- Не дотянули, красна девица! Мотор забарахлил, еще дней десять будем чиниться.
- А пушнину принимаете?
- А почему бы не принимать? Каждый день к нам остяки наезжают. А у тебя что, пушнина имеется?
- Имеется!
- Какая же у тебя пушнина?
- Выдра!
- Вон как! Ты богачка.
- А товары у вас найдутся?
- За выдру из-под земли достанем, - засмеялся мужчина. - Зверь редкий, и цену дадим хорошую.
- А посмотреть товары можно, дяденька? - не без опаски спросила Надюшка.
Мужчина громко засмеялся, приветливо похлопал девушку по спине.
- А как же иначе, красна девица? Все, чем богаты, покажу. Ты ведь приехала не к Титу Титычу Обдиралову, купцу третьей гильдии. Хозяин нашей базы - советская власть. Понимаешь, что это такое: советская власть?
- Ну, конечно, понимаю. Это… это… когда все по справедливости…
- Молодец! Правильно, красна девица! - ласково поглядывая на свою юную гостью, воскликнул мужчина и, протянув ей руку, предложил: - Теперь давай знакомиться: я заведующий торговой плавучей базой, Тихон Иванович Скобеев. А тебя как зовут?
Надюшка подала руку и, почувствовав крепкое пожатие, ответила Скобееву таким же сильным пожатием.
- Надежда я. А зовут меня Надюшкой.
- А у тебя, красна девица Надежда, силенка водится. Молодец! Чем сильнее, тем легче жить на свете. Учти сие, красавица. Ну пойдем, покажу тебе все наши сокровища.
Тихон Иванович зашагал к паузкам, увлекая за собой и Надюшку. Все три паузка были причалены один к другому, борт к борту. С берега на ближний паузок был перекинут узкий трап. Когда Тихон Иванович пошел по трапу, Надюшка остановилась. Трап под тяжестью его тела выгибался, пружинил и зыбился. Скобеев оглянулся, сверкнув карими глазами, засмеялся.
- Ну, это ты зря, красна девица Надежда! Такой трап двух мужчин-грузчиков с поклажей выдерживает… А нас с тобой и подавно. Ну иди скорее, смотри наши богатства!
Скобеев отомкнул увесистый, слегка подернутый ржавой накипью замок и поднял крышку западни. Открылся ход в трюм. Надюшка спустилась вслед за Скобеевым по крутой лестнице на дно паузка. Товаров здесь было тьма-тьмущая! На полках, протянувшихся вдоль стенок, штабелями лежали разноцветные куски материи, платков, полотенец, коробки с пуговицами, бусами, одежными крючками. А в глубине трюма с вешал, поднятых к самой палубе, спускались пышные хвосты и лисиц, и белок, и колонков. Видно было, что база ведет торг успешно. Большую выгоду принесет она государству.
- Ого! Есть чем у вас таежных жителей нарядить! - с искренним восторгом воскликнула девушка, одним глазом уже прикидывая, какую из этих материй купить себе на платье.
После осмотра первого паузка Тихон Иванович показал Надюшке и второй и третий. В этих паузках были другие товары; съестное: мука, крупы, соль; промысловые охотничьи припасы: порох, дробь, пистоны, даже ружья и рыболовные снасти - сетевая и неводная дель, блесна. Как и в первом, здесь полным-полно было разной пушнины. На палубе третьего паузка возвышался ярус бочек, издававших острый запах соленой рыбы.
- Ну как, Надежда, есть кое-что у нас по мелочи? - хитровато прищурив глаза, спросил Скобеев.
Он понравился Надюшке с первой минуты. Теперь, когда она осмотрела всю базу, ей показалось, что она знает этого веселого и приветливого человека много лет. С ним было просто, хорошо, и она смущалась только в самом начале разговора.
- Да уж надо бы лучше, да некуда, дядя Тихон! - восторгалась Надюшка.
Черед дошел до покупки выдры. Девушка нахмурилась, жар кинулся в руки, ладони вспотели. В ушах зазвучал наказ Порфирия Игнатьевича: "Смотри, ох, смотри в оба, обжулят! Они хоть и товарищами прозываются, а своя рубашка и у них ближе к телу". И Порфирий Игнатьевич назвал цену, какую, по его мнению, должны заплатить на базе за выдру.
