Выходил пан Войцемеж. Дородный, добрый, радушный, усики маленькие, как нарисованные, на темени лысоват, на висках седоват. Руки гостеприимно разводит. Крепкою рукою Любомира за плечи обнимает, приглашает за столы дубовые вместе с избранной дружиной. "Всё - говорит, - у нас тут тихо, спокойно, никакого врага не замечали. Слыхали вот у ятвягов кто-то озорничает, но вы же знаете этих ятвягов - про них никто, ничего, никогда толком не знает! Живут какими-то отщепенцами от нас добрых людей… Садитесь, добрые гости, за столы, будем хлеб с вами делить по доброму обычаю дедов наших". Душа-человек. Долго говорили, сытно ели, вкусно пили. Войцемеж предупредительно вино наливать приказывает - стольничему пробовать. Еду - пробовать. Ножи столовые да ложки выложил серебряные. Ядом не отравлю, показывает. Повёл в залу для ночлега дружины, в покои для князя - всё удобно, не придраться. Всё показал, всё рассказал. На ночь попрощался, как с родными.
Любомир потихоньку говорит:
- Гостеприимный пан! А, Вершко?
- Только что-то у пана левый глаз дёргается… Может к дождю?
- Вкусно накормил и обильно.
- Как телят на убой…
- Напоил вкусно хорошим вином.
- Один раз можно и напоить…
- Покои выделил замечательные.
- Спите спокойно, порешу не больно.
- У итальянцев есть такое слово "pessimist", то есть тот, кому всё кажется плохо.
- У нас есть другое слово…, когда кому-то всё кажется хорошо…
- Ты мне как брат Вершко, но бываешь занудливым, как католик. - Смеётся князь.
- Так вот и католик может быть приветливым, как человек. - парирует Вершко. - Только с чего бы ему быть приветливым? Он же нас не любил и не любит. Ради кого старается? Я бы вот балкончик этот посмотрел - чи* можно с него вниз спуститься. И окошко вон то. А вот за этой балкой что? А это что за чуланчик? А пол тут целый или ходы есть.
В середине ночи будит Вершислава Кудеяр. Из-за окна покричал ему совой следопыт из отправленного на поиски десятка. Следопыт на руках показывал в темноте, что нашёл немцев с вечера по следам от множества коней. За три поприща от Ломжи на север притаились те, даже костров не жгут. Вершислав - к Любомиру. Любомир говорит:
- Значит, может быть, что пан Войцемеж с немцами за спиной своего короля договорился. А если тот прознает, этот будет спихивать всё на ятвягов. Значит, побаивается пан Войцемеж. Надо постараться его переубедить, склонить на свою сторону. Гонец до ближайшего польского панства-воеводства обернётся за два дня. А вот до польского короля, до Кракова - долго. Неделя - туда и обратно.
Пока рассуждали, подошёл другой следопыт. Сказал, что на беловежскую дорогу в двух поприщах от Ломжи вышел отряд немцев не меньше, чем в две сотни.
- Надо уходить, Любомир Годинович!
- Как уходить?
- По верёвке спускаемся, снимаем стражу и на конях уходим пока не поздно!
- Как воры ночью?
- Это война, уже другие законы правят!
- Я князь! И я - закон! И даже если я заплачу̀ своей головой, вы и все запомните меня человеком честным и благородным! Это и есть мой закон. Я не буду его менять. Я не уеду, не доделав дела, ради которого здесь нахожусь. И я не побегу скрываясь ночью, будто я в чём-то виноват! Пусть боится тот, кто не прав! И цель, которую я преследую, находясь здесь, так велика, что я готов рискнуть жизнью…
Не обижайся, Вершко, у каждого - своя задача. Пока я здесь, Войцемеж не осмелится ничего со мной сделать. Ну а потом у меня же есть ещё и руки и меч. И десяток стражи мне здесь оставь.
А ты сейчас бери своих лучших людей и скачи в Белую Вежу.
- Я лучше здесь, рядом с тобой умру, князь!
- Задача не умереть, Вершко, а жить! И жертвы во имя жизни не должны быть напрасны! Если мне не удастся ничего сделать, и я не вернусь, спаси княжну и моих детей! Переправь их в Тверь к моей родне. И обязательно проследи, чтобы с ними оставалась Полесская Летопись, хотя бы одна полная книга.
- …
- Ты понял меня, друг мой?!
- Я не понимаю, как мне тебя оставить здесь, князь?! Моё сердце разрывается от этой мысли! Лучше мне умереть! Я не прощу себе никогда, что бросил тебя здесь в окружении врагов.
- Не ты бросил, я тебе приказываю! Спаси мою семью! Это твоя задача! А я попытаюсь спасти всю нашу Белую землю! Не забудь отправить гонца к королю Болеславу в Краков, когда достигнешь Вежи, потому что отсюда гонец, скорее всего, не доедет.
