползновениям… Теперь я начал вполне сознательно заниматься тем, чем хотел всю жизнь - искать любовь свою, воплощённую в конкретном маленьком существе другого пола, или, в терминологии Санича (ну он-то меня хоть и не понимает и не поощряет, но вряд ли сдержит: он сам подвержен моему духовному влиянию), ухлестывать за мохнушечками…
Первого мая, как и условились, я ждал в своей "берлаге" Санича. Курение и вода в ведре кончились, холодильник сломался, поэтому и еды нет, мрачно, душно и прохладно в моей а-ля Раскольникофф каморке, в туалет охота - но пойти куда-то - хоть куда - туда, вовне, где вроде бы всё есть: пространство, время и занятия, где ярко и жарко, всеобщий праздник весны, труда и отдыха - это представлялось совсем невозможным. Я уже на себе ощущал эмоциональный солипсизм набоковского героя, которому казалось, что каждый раз, когда ты собираешься выходить, к двери спешно пододвигают в виде какого-то помоста на колёсиках и подпорках весь этот "бесконечный и вечный" мир.
Как очнуться ото сна, преодолеть его инерцию? - в том числе и буквально - почти всю ночь я не сплю, хотя вроде и не работаю, как наш любимый Достоевский - так, мучаюсь, иногда вскакиваю, записываю какие-то невнятные строчки… - однако полдня я, как и "Федя" в воспоминаниях его молодой супруги, нахожусь в подавленном состоянии и не могу ничего делать. С другой стороны, там меня никто не ждёт и ничего не волнует, к чему бы можно было стремиться. Разве что к исследованию колец Змия… или к Инночке?..
Внезапно раздались спасительные дурачие удары в дверь - пришёл Санич. Без сомнения, надо было выпить, но также неплохо было бы и закусить: я хотел есть, и Саша, как ни странно, тоже и даже очень. Пошли к Репе, хотя было рано.
Может Репинка чего-нибудь подаст убогим в честь праздничка, понадеялись мы. Но она, конечно же, не подала, а бутылку "Яблочки", принесённую нами, с радостью поддала. Тут я поведал, что у меня есть мясо, приготовленное специально для отбивных, его нужно только хорошенько промыть, отбить и отджярить. "Тащи, - приказала Репа, - щас всё отобьём, только быстрей - пока дома никого нету". Довольно долго мы намекали ей в пороге, что неплохо бы к мясу винца и что у нас нет денег, и, вдоволь отяготив, она наконец дала нам на бутылку портвейна.
Репотёща застала процесс в самом разгаре: три долбомана стояли за кухонным столом в ряд: Саша доставал из провонявшего мешочка и мыл, поливая из кружечки (воду отключили), Репа отбивала топором (молотка не было), причём ей было "сподручно" острым концом, я обмакивал в яйце, разведённом водой (молока и муки в этом доме не оказалось), и нажаривал, а одновременно ещё резал лук… В воздухе стоял шмар, на столе - ополовиненная бутилочка…
- Ой-йо-йой! - всплеснула руками она, и тут же вышла.
- Никому не дам. - Репа закрыла двери и приказала нам: - Быстрей выполняйте, и давайте одновременно пожинать!
- Что же ты, сыночек, сынку?.. - Для проформы упрекнули её мы, с жадностью и радостью набивая рот пожалуй одной из самых приятных в мире субстанций - горячим мясом, вином и репчатым луком с перцем - чисто по-мужски (для плохих девочек сообщаем: то же, что и курнуть конопли и запить горячей спермой).
Репа довольно урчала, по своему обычаю громко чавкала, но это выходило у неё как-то благозвучно, даже приятно. Вот-вот должна нечто изречь, думали мы, нечто непотребное, наподобие: "Да в рот копать всех этих радетельниц, родительниц и рожениц!", но она, благостно улыбнувшись и потянувшись, явила: "С родителями надо жить дружно, не то что вы, ослята". Мы с Саничем несколько смутились - точно ведь яблочко камнем в наш огород, в наш сад родительских скал. "Кот Реполеопольд", - шепнул я Саше, пока Репа отлучилась. - "Мажор хуев, - вторил он, - это всё лицемерие" - "Репоконфуций - мистер Двуличие!" - "Семья, работа, дом - "знаем мы ваши причины!" Не только поев-выпив, но и почесав языки, мы были довольны. Осталось только одно, всегда пропагандируемое как удовольствие, но на самом деле для…
Тут пришёл О. Седых - тоже натуральнейший дебилок, природный недоносок, бьющий об голову бутылки, легенда филфака и наш товарищ. С ним была некая подружка - согласно плану Репы, мы должны были все вместе навестить репожену в роддоме, а потом со спокойной совестью пойти в "городской парк отдыха и развлечений", и, "затерявшись в толпе, попытаться незаметно обожраться за счёт Седыха".