Скобеев несколько минут рассматривал шкурку. Он нюхал ее, сложив губы трубочкой, раздувал мех, встряхивал и даже тискал в своей узловатой пятерне. Пока они осматривали товары, Скобеев кое-что успел узнать от Надюшки о ее жизни.
- Сколько хозяин твой, красна девица, велел за выдру взять? - прищурясь, спросил Тихон Иванович.
Надюшка вспыхнула, зная ухватку Порфирия Игнатьевича ценить свое втридорога. Но поступить по-другому она не могла. Сдавленным от волнения голосом назвала цену, назначенную дедом. Скобеев от удовольствия даже подпрыгнул.
- Продешевил, жмот! - с азартом закричал он. - И как еще продешевил-то! На треть выше его цены база платит. Шкурка выдры - первый класс, она пойдет по высшей сортности. Вот так, красна девица! Вот так у нас, красавица!
Скобеев заразительно смеялся, хлопал себя по бокам, сдвигал кепку на самую макушку. Надюшка смотрела на него пристально и даже как-то придирчиво и все еще не верила тому, что услыхала. Поставь на место Скобеева Порфирия Игнатьевича или матушку Устиньюшку, окажись в их власти такой случай - ни за что бы эту самую треть цены от себя не упустили, положили бы разницу в собственный карман, без всякого сомнения! Она стояла в некотором оцепенении, с опущенными руками. Ветерок ворошил прядь ее мягких волос, выбившихся из-под платка. В глазах и настороженность, и удивление, и затаенный восторг.
- Что, девица, задумалась? - по-прежнему весело спросил Скобеев, понимая, какие чувства теснятся в ее душе.
- Другой бы на вашем месте, дядя Тихон, разницу-то в цене так бы и заглотнул, - сказала Надюшка. Помолчав, добавила: - Чистая у вас душа, ангельская…
- А ты брось меня в святые зачислять. Таких людей на земле - не перечесть. Разве рабочий человек пойдет на обман и преступление? Ты вот сама-то разве иначе поступила бы? - Коричневые глаза Скобеева так и обжигали Надюшку.
- Уж что вы! Ясно, как день…
- Вот то-то же! Ну, выбирай товары, а я буду счет тебе выписывать, чтоб отчиталась перед хозяином за каждую копейку.
Надюшка выбирала не спеша. Скобеев терпеливо ждал ее, потом тщательно отмерял, взвешивал, записывал в продолговатую тетрадь наименование товара и сколько отпущено. Надюшка купила все, что было заказано. Скобеев завернул покупки, перевязал шнурком, потом отсчитал деньги, которые полагались за выдру сверх всех проданных товаров. И деньги и "фактуру" (тонкий листок, исписанный синим химическим карандашом) Надюшка спрятала за пазуху.
- Теперь пойдем, красна девица, попьем чайку на дорогу. Уж так у нас полагается, - выпуская девушку из трюма, сказал Скобеев.
Вероятно, Надюшке следовало отказаться от приглашения, но ей было интересно и хорошо с этим человеком, и в ответ она промолчала.
Скобеев быстро подогрел чайник, сходил на катер, откуда все время доносилось легкое позвякивание ("Ремонтируют", - смекнула Надюшка). Он принес хлеб и котелок с вареной рыбой. Неподалеку от костра, на чурбаках, врытых в землю, был сооружен стол. Скобеев придвинул Надюшке скамеечку той же серо-белой окраски, что и катер.
- А у меня, красна девица, дочка есть, - рассказывал за чаем Скобеев. - Постарше тебя годами будет. В комсомол вступила, курсы учителей окончила и вот откололась. Второй год свет и знания в деревню несет… А вот я тоскую. Пока летом плаваю по таежным рекам - ничего, терпимо, а зимой хоть волком вой. Жена у меня в войну скончалась…
Глаза Скобеева поблекли, лицо помрачнело, и он показался Надюшке сейчас гораздо старше, чем в первые минуты встречи. Она слушала его внимательно, но думала о своем. Когда Скобеев умолк, Надюшка с волнением в голосе сказала:
- Дядюшка Тихон, а вы не знаете, в Каргасоке кому-нибудь нянька требуется?
- А что тебе? Задумала выбираться в жилые места? - с сочувствием в голосе спросил Скобеев.
