Он лежал на животе, хватая ртом воздух, как наполовину захлебнувшаяся крыса. Его лицо, горло и руки были покрыты вздувшимися волдырями - следами огненных змей. Волосы и борода свисали, как морские водоросли. Он долго не мог отдышаться, потом поднял мутные глаза, ища меня взглядом. В темноте он не мог меня увидеть, хотя я видел его прекрасно. Он сомкнул пальцы на рукоятке меча и покачал им, не в силах оторвать лезвие от пола.
- Унферт пришел, - сказал он.
Я улыбнулся. Моя мать сновала взад-вперед у меня за спиной, как медведь, привлеченный запахом.
Он пополз ко мне, меч шумно скрежетал по каменному полу пещеры. Затем вновь обессилел.
- Об этом будут петь, - прошептал он и опять замолк, хватая ртом воздух. - Год за годом и век за веком будут петь о том, как Унферт прошел через огненное озеро… - он задохнулся, - … и отдал свою,; жизнь в битве с запредельным монстром. - Он упал щекой на пол и долгое время лежал молча, стараясь отдышаться. До меня дошло: он ожидает, что я убью> его. Я бездействовал. Я уселся, уперев локти в колени и положив подбородок на сжатые кулаки, и просто смотрел. Он лежал с закрытыми глазами, и дыхание его медленно восстанавливалось.
- Это было очень легко - выставить меня дураком перед танами. Очень легко - рассуждать о достоинстве, благородных словах и обо всем остальном, словно героизм - всего лишь позолоченная побрякушка, просто спектакль, за которым пустота. Но это не тот случай, монстр. Это, так сказать… - Он остановился, как бы нащупывая ускользающую мысль.
Я молчал и спокойно ждал, преграждая рукой дорогу матери, когда она подходила слишком близко.
Даже сейчас ты издеваешься надо мной, - прошептал Унферт. У меня было неприятное ощущение, что он вот-вот разрыдается. Если бы он заплакал, я бы вряд ли сумел сдержать себя. Одно дело - его притязания на сверхчеловеческую славу. Однако, если он -хоть на мгновение - вообразит, что может подняться до моих страданий…
Ты думаешь, что я безмозглый болван, - шептал он. - О, я слышал, что ты говорил. "Я думал, герои бывают только в поэзии", - сказал ты. Ты имел в виду, что все мои подвиги - это чепуха, сказки и надувательство. - Он поднял голову, пытаясь посмотреть на меня, но его невидящий взор был направлен в другую сторону, следуя за шагами моей матери. - Так вот, позволь тебе сказать, что это не так.
Его губы задрожали, и я точно знал: если бы он заплакал, я был бы вынужден убить его просто из отвращения, но он овладел собой. Судорожно дыша, он опять уронил голову. Голос частично вернулся к нему, так что он больше не шептал, а говорил с легким подвыванием.
- Поэзия - это мусор, просто облака слов, утешение для потерявших надежду. Но не облако и не призрак, созданный словами, стоит здесь перед тобой с поднятым мечом.
Я пропустил это маленькое преувеличение мимо ушей. Но Унферт его заметил.
Или лежит здесь, - сказал он. - Герой не боится встретиться лицом к лицу с жестокой правдой. - По-видимому, это напомнило ему о том, что он собирался сказать раньше. - Ты толковал о героизме как о благородных словах и достоинстве. Героизм - это нечто большее, и мой приход сюда тому доказательство. Ни один человек наверху никогда не узнает, погиб Унферт здесь или сбежал, как трус, за холмы. Только ты, я и Бог будем знать истину. Это внутренний героизм.
Хм, - сказал я. Разумеется, не было ничего не обычного в том, что люди сами себе противоречат, но мне бы хотелось, чтобы он придерживался одной версии; либо люди узнают и воспоют его трагедию, либо нет. Если бы это было в поэме, Унферт определенно был бы главным персонажем: добрым или злым, героическим или нет. Но действительность, увы, в сущности, дерьмо. Я вздохнул.
Потрясенный, он вскинул голову.
- Неужели ничего не имеет ценности в ужасных руинах твоего мозга?
Я ждал. Все это дерьмовое представление было его идеей.
