Миссис Флинт по столь торжественному случаю бросилась открывать наглухо запертую и заставленную вещами парадную дверь, что выводила в палисадник, огороженный кустами бирючины. По обеим сторонам тропинки рядами выстроились пышные бархатные примулы.
- Какие красивые! - похвалила Конни.
- Мой Люк их примусы называет, - рассмеялась миссис Флинт. - Возьмите-ка с собой.
И принялась с готовностью срывать лимонно-желтые, с пушком цветы.
- Хватит! Хватит! - остановила ее Конни.
Они подошли к садовой калитке.
- Вы каким путем пойдете? - поинтересовалась миссис Флинт.
- Через заповедник.
- Подождите, посмотрю, загнали коров или нет. Нет еще. Ворота заперты, придется вам через ограду перелезать.
- Ничего, перелезу.
- Давайте-ка я вас хоть до загона провожу.
Они пошли по скудной - после кроличьих набегов - лужайке. В лесу птицы уже завели радостные вечерние песни. Пастух скликал отбившихся коров, и они медленно возвращались по исхоженной, с проплешинами луговине.
- Припоздали они сегодня с доением, - с упреком заметила миссис Флинт, - пользуются тем, что Люк Затемно вернется.
Они подошли к ограде, за которой топорщил иголки молодой густой ельник. Калитка оказалась запертой. С другой стороны на траве стояла пустая бутылка.
- Это егерь оставил, для молока, - пояснила миссис Флинт. - Мы ему сюда молоко носим, а он потом забирает.
- Когда?
- Да когда ему случится мимо идти. Чаще по утрам. Ну, что ж! До свидания, леди Чаттерли! Приходите, не забывайте. Мы вам всегда рады.
Конни перелезла через ограду и оказалась на тропе меж густых молодых елей. А миссис Флинт бегом поспешила через пастбище домой. На голове у нее была смешная, старомодная шляпка, одно слово - учительница. Конни не понравился молодой ельник: очень мрачно, и дышать тяжело. Она ускорила шаг и опустила голову. Вспомнилась дочурка миссис Флинт. До чего ж милое дитя. Правда, ноги кривоваты, как у отца. Уже сейчас заметно, хотя, может, вырастет девочка - выправится. Как греет сердце ребенок! Как полноценна жизнь матери! И как бесстыдно миссис Флинт хвастала своим материнством! У нее есть то, чего нет и, скорее всего, никогда не будет у Конни. Да, миссис Флинт гордилась, и еще как! И Конни - совсем против воли - позавидовала ей, пусть чуть-чуть, но позавидовала.
Вдруг она вздрогнула и даже вскрикнула от страха. На тропе стоял мужчина! Стоял недвижно, упрямо, точно Валаамова ослица, и преграждал ей путь. Это был егерь.
- Ты как здесь очутилась? - изумленно спросил он.
- А ты как? - еще не отдышавшись, прошептала Конни.
- Ты откуда? Из сторожки?
- Нет. Я была на ферме Мэрхей.
Он внимательно, испытующе посмотрел на нее, и она виновато потупилась.
- А сейчас куда? В сторожку? - сурово спросил он.
- Нет. Уже некогда. Я просидела у соседей, а дома не знают, где я. И так опаздываю. Впору бегом бежать.
- Ты меня избегаешь, что ли? - насмешливо спросил он.
- Нет, что ты! Мне только…
- Только что? - оборвал ее егерь. Подступил к ней, обнял. Она почувствовала, как он прижимается животом к ее телу, как шевелится, пробуждается его ненасытная плоть.
- Нет, не надо! Не сейчас! - выкрикнула она, отталкивая его.
- Почему ж не сейчас? Только шесть! Еще есть полчаса. Не уходи! Не уходи! Мне без тебя плохо.
Он еще крепче обнял ее, и она почувствовала, сколь велико его желание. Первое побуждение Конни, укоренившееся с юности, - бороться. Вырваться на свободу. Но странное дело: что-то удерживало, не пускало, точно внутри тяжелые гири. Она чувствовала нетерпение его плоти, и сил бороться уже не осталось.
Егерь оглянулся.