- У-ух!.. "Взять бы тебя, Любомир, да увезти отсель домой, - лихорадочно думает Вершко, аж руки трясутся у него, - а как увезти-то?! Связать?! Князя?!! Или далеко не уйти, неподалёку остаться и так караулить его?!" И вспомнил тут глаза мудрые и строгие старого волхва: "… Князя береги, но против воли его не иди!.. А против воли его не иди!!" Что же это будет, как не предательство, если князя здесь оставить? "Что же делать?!. Деды, отец, брат, Перуне - что же делать мне?!"
Спустились во двор замка. Князь приказал Войцемежевской страже и те, посовещавшись с начальством, подчинились, открыли ворота замка.
Вершислав распорядился по страже Любомира. Собрал тридцать пять своих во дворе, приказал собраться всем, кто был в разведке, около князя.
Горобей нахмуренно и торжественно молчал. Брыва молчал грозно. Кудеяр молчал печально. Прытко молчал, не веря в происходящее.
Любомир стегнул коня под Вершиславом:
- Не стой, Вершислав! Скачи!
И Вершислав поскакал. А за ним друзья его и люди его.
- Понимаешь? - на скаку спросил Брыву Горобей.
- Понимаю!
- Вершко должен доехать!
- И Прытко пускай доедет!
- Так и Кудрявка пускай доедет!
- А мы с тобой? Доедем?
- Да мы уже ладно… можем и не доехать!
Огибая указанную разведчиком немецкую заставу на беловежской дороге по лесу, без шума не вышло. Ночь, торопились. Но, видно не в том было дело, а немцев предупредили. Тут же. Из Ломжицкого замка.
Короткая летняя ночь уже теряла свою первозданную черноту. Лес начинал предрассветно просыпаться. Тридцать пять из беловежской стражи выехали на дорогу из леса. В пятистах шагах по дороге со стороны Ломжи на них двигалась конная лавина. Нет не сотня, куда больше. Началась новая погоня. Горобей прокричал Вершко:
- Старшой, тебе надо уйти, а мы придержим!
- … Что потом?!
- Потом уйдём на Бранск, уведём за собой! А Прытка и Кудрявку забери с собою!
- Добро… Прощай, Горобей!
- Прощай, Вершко! - Горобей доставал свои мечи.
- Прощай, Брыва!
- Ещё свидимся! - прогудел богатырь, доставая щит и могучее копьё.
- Кудеяр и Прытко, за мной! Остальным слушать Горобея! - голос Вершко перекрыл шум погони. Послышался голос Горобея: "К бою готовсь! На копьё примай!.. Повертай! Бе-ей!!!" и мощный рык Брывы.
Три всадника унеслись вперёд. Остальные дружно развернулись и тесным сомкнутым строем врезались в передние ряды преследующих. Взяли немцев на копьё. В предрассветном сомнительном свете загремели сталь и крики, разразилась песня битвы…
Через часа полтора пути уже на рассвете Вершко, Прытко и Кудеяр едучи шагом, чтобы не заморить коней, снова услышали топот погони. Оглянувшись, они увидели малочисленный отряд в полтора десятка человек, но это были немцы. Кудеяр и Прытко переглянулись.
- Уходи, Вершко! - крикнул Кудеяр. - Теперь наш черёд! Не поминай лихом! Нельзя тебе, и не думай разворачивать! Прощай!
- Прощай, старшина! - звонким голосом крикнул Прытко. - Рад был при тебе служить!
Вершко стиснул зубы до боли.
- Простите за всё, братцы!
Друзья отстали.
То ли ветер был холоден, то ли дождь надвигался, то ли пыль в глаза залетела Вершиславу - размывалось и двоилось перед глазами. И сердце каменело и покрывалось как будто ржавчиной. А он всё скакал вперёд. Быстро скакал, как ветер - у коня грива резвевается, копыта выбивают по дороге частую дробь, плащь хлещет по спине. Улетел на поприще, перешёл на рысь. Опять на галоп, опять на рысь.
Недалёко ещё от друзей отьехал. Все места известные. Дорога всё таже, лес всё тот же. Слышит Вершко - всё вроде так, да не так… Осмотрелся сзади - никого нет, по сторонам - нет. Слез с коня, осмотрел следы. Воздух понюхал. Ничего вроде нет. Сел в седло и поехал дальше.