Я увидел, что у него в глазах загорелся огонь.
- Понимаю, - сказал он. Я думал, что он рассмеется над своей безмерной глупостью и моим цинизмом, но хотя смех прорезал морщинки в уголках его глаз, в самих глазах появилось другое выражение, близкое к испугу. - Ты думаешь, что я заблуждаюсь.Обманываю себя тем, что попал в сказочный мир. Ты думаешь, я пришел без надежды победить, пришел, чтобы избежать бесчестья, совершить самоубийство. - Теперь он и правда смеялся, но без веселья: горько и сердито. Смех вскоре прекратился. - Я не знал, на сколько глубока эта лужа, - сказал он. - У меня был шанс. Я знал, что другого не будет. Это все, чего может просить герой.
Я вздохнул. Слово "герой" начало меня раздражать. Он был идиотом. Я мог бы раздавить его как муху, но сдержался.
- Вперед, посмешище, - дерзко сказал он. - Кроме жизни героя, весь мир - бессмыслица. Герой находит смысл за пределами возможного. Такова сущность героя. Разумеется, в конечном итоге она его и убивает. Но это придает ценность борьбе всего человечества.
Я кивнул во тьме.
- И развеивает скуку, - сказал я.
Он приподнялся, опираясь на локти, и от натуги его плечи задрожали.
Один из нас умрет этой ночью. Это развеет твою скуку?
Так не будет, - сказал я. - Через несколько минут я собираюсь отнести тебя обратно к Хродгару целым и невредимым. Хватит поэзии.
Я убью себя, - прошептал он. Его бешено трясло.
Твое дело, - резонно ответил я. - Но, согласись, некоторым это покажется по крайней мере втрое более трусливым.
Его кулаки сжались, он заскрежетал зубами, затем расслабился и застыл.
Я ждал, пока он найдет ответ. Время шло. Мне подумалось, что ему уже все равно. Перед ним мелькнул величественный идеал, он боролся за него, достиг его и, поняв его, испытал разочарование. Можно посочувствовать.
Он заснул.
Я осторожно поднял его и отнес наверх. Положил его спящим у дверей чертога Хродгара, убил двоих часовых, чтобы не было недоразумений, и ушел.
Он живет и сейчас, озлобленный, слабо противясь моим ночным набегам (три раза за это лето), обезумевший от стыда, который неотступно преследует его, и отчаянно завидующий мертвым.
Я хохочу, когда вижу его. Он набрасывается на меня, он хитро нападает сзади, иногда маскируясь под козла, пса или больную старуху, - и я катаюсь по полу от смеха. Хватит о героических деяниях.
Хватит о Девах Урожая.
А также хватит о разнообразных видениях слепых Певцов и драконов.
7
Главное - равновесие; преодолевающее время, как корабль без руля; киль направлен в преисподнюю, мачта торчит, метит в глаз небесам. Хе-хе! (Вздох.) Мои враги определяют себя (как сказал дракон) по мне. Сам я мог бы прикончить их за одну ночь, обрушить толстые резные балки и передавить всех людей в чертоге вместе с их мышами, с их кружками и картошкой - но я не делаю этого. Я не слепой и вижу, что это абсурд. Форма есть функция. Как мы назовем Сокрушителя Хродгара, когда Хродгар будет сокрушен?
(Попляши немного, зверь. Плюнь на все это. Вот, похоже, приятное Местечко - ух ты! - плоский камень, лунный свет, отличный вид! Пой!
Жалкий, бедный Хродгар, Гренделю он враг! Жалкий, бедный Гренделъ, Ах, ах, ах1
Скоро зима.)
(Шепчу, шепчу. Грендель, тебе не кажется, мой дорогой, что ты сошел с ума?)
(Он слегка ударяет в ладоши над головой, вытягивает носок одной ноги - а-ай! ужасные когти!! - делает шаг, потом поворот: Грендель обезумел, Эх, эх, эх!
Думает, что Хродгар Насылает снег!
Главное - равновесие; предопределяющее рифму…
Жалкий, бедный Хренгар, Гротделю он враг! Тянет, тянет в омут
- Как же maid
Скоро будет зима.
На полпути двенадцатого года этой безумной вражды.