Надюшка чистосердечно рассказала о своем намерении. Жить дальше так нет мочи. Хоть и родня она Порфирию Игнатьевичу, да от этого ей не легче. Непосильно тяжелая работа. Одиночество. Постоянные попреки и подозрения. Годы идут, а она остается почти неграмотной. Что ей сулит здесь будущее? Беспросветность.
Скобеев слушал, покачивая головой, щурясь, собирая морщины к погрустневшим глазам. Своей откровенностью и доверчивостью девушка располагала к себе.
- Вот она какая у тебя, голубушка, жистянка-то… не позавидуешь! Верное ты дело наметила. И не сомневайся и не откладывай. Твой путь в комсомол, на рабфак… - Он замолчал, призадумался, потер ладонью лоб. - А в няньки идти погоди. Из огня да в полымя. Мало радости. Попробуем иначе.
Он вытащил из кармана своей поношенной и замусоленной курточки толстую тетрадь и, раскрыв ее, начал что-то писать. Надюшка через его плечо следила за карандашом, но, как ни напрягалась, прочитать не могла.
Вдруг Скобеев, не закончив строку, отступил ниже и четкими печатными буквами написал: "Член ВКП(б)".
- А что такое, дядя Тихон, ВКП(б)? - спросила Надюшка, заглядывая Скобееву в лицо нетерпеливыми от жаркого любопытства глазами.
- ВКП(б) - то? - По возвышенному тону голоса, по мимолетному взгляду, полному скрытой торжественности, Надюшка поняла, что это что-то необыкновенное, значительное. - ВКП (б), красна девица, - это Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков). О коммунистах слышала? О Ленине что-нибудь знаешь?
И тут в Надюшкиной голове словно вспыхнула молния. Она ярко-ярко вспомнила приезд комиссара Бастрыкова, свою игру с Алешкой в огороде и на яру, чеканные слова, произнесенные мальчишкой и запомнившиеся ей.
- Знаю, дядя Тихон! - воскликнула девушка и, встав, задорно отчеканила: - "Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем!"
- Молодец, красна девица! Именно так мы новый мир построим, а такие девчата и ребята, как ты, станут всем!
Скобеев взволновался не меньше Надюшки, встал, потоптался возле стола, опустился на прежнее место.
- Эту записку, красна девица, спрячь куда-нибудь подальше. Когда выберешься в Каргасок, то найди там базу потребсоюза. На этой базе работают и коммунисты и комсомольцы. Я им тут написал кое-что про тебя. Вот видишь: "Деваха Надежда может быть в будущем сознательным борцом за дело рабочего класса. Помогите ей выбиться на правильный путь, подыщите посильную работу, чтоб был кусок хлеба, а потом учить ее надо, учить во что бы то ни стало".
Скобеев длинным заскорузлым пальцем прочертил по прочитанным строкам, бережно вырвал листок из тетради и, свернув вчетверо, отдал девушке.
- Ой, дядя Тихон, какое же вам спасибо! - Надюшка схватила его за руку, дышала шумно, прерывисто, не зная, как и отблагодарить за участие в ее судьбе.
- Ну-ну… Живи, борись. Еще, может быть, где-нибудь и свидимся. - Он широкой ладонью похлопал ее по плечу.
Надюшка запрятала записку к самому сердцу, под лифчик, забрала покупки. Пора и в путь!
Скобеев пошел проводить девушку. По дороге наказывал:
- Встретишь остяков-охотников, скажи, что база ждет их. Товаров и припасов у нас в достатке. Не хватит, еще из Томска подвезут. Пусть едут и знают, что торгуем без обмана, по совести, как велит нам наша советская власть.
- Скажу, дядя Тихон, обязательно скажу!
Садясь в обласок, Надюшка вдруг почувствовала, что ей не хочется уезжать с базы, горько расставаться со Скобеевым.
- До свиданья, дядя Тихон! - И, уже отплыв от берега, крикнула: - Может быть, и свидимся еще! Свидимся!
Надюшка плыла в обласке и все оглядывалась, махая то рукой, то веслом. Скобеев переходил с одной барки на другую, чтоб лучше видеть девушку, и в ответ ей размахивал кепкой. На борт катера вышли из машинного отсека моторист и рулевой и с интересом наблюдали, как заведующий базой, и он же механик, провожал девушку в путь-дорогу.