- Пойдем! Пойдем вон туда! - Он углядел в чаще ельника прогалину с совсем юными деревцами. И позвал взглядом Конни. Но во взгляде его, неистовом и горящем, она не нашла любви. Впрочем, силы уже покинули ее. Ни шагу ступить. Ни руки поднять. Она подчинилась мужчине.
Меллорс потащил ее сквозь колючий, стеной стоявший ельник. С трудом пробрались они к прогалине, нашли кучу валежника. Егерь разворошил ее, расстелил куртку и жилет, сам остался в рубашке и брюках. Затравленно посмотрел на Конни и застыл, точно зверь перед прыжком. Но звериную страсть свою смирил: бережно-бережно помог ей лечь. Конни словно окаменела, и, раздевая ее в нетерпении, Меллорс порвал застежки.
Он распахнул рубашку, и Конни почувствовала прикосновение его голой груди. С минуту он лежал на женщине не шевелясь, тело его напряглось и подрагивало. Потом неистово заходило вверх-вниз. И не в силах сдержать накопившееся сладострастие, он почти тут же разрядил себя. Как чутко вняла этому Конни: во чреве одна за другой покатились огненные волны. Нежные и легкие, ослепительно сверкающие; они не жгли, а плавили внутри - ни с чем не сравнимое ощущение. И еще: будто звенят-звенят колокольчики, все тоньше, все нежнее - так что вынести невмоготу. Конни даже не слышала, как вскрикнула в самом конце. Но до чего ж быстро - слишком быстро! - все разрешилось. Раньше она попыталась бы своими силами достичь удовлетворения, однако сейчас все совсем-совсем по-другому. Непослушны руки, неподвластно тело - не получится у нее больше использовать мужчину как орудие. Ей остается лишь ждать, ждать и, чувствуя, как внутри убывает и слабеет его плоть, лишь горестно стенать про себя. И вот настает ужасный миг - тела уже разъяты, - а все ее естество еще нежно внемлет чудесному гостю, взывает ему вслед - так актиния, эта морская хризантема, каждым лепестком тянется за убывающей в отлив водой: вернись, вернись, напои меня и насыть. Конни бессознательно подалась вперед, снова прильнув к телу мужчины, и он застыл, долее не отстранясь! Конни вновь почувствовала в себе его плоть. Словно внутри постепенно распускается прекрасный цветок, - наливается силой и растет в глубь ее чрева, все дальше и дальше, все больше и больше, заполняя все вокруг. И она уже не чувствует, как ритмично движется тело мужчины, опять волна за волной накатывает блаженство, все полнее и мощнее; оно достает до сокровеннейших уголков плоти и души, и вот уже волны эти захлестнули, поглотили без остатка, и крики, безотчетные и бессловесные, рвутся из груди Конни. Из чрева самой ночи рвется наружу жизнь! И мужчина, благоговея и робея, внял ей и выплеснул свои животворящие соки.
И с ними выплеснулась вся его страсть. Он затих, приходя в себя, разомкнулись и ее объятия, она тоже лежала неподвижно. Вряд ли они сейчас чувствовали друг друга рядом. Страсть ослепила и оглушила обоих. Вот он пошевелился, видно, вспомнил, что лежит голый, беззащитный - в лесу. И Конни почувствовала, как разделяются их тела, как вновь она остается одна. Нет, нет, не смирится душа с этим! Он должен ее согревать и защищать всегда!
Но он поднялся, прикрыл Конни, оделся сам. А она засмотрелась на еловые лапы, не находя еще сил подняться. Он застегнул брюки, огляделся. Пусто, тихо в ельнике - ни звука, даже собака недоуменно и испуганно замерла, положив морду на лапы. Он присел на кучу валежника и молча взял Конни за руку.
Она повернулась, взглянула не него.
- Сегодня мы кончили одновременно, - сказал он.
Она промолчала.
- Какое счастье, - продолжал он. - Сколько мужей с женами всю жизнь проживут, а такого не изведают, - говорил он протяжно, как в полусне, и вид у него был блаженный.
Конни не спускала с него глаз.
- Как же они живут? - удивилась она. - А ты рад, что у нас так получилось?
Он взглянул ей в глаза.
- Рад… Впрочем, что об этом говорить. - Ему не хотелось, чтобы она продолжала. Нагнувшись, он поцеловал ее. Конни почувствовала: вот как нужно целовать. Пусть целует ее так всю жизнь.