Двенадцать, я надеюсь, - священное число. Число способов выбраться из ловушек. [В освещенном луной мире он выискивает знаки, прикрывая глаза от мутного света, стоя на одной мохнатой ноге, слегка заляпанной кровью, после удара топором на ней не хватает пальца. Три мертвых дерева в болотистой низине, спаленные заживо молнией, являют собой зловещие знаки. (Эй, ты! Мы - знамения!) Или просто деревья. Вдалеке на заснеженном холме - всадники. "Сюда!" - кричит он. Машет руками. Они не решаются, притворяются глухими, скачут прочь, на север. Дешевка, думает он. Вся эта промозглая вселенная - дешевка!
Хватит! Ночь, чтобы отрывать головы, чтобы омыться кровью! Вот только, увы, он уже убил свою квоту на это время года. Надо, надо беречь курочку, несущую золотые яйца! Нет предела желанию, кроме потребностей желания. (Закон Гренделя.)
Запах дракона. Тяжелым облаком он окружает меня, я почти вижу его перед собой, как пар от дыхания.
Я перечислю одно за другим все мои бессчетные преимущества.
I. Мои зубы крепки.
I. Своды моей пещеры крепки.
I. Я не совершил акта крайнего нигилизма: я не убил королеву.
I. Пока. (Он лежит на краю скалы, почесывая живот, и глубокомысленно созерцает то, как он глубокомысленно созерцает королеву.)
Не так-то легко ее описать. С математической точки зрения она представляет собой торус, приблизительно цилиндрической формы, с чередующимися округлыми выпуклостями и вогнутостями; другими словами, трехмерную стереометрическую фигуру, полуг ченную - более или менее - вращением трапеции вокруг лежащей на ее плоскости оси и таким образом образовавшую ее тело. Разумеется, трудно быть точным. Проблема прежде всего в том, чтобы выяснить, сколько здесь от самой королевы, а сколько от королевской ауры. Монстр хохочет.
Поперечное сечение Времени-Пространства: Вальтеов.
Вид А;
Шел второй год моих набегов. Войско Скильдингов было ослаблено, потеряло десятую часть. Больше не было слышно громыхания Хродгаровых дружинников, звенящих кольчугами и скачущих в полночь под свист ветра в трепещущих, как ангельские крылья, плащах, на помощь мелким плательщикам дани. (О, слушайте меня, холмы!) Он не мог защитить даже свой чертог, не говоря уже о данниках. Я сократил число своих посещений, чтобы сохранить дичь, и только наблюдал за ними. Любитель природы. Несколько недель, целыми днями и далеко за полночь Хродгар обсуждал положение со своими советниками, они говорили, молились, стенали. Слушая, я выяснил, что был не единственной угрозой для них. Далеко к востоку от Хродгарова чертога молодой король, чья слава росла с каждым днем, возводил новый дворец. Так же, как Хродгар в недалеком прошлом, этот молодой король целенаправленно грабил и сжигал соседние селения, расширяя тем самым свою власть и увеличивая число данников. Он уже принялся за селения, непосредственно примыкающие к границам владений Хродгара; начало его наступления на самого Хродгара было делом времени. Советники Хродгара все говорили, пили мед и сокрушались; иногда к ним присоединялись союзники. Сказитель пел песни. Мужчины стояли, положив руки в браслетах на плечи друг другу, - мужчины, которые совсем недавно были злейшими врагами; я наблюдал все это, сжимая кулаки и негодующе улыбаясь. Листья на деревьях пожелтели. Почернели пунцовые соцветия чертополоха позади хижин, и перелетные птицы отправились в путь.
Затем из всех уголков владений Хродгара и из более дальних селений - вассалов его вассалов - начало собираться войско. Пешком или верхом прибывали воины; запряженные волами повозки везли щиты, копья, шатры, одежду и провизию. По ночам я наблюдал за ними, и с каждым разом их становилось все больше. Огромные - в рост человека - колеса повозок с толстыми квадратными спицами. Серые в подпалинах, как волки, ширококопытные кони, которые таращили глаза и тихо ржали, заслышав мои шаги, словно были заодно с людьми, связанные с ними невидимой упряжью. В тишине сгущающегося мрака надрывно трубили рожки, скрипели точильные камни. Морозный воздух наполнялся вонью походных костров.