В пороге я наткнулся на знаменитый репорюкзачок - чёрный, удобный, судя по нашивке, Erebus - хочется даже поблагодарить сию фирму - неоднократно выдерживал в себе - какие там литры объёма! - по 10 бутылок - он был поистине незаменим, ведь затаривались мы практически ежедневно - таким манером в нём, согласно легенде, перебывали все напитки города Тамбова, а сам он, по словам хозяина, бывал и в Москве, и в Питере, и в Томске, и в Омске, и в Новосибирске. Репа никогда с ним не расставалась - во всех своих не прояснённых до сих пор похождениях - пока не женилась и не стала ходить на работу в костюмчике и галстуке с какой-то уёбищной папкой под мышкой. В общем, золото-золото раритет, а не рюкзак.
"Отдай, сыночек", - сказал я с мольбою в голосе. Репа замялась, затем начала перечислять все вышеперечисленные достоинства и заслуги оного, и я уж было потерял надежду…
"Забирай", - сказала она, разлыбившись. Е, комон, эврибади! С непривычки я путался в лямках. Надел, смотрюсь в зеркало - не идёт. "Не идёт, - говорит Репа, морщась, осматривая-поворачивая меня, - да и зачем он тебе: ты уж в годах, дятел! - хотя непонятно: одет-то ты вроде как сраный тинэйджер…" "Всё, полный сраный рэпер", - поддакнул Саша, намекая на мои широкие чёрные штаны и гломурную чёрную майку, сам одетый в китайскую майку "BOSS", спортивные штаны и совковые кроссовки "Adidas".
Вика, жинка, как зовёт её Репа, приветствовала нас из окна роддома. Хоть она пока не рожает, а на обследовании, примечателен сам факт, что розоватая Репинка не только сама розовеет (она-то говорит, что это румянец больной) и колосится, но и разрастается в мир репоотростками своими… По всему дому - мы заметили с Сашей - валяются книжонки по материнству и раннему детскому воспитанию… Интересно, нет ли у нашего просвещённого социума, где каждый умеет читать и у каждого высшее образование (даже у Репы!), популярных изданий с названиями вроде "Как умереть" или "Старость. Болезнь. Смерть: методические рекомендации"?..
В парке было оживлённо - не такое столпотворение, как на так называемый День города, когда весь центр будто бы превращается в центр Москвы, но всё же. Мы взяли пива и продирались к сцене, на которой выступала заслуженная местная группа "ТТ" ("Температура тела", не подумайте чего!), после которой вышла сверхновая команда (состоящая сплошь из учеников лингво-математического лицея, то есть возлюбленной Сашей школы № 29) под названием "Факт!" - причём безо всякого постмодернизма - как известно, недавно даже воронежский "Факел" вынужден был сменить своё звучное название. Ребята явно мнили себя жёсткими звёздами большой тамбовской сцены, вели себя суперраскрепощённо, а играть не умели вообще, не говоря уже о текстах - это притом, что, как вы наверное знаете, последние два названных компонента (в отличии от первых двух) в рок-музыке не главное… Главное - не быть говном и не гнать его.