Конечно, пора и ей подниматься.
- А что, разве мужчины и женщины редко кончают в одно время? - с простодушным любопытством спросила она.
- Многие и знать не знают, что это такое. - Он уже жалел, что затеял такой разговор.
- А тебе это со многими женщинами удавалось?
Он с улыбкой поглядел на нее.
- Откуда мне знать?
И она поняла: он никогда не расскажет того, чего не захочет. Она вгляделась в его лицо, и вновь внутри все зашлось - и вновь от страсти. Изо всех сил воспротивилась она вновь нахлынувшему чувству, ибо поддаться - значит потерять к себе всякое уважение.
Он надел жилет, куртку и пошел торить путь сквозь ельник, пронизанный косыми закатными лучами.
- Я, пожалуй, не пойду тебя провожать, - решил он.
Перед тем как уйти, она долго смотрела на него. Собаке уже не терпелось домой, да и хозяину, вроде бы, прибавить больше нечего. Ничего не осталось. Медленно брела Конни к усадьбе; она поняла, что перемена в ней произошла глубокая. В недрах плоти народилась иная женщина - страстная, мягкая, податливая, души не чающая в егере. Настолько он ей люб, что ноги подгибаются, не хотят нести прочь. Все ее женское естество ожило, пришло в движение, открылось, не опасаясь своей уязвимости и беззащитности. В слепом обожании мужчины - любовь всякой простой души. Будто у меня во чреве дитя, казалось ей, и оно уже шевелится! Так все и было. Только понесла она не во чреве, а в душе, до сей поры запертой и тоже, как и чрево, ненужной. А сейчас она наполнилась новой жизнью; Конни почти ощущала ее бремя, но бремя любимое и дорогое. "Вот был бы у меня ребенок, - мечтала она, - или был бы этот мужчина моим ребенком!" И жарче бежала кровь в жилах. Поняла она и другое: родить ребенка вообще и родить от мужчины, о котором тоскует плоть, - далеко не одно и то же. В одном случае - она обычная женщина, в другом - совершенно иная, не похожая на былую Конни. Словно она прикоснулась к самой сути женского естества; к самому начатку жизни.
Отнюдь не страсть была ей внове, а какое-то неутолимое обожание. Конни всю жизнь страшилась этого чувства, ибо оно лишало сил. Спасалась она и сейчас: если ее обожание слишком велико, она просто потеряет себя, исчезнет как личность, станет рабыней, как самая последняя дикарка. Но рабыней становиться нельзя. И она страшилась своего чувства к Меллорсу, однако бороться с этим чувством пока нет сил. Но побороть его можно. В сердце у Конни закалилась железная воля, которая в два счета справится с очевидным плотским влечением. Уже сейчас можно бы ополчиться на него - во всяком случае, Конни так казалось, - подчинить страсть своей воле.
Да, можно уподобиться вакханке и стремглав нестись по лесу навстречу с блистательным божеством - олицетворением фаллоса без какого-либо намека на чувства человеческие. Кто он? Так, услужливый божок. Потеха женской плоти! И незачем подпускать какие-то высокие мотивы. Он всего лишь служитель храма, где царит Фаллос, - он его хранитель и носитель, а она - Жрица.
Очередное откровение вновь разожгло былую страсть, только теперь мужчина сократился до своего презренного естества, стал лишь обладателем фаллоса. Ну, а когда он свою службу сослужит, его можно хоть в клочья разорвать. И она почувствовала в руках, во всем теле силу настоящей вакханки, быстрой, как ртуть, самки, способной одолеть самца. Но на сердце было тяжело. Не хочется больше повелевать и верховодить. Все это бессмысленно и мертво. А обожание дает ей несметные богатства. Чувство это беспредельно, несказанно нежно, глубоко и… незнакомо. Нет, нет, прочь железная, несгибаемая воля. Устала Конни быть сильной, тесно душе в этих сверкающих доспехах. Сбросить их и окунуться в жизнь, чтобы снова во чреве взыграла радостная, бессловесная песня: обожаю и преклоняюсь! А бояться этого мужчины еще не время…
- Я к соседям на ферму Мэрхей заглянула, - объяснила она Клиффорду. - И миссис Флинт меня чаем напоила. А какая у нее дочка! Такая прелесть! Волосы - как рыжая паутинка. Мистер Флинт уехал на рынок, а мы чаевничали втроем - миссис Флинт, я и малышка. Ты небось не знал, что и подумать.