Они разбили лагерь на склоне холма, на окруженном огромными дубами, соснами и зарослями орешника пастбище, в центре которого среди камней протекал ручей. Поодаль, за озером, начинался лес. С каждой ночью в лагере горело все больше костров для защиты от мороза, и вскоре там сгрудилось столько людей и животных, что им уже негде было стоять. Шуршащим шепотом шелестели травы и увядшие листья, но занятое лагерем пастбище затихло, будто оглушенное и подавленное присутствием людей. Они только что-то тихо бормотали или вообще молчали. Я наблюдал за ними из укромного места. Гонцы сновали от одного костра к другому и приглушенным голосом передавали распоряжения начальникам отрядов. Их богатые меховые одежды мелькали, как птичьи крылья, в свете костров. В сопровождении вооруженной охраны из многолюдья лагеря выбрались молодые воины; потом всю ночь они стирали одежду и мыли в ручье кухонную утварь, отчего вода в нем стала такой грязной и жирной, что больше не журчала, стекая по камням к озеру. Когда все спали, вокруг лагеря толпами ходили дозорные с собаками. На рассвете воины вставали и занимались лошадьми, точили оружие или, взяв луки, отправлялись подстрелить оленя.
И вот однажды ночью, когда я снова пришел шпионить за ними, они исчезли, и лагерь опустел, как дерево, покинутое скворцами. Я устремился по их следам: отпечатки ног, копыт и колеи от колес оставили в грязи широкую полосу, ведущую на восток. Вскоре я увидел их и пошел медленнее, посмеиваясь и похлопывая себя руками в предвкушении грандиозной резни. Они шли всю ночь, потом, как волки, рассеялись по лесу и, не зажигая костров, проспали целый день. Я схватил вола и сожрал его целиком, не оставив следов. Перед наступлением темноты они снова собрались в походный порядок. В полночь войско прибыло к украшенному оленьими рогами чертогу.
Снежнобородый Хродгар, достославный защитник Скильдингов, выкрикнул:
- Хигмод, предводитель Хельмингов, приветствуй своих гостей!
Рядом с Хродгаром, сложив мощные руки на груди, стоял Унферт. Он стоял, склонив голову, глаза - узкие щели, сжатые губы скрыты усами и бородой. От него исходила горечь, точно ставшая зримой тьма: Ун-ферт-герой (известный в ближних и дальних пределах земель Сканов) возвышался, не сливаясь с огромной толпой, словно ядовитый змей, которому ведомо все. Король Хродгар выкрикнул еще раз.
В сопровождении шести князей из чертога вышел молодой король в полном вооружении; он вел с собой медведя. Светловолосый и белолицый, руки украшены золотыми браслетами, он обвел взглядом толпу, за легкой улыбкой скрывая свой испуг. Войско Скильдингов и их союзников раскинулось во мраке насколько хватало глаз: на склонах холма, на мощеных дорогах, среди деревьев.
Подняв копье, Хродгар обратился, к молодому королю с речью. Тот слушал, застыв как камень, сжимая рукой в перчатке цепь, державшую медведя. У него не было никаких шансов на победу, и он это понял. Все поняли это, кроме медведя, который, встав на задние лапы, глазел на толпу. Я улыбнулся. Я чуял запах крови, которая оросит землю еще до наступления утра. Дул легкий ветерок, неся с собой дыхание зимы. Он колыхал меха на одеждах воинов и шуршал листьями вокруг меня. Медведь опустился на четыре лапы и заворчал. Король дернул цепь. Затем из дворца вышел старик. Он подошел к молодому королю и заговорил с ним, держась подальше от медведя. Хродгар и все его союзники молча ждали. Молодой король и старик о чем-то говорили. Стоявшие у дверей дворца князья присоединились к ним, их голоса звучали глухо. Я ждал. Воины Хродгара молчали. Потом молодой король направился к Хродгару. Над толпой пронесся ропот и затих, как будто волна налетела на берег и отступила, прошуршав по гальке. Наконец молодой король медленно вытащил свой меч левой рукой - знак мира - и бросил его, как бы небрежно, к копытам коня Хродгара.