Мы стояли и охуевали, насколько выродилась наша родная музыкальная самодеятельность: два года назад на этой же сцене выступал "Беллбой" - ещё в своём первоначальном тотально мужском составе - хардкоровские прыжки в корно-адидасовских костюмах, чудовищно-брутальные рефрены "Спорт!" или "Бей лбом!", социальные тексты типа: "Нации нужен Эрнесто Че Гевара / Нации нужен Августо Пиночет / Нации нужен Иосиф Сталин / Нации нужен Доде Альфаед!" или - в адрес девушки-медсестры, которая непочтительно отнеслась к человеку с дефектами речи - "Сука! Мразь! Жестоко! Несправедливо!" - всё с повтором вторым вокалом… Причём всё это происходило в день ВДВ, и вся эта пьяная кодла, окружившая сцену, не посмела даже устроить погром - по краям сцены сидело человек десять из других групп - все как на подбор лысые-бородатые и вообще нехилые ребята, в спортивных штанах и камуфляжных майках, со взглядом "Щас убью!". У десантуры наверно случился культурный шок от такого чудесного преображения обычной рокерской шаражки - волосатые хлюпики в косухах и всяких побрякушках, завывающие о гробах, упырях и их черепах, попытавшиеся устроить свой "угар" (будет вам и "шабаш", и "шабаш", и "сейшен" с "джемом"!) в парке, и тем более в сей священный день, сразу же (сразу же - я подчёркиваю!) отгребли бы ультранерукотворных, а потом кто-нибудь из них ещё раз десять спел бы под акустику "Мой "Фантом" как пуля быстрый…" и прочая. Однако без "Фантома", помнится, всё же не обошлось и у "Бейлбома" - исполненного, правда, всего пару раз, не больше…
Мы немного тяготились этой музыкой. Санич, услышав, что они из 29-й, обезумел - кидался то на Репу, то на меня, тряс за грудки, брутально-истерично вопя: "Кто посмел допустить этих фуфломётов в каморку, где репетировал я?!!" Немного успокоившись терзанием нас (а особенно О. Седыха - "Скажи, Саша, кто?! Покажи мне его! Дай его сюда!"), он направился к тыльной стороне сцены ожидать, когда с неё спустится их вокалист - в блестящей маечке в обтяжечку, коротких разрезанных джинсах и зелёных мартинсах - чтобы вот этим ртом отгрызть ему голову.
Меня же, признаюсь, занимало другое. Я выискивал глазами Инну, беспокоясь, что её вообще не будет, и что я ей скажу, если будет, и как оторваться от своих бахвало-алкоголических спутников - или лучше их всех как-нибудь совместить - но как? Санич сказал, что видел её на Пасху на Кольце и она спросила: "А где О. Шепелёв? Почему он не гуляет?" - так и спросила! - у него! - обо мне!
- Вон они, сынок! Вона мохнужечка твая! - заорали Репа с Саничем, указывая куда-то в даль толпы. - Давай, зови их сюда! Уть-уть-уть!!
- Проститутки?! - разыгрывали они профанский миниспектакль.
- Нет!!
Ну, начинается, подумал я с раздражением.
Я всматривался в толпу, но знакомых девочек не видел. Тянуло устремиться туда, но это уж совсем смехотворно, к тому же потеряю всё здесь. Хоть что-то - это уже кое-что - резко захотелось выпить, и мы обратились к спонсору.
Репинка с Седышарой пошли за вином, а мы вроде как всё ещё ожидали вокалиста, только жалко почти трезвые. Конечно, наш настрой обильно подкреплялся происходящим на сцене, но вот так, в трезвом уме и памяти, броситься на хоть и зассатенького, но всё же человека и попытаться отгрызть ему голову - на это не способен даже индивидуум, называющий себя Блю Ундино, стремящийся стать самогоном и добровольно одетый в майку "BOSS" (ну и слава богу!), а я и подавно. Тем более публично - а что если не получится, и ещё нам выдадут тачечку кой-чего? Саша предложил чуть отойти и купить хотя бы по бутилочке пивца - если уж сразу не есть голову, то хотя бы будет чем швырнуть - вокруг все почему-то пили по-плебейски-удодски "пиво в кеглях".
Чуть отойдя, мы наткнулись на Зельцер, стоящую тут же под берёзой - словно на картинке, которые выжигают или чеканят на зоне. Она была всё та же: на ней была, кажется, коттонка, на которую были выпущены вьющиеся волосы, она опять была брутально накрашена. (Хотя я наверно обратил на неё столько же внимания, сколько Гумберт Гумберт уделил бы старушке Шапокляк, присевшей на корточки в песочнице и играющей со щеночком). Саша, как вы заметили, всегда был очень непосредственен в своих эмоциях и высказываниях: "Ты что, тоже подкрадываешься пиздить вокалиста?" Она сказала, что с удовольствием бы ду ит, да ещё и с Васей Ручкиным, коего она ожидает уже час.