- Конечно, я волновался. Но потом понял, что ты к кому-то на чай заглянула, - не без ревности ответил Клиффорд. Он не увидел, а, скорее, почуял какую-то перемену в жене, какую - он пока не знал, но решил, что это из-за малышки. И все горести и хворобы жены потому, что у нее у самой нет ребенка, подумал Клиффорд, нет чтобы этак - раз! - и произвела на свет божий в одночасье.
- Я видела, ваша милость, как вы парком шли к выходу, думала, вы решили к нашему приходскому священнику наведаться, - сказала миссис Болтон.
- Верно, я собиралась, но потом свернула к ферме.
Женщины встретились взглядом. Серые, блестящие, пытливые глаза миссис Болтон и голубые, с поволокой, неброско красивые - Конни. Миссис Болтон почти не сомневалась, что у Конни есть любовник. Но вот как она его нашла и где? И кто он?
- Вам только на пользу сходить в гости, поболтать с людьми, - не замедлила ответить миссис Болтон. - Я уже говорила сэру Клиффорду, что ее милости полезно на людях бывать.
- Да, я и сама очень рада, - подхватила Конни. - Ой, Клиффорд, до чего ж славная девчушка, уже с норовом. Волоски пушистые, легкие, словно паутина. И рыжие-прерыжие. Смотрит смело, не стесняется, глаза голубые, как у куклы. Не девочка, а прямо пират маленький.
- Точно, ваша милость, - у Флинтов в семье все такие: настырные и блондины, - поддакнула миссис Болтон.
- А ты, Клиффорд, не хочешь на нее взглянуть? Я пригласила их к нам на чай.
- Кого? - с беспокойством воззрился на жену Клиффорд.
- Миссис Флинт с малышкой. На понедельник.
- Ты сможешь их принять у себя в комнате, - решил муж.
- Разве тебе не хочется взглянуть на девочку?! - воскликнула Конни.
- Отчего ж, взгляну, только чаи распивать с ними не собираюсь.
- Ну что ж, - вздохнула Конни, голубые, словно дымкой подернутые глаза неотрывно смотрели на мужа, но видела она не его, а кого-то другого.
- У вас в комнате еще уютнее, - встряла миссис Болтон, - а миссис Флинт даже свободнее себя будет чувствовать без сэра Клиффорда.
Да, у нее, конечно же, есть любовник, обрадовавшись душой, подумала миссис Болтон. Но кто он? Кто? Может, миссис флинт принесет и отгадку.
В тот вечер Конни не стала принимать ванну. Его запах, его пот, оставшийся у нее на теле, - как самые дорогие реликвии, почти что святыни.
Неспокойно было на сердце у Клиффорда. Он не отпустил Конни после ужина, а ей так хотелось побыть одной. Но она лишь пытливо взглянула на мужа и подчинилась.
- Чего бы тебе хотелось? - натянуто спросил он. - Поиграть в карты? Или чтобы я почитал вслух? Или еще чего-нибудь?
- Вслух почитай.
- Что хочешь: стихи или прозу? Может, пьесу?
- Почитай из Расина, - попросила Конни.
Когда-то это было его коньком, он читал Расина с истинно французским шиком, сейчас же блеску поубавилось, он это чувствовал и досадовал. С куда большим удовольствием он послушал бы радио. А Конни шила крохотное шелковое платьице - из своего старого желтого - для дочки миссис Флинт. Она успела выкроить его еще до ужина и сейчас, не слушая громогласного чтеца, безмолвно сидела, а в душе ее разливалось тихое благоговение.
Изредка его нарушали редкие всполохи страсти - точно отголоски малинового звона.
Клиффорд что-то спросил ее о Расине, и смысл едва не упорхнул от нее вслед за словами.
- О да! Конечно! - кивнула она и посмотрела мужу в лицо. - Это и впрямь великолепно!