Ударило могучим ударом его в спину. Как колом прибило, дух перехватило. Вершко упал коню на шею, вздохнуть не может. Боль - это ведь не вся боль. Боль - это когда ты не сделал самое важное дело… Конь идёт шагом. А всадник на нём не сидит, а лежит. А из спины над левой лопаткой торчит могучая стрела в палец толщиной. В темноте смеженных век пронеслось всё сразу. В детстве ярмарка… матушкины руки с хлебом… отец меч подарил, сверкающий, прекрасный… братья… князь… друзья… Радуница… "Тятеська!"… "Много сил понадобиться"… В вылетевшем, было, сознании Вершко забрезжила искра жизни. Он собрал силы, выпрямился, поворачивая коня. Поднял голову.
Второй удар такой же, если не большей силы, пришёлся прямо в грудь. Вышиб из седла.
Вершко упал плечом и ниц на сырую землю. И нет сил подняться. И потерял себя. И погрузился во тьму…
Глава семнадцатая. Навь
Вскоре после отбытия Вершислава с большей частью стражи, пан Войцемеж пришёл к Любомиру.
- Что случилось, добрый гость?
- Беда случилась, добрый пан. В твоих пределах - немцы. Не только они на нашей земле, не только у ятвягов, а теперь и к тебе приступают. Зная, что нахожусь у друга под защитой, я отправил стражу в Белую Вежу предупредить.
- А-я-яй! А-я-яй! Что же мы будем делать, князь Любомир? Моё войско не собрано, воеводы у меня слабые, я вообще человек мирный…
- Думаю, пан Войцемеж, что надо тебе защищать свою землю, собирать твоё войско. Если скажешь, я тебе помогу.
- Много ли войск немецких заметили твои люди?
- Много, пан Войцемеж, тысяч пять. В том-то и дело, что по одному можем не справиться. Мы ведь не напрасно мир заключали. А чтобы помогать друг другу в случае беды. Я думаю теперь беда у нас общая. Никто не знает, как закомандует германский магистр. Имея такую силу, может завтра он обступит и тебя?! Немцев же здесь видели ночью, на беловежской дороге!
- А-я-яй! А-я-яй!! Князь-князь! Что же делать… - причитал Войцемеж вроде бы горестно, при этом глаза его блестели то ли слезой, то ли скрытой радостью.
Войцемеж ушёл "собирать войско", заверив Любомира, что может быть спокоен, замок надёжно охраняется. Стража Любомира никого постороннего не замечала.
Вдруг во дворе поднялся шум, застучали мечи, закричала стража: "Измена!!! Немцы здесь!!!" Стражников, находившихся снаружи, атаковали внезапно сначала стрелами, затем хлынули отборные кнехты и рыцари. Трое стражников обступили Любомира. А Любомир двинулся из своего покоя вниз по лестнице в большую залу, чтобы зреть происходящее.
Несколько из стражи Любомира уже лежали мертвы. Перешагивая через них, наступали немецкие рыцари, в двери заходили новые, видно было человек тридцать. Рыцари, уже погубившие часть Любомировой стражи, увидели князя. А Любомир бросился в гущу сражения, как лев. Глаза его полыхнули зарницами, а меч засверкал быстрой молнией.
Лев! Нет не лев… Бож! Бывают такие люди - смотришь, и кажется прекрасен он и внешностью и душою. Когда весел, то заражает всех весельем. Когда печален, то всем не по себе. И, увидев такого человека, далеко не у каждого в сече рука на него подниметься. Когда грозен князь, то будто Божья гроза. А сейчас - смертельным боем бьётся Любомир. И никто, противники его, не хотят умирать. Остановились все. Отступили. Стражники княжьи прикрывают ему бока и спину. Любомир меч направляет на одного, на другого немецкого рыцаря, сверкает очами. Громогласно требует самого смелого или начальника выйти биться. Но никто не смеет. Только что-то у пана левый глаз дёргается… Может к дождю?
Несколько из стражи Любомира уже лежали мертвы. Перешагивая через них, наступали немецкие рыцари, в двери заходили новые, видно было человек тридцать. Рыцари, уже погубившие часть Любомировой стражи, увидели князя. А Любомир бросился в гущу сражения, как лев. Глаза его полыхнули зарницами, а меч засверкал быстрой молнией.
И входит в - залу магистр Олаф со свитою. Тоже видный человек. Тоже грозный. Всем он внушает страх. Ослушаться его для подчинённых немцев подобно смерти. В доспехе, в железных перчатках. Шлем с синим конским хвостом наверху за ним несёт оруженосец.
- Ты магистр, отвечай?! - требует Любомир.
- Я - магистр. А ты - княз? - с небрежностью отвечает Олаф.
- По какому праву ты здесь?!
- Я здес по соизволению мойго короля. А ты здес, видно, по глупости.
- Здесь не владения твоего короля, чтобы ты мог вооружённою рукой править. Ты преступник!
- Мойму королю и мне наплеват на то, что ты знаешь о законе, беловежский княз. Ибо ты ЯЗЫЧНИК! Не признаёшь истинную веру в истинного Бога. Все язычники будут гореть вечно в аду. А я это ускорю.