- Мы дадим тебе богатые дары, - сказал молодой король, - великолепную дань в знак нашего уважения к славным Скильдингам. - Голос и улыбка у него были обворожительны. Его рыбьи глаза были пусты, словно высохшие колодцы.
Унферт рассмеялся - один среди всеобщего безмолвия. Смех раскатился во тьме и затих в лесу.
Хродгар, седовласый и белобородый, точно ледовый бог, покачал головой.
- У твоего народа не хватит даров, чтобы удовлетворить Скильдингов, - сказал он. - Ты думаешь, что можешь с помощью золота купить себе передышку, чтобы потом, в одну из ночей, когда мы будем пировать, обрушиться на нас со своими храбрыми союзниками - и разбить! - как ныне мы обрушились на тебя, и тогда никакие дары не спасут нас от твоей ярости. - Старый воин улыбнулся, хитро сверкнув глазами. - Ты принимаешь нас за детей, которые играют во дворе со щенками. Разве все, что мы дали бы тебе, ты не сумел бы отнять силой и при этом взять в десять раз больше?
Унферт улыбался, глядя на медведя. Молодой король ничем себя не выдал, приняв шутку и довод так, будто ожидал их. Он снова дернул цепь, и медведь подвинулся к нему ближе. Выждав некоторое время, он обратил взгляд на Хродгара.
- Мы можем дать тебе такие груды сокровищ, - сказал он, - что мне нечем будет платить своему войску. Тогда ты будешь в безопасности.
Хродгар рассмеялся.
- А ты хитер, предводитель Хельмингов. Скорый на слова король может собрать большое войско одними посулами. Ведь те сокровища, что ты захватишь, разрушив мой дворец, могут сделать всех твоих воинов богачами. Вот так-то! Но довольно разговоров! Ночь холодна, а нам еще надо доить коров поутру. Берите свое оружие. Мы даем вам время. Мы пришли не затем, чтобы перебить вас, как лисиц в норе.
Но молодой король все еще чего-то выжидал. Он по-прежнему улыбался, хотя взгляд его был безжизненным. У него было припасено еще что-то, какой-то хитрый план, родившийся в умной голове его советника, способный разрушить намерения Скильдингов.
- Я покажу тебе сокровище, которое заставит тебя изменить свое мнение, великий Хродгар, - сказал он еще спокойнее, чем раньше. Повернувшись к помощнику, он подал знак. Помощник скрылся во дворце.
Пробыв там долгое время, он вернулся. В руках у него ничего не было. Воины широко распахнули двери дворца. Свет вырвался наружу, озарив склон холма, и заиграл на оружии и в глазах Скильдингов. Медведь заметался, беспокойно и раздраженно, словно гнев молодого короля передался по цепи. Старый Хродгар ждал.
И вот наконец, медленно ступая, точно во сне, из дворца скользящей походкой вышла женщина в расшитом серебром платье. Ее гладкие длинные волосы были рыжими, как огонь, и мягкими, как красноватый отблеск на золоте дракона. Лицо ее было нежным, загадочно спокойным. Ночь стала еще тише.
- Я предлагаю тебе свою сестру, - сказал молодой король. - Пусть отныне она зовется Вальтеов, или святой служительницей общего блага.
Я злобно усмехнулся в шуршащем мраке древесной кроны. Имя было нелепым. "Напыщенный осел!" - прошипел я. Но она была прекрасна и держалась с достоинством девственницы, предназначенной в жертву. Мою грудь пронзила боль, глаза наполнились жгучими слезами, и я испугался - о чудовищный вызов рассудку! - испугался, что вот-вот разрыдаюсь. Мне захотелось крушить все вокруг, взорвать ночь яростным криком. Но я не издал ни звука. Она была прекрасна и невинна, как утренняя заря над зимними холмами. Ее красота разрывала меня на части, как прежде разрывала песнь Сказителя. И будто нарочно, будто жестоко насмехаясь надо мной, из дворца выбежали дети и со слезами бросились к ней, чтобы коснуться ее рук и платья.
- Не надо! - прошептал я. - Глупцы!
Она даже не взглянула на них, только погладила по головам.