И снова его пронзил страх перед этим горящим взором ярко-синих глаз, перед этим внешним тихим спокойствием жены. Никогда не видел он жену такой. Теперешняя Конни буквально завораживала, не было сил противиться ее чарам, ее колдовской аромат одурманил и сковал Клиффорда. Он продолжал читать (а что еще ему оставалось!), гнусавя и грассируя, а ей казалось, что это ветер гудит в дымоходах. Ни одного слова из Расина она так и не поняла.
Тихое благоговение поглотило ее, точно весенний лес, с радостным вздохом тянущий ветви с набухшими почками навстречу солнцу, теплу. И рядом с ней, в этом лесу мужчина, даже имени которого она не знает. Его несут вперед чудесные сильные ноги, меж ними - чудесная тайна мужского естества. В каждой клеточке своего тела ощущала Она этого мужчину, в каждой капельке крови - его дитя. Мысль об этом нежила и согревала, как лучи закатного солнца.
Ни рук своих, ни ног, ни глаз не помня.
Ни золота волос…
Она - дубрава, темная и густая, и на каждой ветке бесшумно лопаются тысячи и тысячи почек. И в сплетенье ветвей, что суть ее тело, притихли, заснули до поры птицы желания.
А Клиффорд все читал, булькали и рокотали непривычные звуки. До чего ж он чудной! До чего ж он чудной: склонился над книгой, хищник, но образован и культурен; инвалид, но широк в плечах. Какое странное существо! Все словно у ястреба, подчинено сильной, несгибаемой воле. Но ни искорки тепла: ни единой искорки! Он из тех грядущих страшилищ, у которых вместо души лишь тугая пружина воли, холодной и хищной. Конни стало страшно, она даже поежилась. Но в конце концов лучик жизни, слабый, но такой теплый, пересилил страх в душе: Клиффорд и не догадывается пока, что к чему.
Чтение оборвалось. Конни испуганно вздрогнула, подняла голову и испугалась пуще прежнего: Клиффорд неотрывно смотрел на нее; в белесых глазах затаилось что-то жуткое и ненавидящее.
- Спасибо тебе большое! Ты прекрасно читаешь Расина, - тихо проговорила она.
- А ты почти так же прекрасно слушаешь, - безжалостно укорил он и, помолчав, спросил. - А что это ты шьешь?
- Платьице для дочки миссис Флинт.
Он отвернулся. Ребенок! Все мысли у нее только о ребенке! Одержимая!
- Ну что ж, - значительно произнес он, - каждый находит в Расине то, что ищет. Чувства упорядоченные, заключенные в красивую форму, значительнее чувств стихийных.
Конни смотрела на него во все глаза, но взгляд был отсутствующий, он что-то скрывал.
- Ты, безусловно, прав, - только и сказала она.
- Современный мир лишь опошлил чувства, выпустив их за определенные рамки. Во все времена существовали ограничения, их-то нам сейчас и не хватает.
- Верно, - кивнула Конни, думая о самом Клиффорде. Как зачарованно слушает он радио, и у диктора чувств не больше, чем у истукана, - люди только притворяются, на самом же деле ничего-то они не чувствуют. Одни лишь выдумки.
Он, видно, изрядно устал. Вечернее бдение над книгой так утомительно. С большим бы удовольствием он полистал работы по рудничному делу, или поболтал бы с управляющим, или послушал бы радио.
Вошла миссис Болтон, принесла два бокала молока с солодом: Клиффорду - чтобы лучше спал, Конни - чтобы избавиться от худобы. Таково было ее нововведение.
Конни выпила молока, слава Богу, можно теперь уйти. Хорошо, что не приходится ей укладывать Клиффорда в постель. Она поставила мужнин пустой стакан на поднос, взяла его и пошла к двери.
- Спокойной ночи, Клиффорд! Приятных снов! Расин навевает сладкие грезы. Спокойной ночи!
И ушла. Ушла, даже не поцеловав мужа на ночь! Клиффорд с холодной яростью поглядел ей вслед. Вот как! Даже не поцеловала! А он читал ей вслух весь вечер! Как она жестокосердна! Пусть поцелуй - лишь дань обычаю, однако на таких обычаях стоит жизнь. Просто большевичка какая-то! Прирожденная большевичка! С холодной злобой смотрел он на дверь, за которой скрылась жена. Он злобился!