Порфирий Игнатьевич не ждал Надюшку так рано и потому не встретил ее на берегу. Когда она вошла в дом, он вместе с матушкой Устиньюшкой сидел за столом возле шумевшего самовара и полдничал. Он, видимо, только что встал с постели, так как круглое, полное лицо его было помято. Старик любил часок-другой подремать днем на мягкой, пышной перине, под боком у матушки Устиньюшки.
Порфирий Игнатьевич так был поражен появлением Надюшки и так был убежден, что привезла она какие-то недобрые вести, что принялся набожно креститься, повернувшись всем туловищем в угол, к божничке.
- Ну, дедка, магарыч с тебя! - голосом, который так и переливался буйной радостью, воскликнула Надюшка.
Порфирий Игнатьевич взглянул на нее вопрошающе-сердито и, поняв, что ему ничто худое не грозит, встал с робкой улыбкой на дряблых губах.
Надюшку обуревало нетерпение. Она кинула на лавку узел с покупками, а деду бросила пачку денег, заклеенную Скобеевым в белую бумажную полоску.
- Продешевил ты, дедка, с выдрой! Дали куда больше! Считай!
- Да ты что, Надюха, не то на ковре-самолете к ним слетала? - пригребая деньги к себе, тихонько засмеялся Порфирий Игнатьевич и кинул взгляд в сторону Устиньюшки, застывшей в изумлении у стола. - Давай, матушка, неси скорее щи-кашу. Вишь, какой путь девка отмахала!
И тут не в силах дольше сдерживать свое нетерпение, Надюшка затараторила, желая в одно мгновение поведать обо всем - и о базе, остановившейся по необходимости почти рядом с Сосновой гривой, и о богатстве, которым забиты ее барки, и о приветливости заведующего базой дяди Тихона.
Но Порфирий Игнатьевич замотал головой, прервал Надюшку и велел обсказать все по порядку. Она стала рассказывать со степенной важностью, не упуская никаких подробностей. Порфирий Игнатьевич слушал внимательно, забыв даже о чае. Негромким и доверительным голосом он переспрашивал Надюшку в тех местах ее рассказа, которые особенно интересовали его.
- И товаров, говоришь, на баржах тьма-тьмущая?
- Непроглядно, деданька!
- И пушнины полным-полно?
- Столько хвостов висит, деданька, что и счету не хватит.
- И ни цепей, и ни канатов?
- Ничегошеньки, деданька. На одних бечевках причалены.
- И так и сказал: "Еще, мол, дней десять чиниться будем"?
- Слово в слово, деданька!..
- И всего их только трое?
- Как есть трое. Дядя Тихон на барке стоял, а те два с катера на меня смотрели.
Порфирий Игнатьевич необыкновенно был доволен рассказом Надюшки. Похвалил ее, придвинул ей миску с хлебом.
- Ну и молодец ты у меня! И глаз у тебя такой приметливый. Ешь-ка лучше, набирай-ка силы.
"И что это он меня чересчур хвалит? Чего я ему такого особенного сказала? И матушка Устиньюшка больно вкруг вьется!" - подумала Надюшка, вдруг приуныв.
Когда матушка Устиньюшка сгребла в охапку вместе со своими покупками и те, что предназначались Надюшке, и собралась унести их в горницу, Порфирий Игнатьевич сердито прикрикнул на нее:
- Ну-ка, шкура, отдай девчонкино! Не задаром она тебе семь киселей хлебала.
Устиньюшка, еще больше располневшая с годами, живо обернулась, виновато пропела:
- А я, вишь, Игнатьич, хотела прибрать к себе в ящик, чтоб поцелее было.
Порфирий Игнатьевич не смягчился:
- Отдай, говорю! Ей куплено - стало быть, сама найдет, куда прибрать. Не трехлетняя!
- Да что ж, я-то ей разве лиходейка?! Не я ли ее вырастила-выходила?
Смаргивая слезы обиды, Устиньюшка положила Надюшкины обновы на лавку возле нее и, с ожесточением шлепая босыми толстыми ступнями, удалилась в горницу.
Надюшке до того неприятна была эта забота Порфирия Игнатьевича и эта жадность матушки Устиньюшки, что она, не скрывая своей раздраженности, отодвинула от себя сверток.
- А я куда их дену? Ни сундука, ни мешка.