Она пошла с нами к ближайшему ларьку; они с Сашей обсуждали старинные новости типа: "Чё там Вася?", "Как там вообще?", или более конкретные вещи: "А я видел тебя в апреле - ты в институте такая стояла курила" - "Я не курила!" - "Стоит такая курит, отвернулась в угол - думает, никто не видит!" - "А ты-то - даже не здоровается - нос свой задерёт и мимо!" Короче, ясненько - год не виделись и не хотели видеться, а вот пришлось. Я молчал и ухмылялся, когда на меня бросали взгляды: мол, рассуди, сынок…
Когда Санич ожидал, сунув голову в окошко, пока по его требованию нам подберут три разных напитка, мы с Зельцером оказались, так сказать, наедине. Это было недолго - минуты полторы-две, но молчание было неудобным - мы истерично копались в своих внутренних файлах, ища что-нибудь приличествующее моменту, но обстоятельства нашей последней встречи - то есть, извините, знакомства! - были сосем эфемерны и, кажется, не очень приличны. Однако мы смотрели друг другу прямо в глаза, не отводя взгляда и чуть улыбаясь - это была солидарность всё-понимающих-всё-допускающих-взрослых (напрашивается слово "адюльтер" - кстати, второе гениальное произведение "мистера N" ("Лолита", конечно) явилось тогда, когда вышеназванное явление перестало интересовать искушённую читающую публику - what’s next?).
Она постоянно повторяла: "Вообще, киднеппинг какой-то!", этим же отвечая практически на все Сашины вопросы, он же сильно злоупотреблял словом "коматоз". Меня это весьма забавляло, ведь мы с ОФ давно ввели в наше общение практику "теребления" слов: пойманное на лету, понравившееся словечко или выражение начинали использовать непростительно часто в применении ко всему, что происходило с нами в жизни, из-за чего оно проходило самые диковинные искажения и обретало самые нелепые значения - как правило, одно из них впоследствии закреплялось за ним - так складывался знаменитый "диалект "ОЗ". И вот, как показывает практика, зачатки подобного творчества наличествуют чуть ли не у каждого, даже у Зельцера.
Вернулись на исходную позицию с пивом. Я вдруг увидел, что у сцены с вместе с Репою и О. Седыхом стоят мои нимфодевочки! Не попрощавшись с Зельцером, я поскакал туда. Привет-привет. Было видно, что мое появление не произвело особого эффекта - чтобы бросались на шею или просто как у них заведено чмокнули в щёчку, я ещё не заслуживал. Я мялся-мялся да и пригласил девушек выпивать портвейн с нами. Две вполне маленькие и не до сухого тоненькие школьницы пожали плечами - всё решать Инне - ведь это она знает меня. Она отказалась с улыбочкой, сказав, что им надо идти, их ждут. Я почувствовал себя стопроцентно левым лохолошариком ("Бедный я, - как писал поэт, - воздушный шарик, / никому не нужный на хуй…") на этом празднике девочек, весны, отдыха и жизни, но что я мог сделать - только лишь ещё раз пригласить их…
Репа ела мороженое, Инна совсем по-домашнему спросила у неё, и она протянула ей отъеденный стаканчик пломбира. За Репниной значит можно обслюнявленное "моржовое" доедать, а со мной даже нельзя пойти выпить!
Подошед Саша-Босс и мы стали решать этот вопрос по-другому. Он сказал, что можно и желательно взять в оборот Зельцера, пока она не ушла - ведь у неё есть бабки, а я - что нужно взять в оборот "доченек", хотя у них ничего и нет… Из сложения сих противоположно направленных сил следовало, как обычно, то, что я получал небольшую взбучку, и мы должны выпить прямо здесь, не отходя, собственно говоря, от кассы.
С поразительной оперативностью мы распили принесённые Репой две бутылки "Яблочки". Тогда Репа дала ещё полтинник и объявила, что они с Седыхом должны отлучиться по делам, что будут только вечером - подходите, мол, на Кольцо. Саша был очень доволен полтинником, а я не очень: не за моими ли инночками они намылились? Вот до чего, мои золотые, доводит ранний алкоголизм в сочетании с поздним интересом к девочкам!
Я стал тянуть Сашу на Кольцо, слабо мотивируя тем, что там мы найдём Инку и K°. "Нахуя они нам?!" - не понимал Саша. - "Ну, так сказать…" - отвечал я.