И тут Порфирий Игнатьевич поспешно выскочил из-за стола, схватил сверток и, прижимая его к себе, сказал:
- И впрямь тебе негде положить! А у меня место найдется…
- Вот и возьми! Возьми! - с облегчением воскликнула Надюшка и посмотрела на деда уничтожающим взглядом. Он затрусил рысцой в сени, где стоял большой, как шкаф, окованный железом сундук, четвертными шурупами привинченный к толстым плахам пола.
На вышке Надюшка всплакнула по обновкам, не доставшимся ей, но, вспомнив о записке Скобеева, запрятанной в лифчике, скоро успокоилась.
Глава четвертая
Порфирий Игнатьевич исчез неожиданно, вдруг. Надюшка узнала об этом утром, когда погнала коров на водопой и попутно завернула посмотреть, на месте ли обласок, на котором она собиралась в предстоящую ночь непременно уплыть отсюда. Обласка не было. Весла и греби с двух других лодок были сняты и, по-видимому, где-то запрятаны. Надюшка попыталась выведать у матушки Устиньюшки, далеко ли уплыл Порфирий Игнатьевич. Та все еще была сердита на девушку, сухо ответила, что не ее дело, куда отлучается "батюшка-благодетель", но если уж так ей это важно, то может сказать. "Батюшка-благодетель" поехал на озера добыть карасей. Разве не ведомо ей, что любит Порфирий Игнатьевич жареных карасей в сметане пуще всей другой пищи на свете?!
Но прошел день и еще день, а Порфирий Игнатьевич не возвращался. Приехал только на четвертые сутки. Никаких карасей он не привез, зато вслед за ним на Сосновую гриву нагрянул остяк Мишка из Югина и Ёськина старуха Фёнка.
За ужином Порфирий Игнатьевич объявил Устиньюшке и Надюшке, что вечером все они вместе с приезжими отправляются на ночную неводьбу на верхние плесы.
- Видел наунакских остяков. Говорят: "Лови, Порфишка, рыбу. Валом валит. В верховьях вода сильно сбыла, вот она и кинулась в низовья на большую воду".
Проговорив это скороговоркой, Порфирий Игнатьевич принялся изо всех сил дуть в блюдце с чаем. Надюшка посмотрела на него, потом перевела взгляд на окно, за которым стоял уже ветреный и дождливый вечер, и почувствовала, как тревожный холодок заполняет грудь. Нет, не ради неводьбы собирался на верхние плесы Порфирий Игнатьевич!..
Сразу после ужина двинулись в путь. В лодку с неводом сели все. Мишка и Надюшка взялись за греби. Устиньюшка легла на невод. В корму прошел сам Порфирий Игнатьевич. Фёнка поместилась на носу лодки. Старуха давно уже была полуслепая, но до того хорошо изучила реку, так умела по звукам ее течения улавливать ход воды, что на нее можно было положиться, как на самого опытного лоцмана. За кормой на бечевках тянулись гуськом три обласка: Фёнкин, Мишкин и свежепросмоленный Порфирия Игнатьевича.
Плыли в полной тишине. Изредка лишь слышался из темноты шепелявый голос Фёнки:
- Держи, Порфишка, флефо! Куды, шорт, правишь? Ворочай фпрафо!
Ночь стояла темная, моросил дождь, то и дело проносился над рекой заунывный свист ветра. Блеклые звезды прятались в тучах, перемигивались робко и воровато.
Лодка шла и шла, ни разу не наскочив на карч и не задев днищем об отмель. И чем дальше текла ночь, чем больше удалялась лодка от Сосновой гривы, тем сильнее сжималось Надюшкино сердце. Снова где-то внутри закровоточила царапина, которая, не переставая, мучила ее с того самого часа, как вернулась она с покупками. Теперь девушка была полностью уверена, что едут они не рыбачить, едут совершать худое, бесчеловечное дело. Задумано что-то против базы, против Скобеева. От одной мысли об этом Надюшке хотелось кричать истошным криком на весь Васюган. Она закусила губы, чтобы ненароком не выдать себя.
Не доплыв примерно одного плеса до стоянки базы, Порфирий Игнатьевич повернул в курью. Фёнка безошибочно провела караван в извилистую и узкую горловину старой протоки, прикрытую с обоих берегов зарослями ивняка и топольника. Как только протиснулись сквозь ветви деревьев и кустарник, Порфирий Игнатьевич причалил к берегу.