- Ты посягаешь на чужие земли и грабишь чужие народы! По человеческим законам ты преступник, неважно христианин ты или нет!
- Ты жалок, белый княз: "человеческие законы"… где они? Есть истинная вера!!! Нет более великого закона! Мы - воины истинной веры, не будем слушат трухлявые бредни отсталых о праве дикарей. Мы своими мечами несём вам благо цивилизации.
- Не всё, что делает миланский епископ понравиться даже папе римскому. Твои покровители тоже могут отступить.
По лицу магистра метнулась тень. Но он заскрипел зубами:
- Не рассуждай, о чём не понимаешь, язычник!
Любомир покачал головой:
- Горбатого могила исправит… Ты, "несун цивилизации", научись хотя бы здороваться, идя к другому человеку!
- Сложите мечи! И я продлю ваши никчемные жизни! - Кривился Олаф.
- Ха! - Любомир горько изумился на миг. - Гордыня же не пристала христианину! Поздоровайся, сначала!
Магистр метнул руку в направлении князя, совсем перекривившись:
- Взять его!!!
Олаф мощно развернулся и вышел из залы, где его люди набросились на Беловежского князя. "Всё равно ничего не видно в тесноте". Пану Войцемежу услужливо семенящему рядом и смотревшему ему в лицо, как побитый пёс, магистр, не стараясь сдерживать раздражение, изрёк:
- Где сейчас мессир Максимилиан?
- Вероятно в Гродно, пан Олаф!
"Какие у них мерзкие привычки! Какой я тебе "пан"?! Я тебе магистр, ляховитский ты предатель!" - вслух этого Олаф не произнёс, а только скрежетнул зубами. А пан Войцемеж уже давно пожалел, что ввязался в дело с такими грозными людьми. "Но дело-то ведь того должно стоить! Должны быть прибыли, должно быть повышение в глазах Миланского епископа, а тот очень, очень близок к Папе!.. Или прогадал?".
- Найдите мне, любезный пан Войцемеж, мессира Максимилиана! - сдержанно рыча, смягчил тон Олаф. - Да побыстрее, как только можно… Ибо русский князь, похоже, слишком много знает о нашем деле. А если он предпринял какие-то шаги, например, послал к Патриарху или к Папе - могут быть крупные неприятности. Он, может быть, и молод, и непредусмотрителен, но он не глуп… И это мы с Вами, милейший, в рискованном предприятии, а он вообще-то на своей земле по своему чёртовому родовому праву.
Войцемеж закивал, тряся щеками и весь как-то мелко вздрагивая:
- Непременно, непременно, пан Олаф! Всескоро и без промедления будем искать…
Олаф развернулся к Бергу, следовавшему тут же:
- Господин Берг, отыщите мне смышлёного гонца… троих! Для посылки к Папе!.. Да, прямо в Рим… Ко мне сначала, для научения… Это всё, конечно, займёт непредвиденное время, но беловежец у нас в руках. А нам надо удостовериться, что никакие посторонние силы больше не вмешаются в наше дело…
Время. Оно относительно. Если ты ребёнок, твоё время только начинается. Каждый день несёт тебе открытия, наполняя жизнь новым смыслом и новой силой. Воспоминаний об этом отрезке жизни - не перечесть. И время тогда растянуто, длинно, его очень много, и жизнь впереди с такой кучей времени кажеться безконечной. Если человек молод, здоров и силён, он научается управлять своими силами и своим временем, планировать свои дела, загадывать на будущее, быть может, справедливо полагая, что его время ещё долго будет идти так же понятно и предсказуемо. Постепенно время этого человека ускоряется и бежит всё быстрее. А сам человек удивляется и не сразу понимает, что это сам он делается другим, тратиться сила и мощь, и чем их меньше, тем и время летит быстрее. Если ты сделался стар, болен либо немощен, и жизни остаётся в тебе немного, то твоё время течёт иначе оно как бы невидно, события и люди проходят мимо, не оставляя следа, проходят годы, а ничего человек не заметил. Летит тогда время быстро. Летит время стрелой, пущенной умелой рукой. И в конце концов эта стрела долетит. Вопрос только, как встретишься ты с ней: догонит она тебя в спину или примешь её лицом.
Время для Вершко пропало, стало чёрного и красного цвета, потянулось как тягучий кисель. Стало стуком сердца. Стало отупляющей болью. Стало сдавленным отчаянным вздохом. И неизвестно, сколько его прошло… И всё вставала перед глазами сырая лесная земля, трава и своя правая рука, что судорожно тянет за эту траву… Удар… вкус крови… трава… и темнота… И ощущение, что важное, главное упущено… И темнота.
Вдруг подходит к Вершко прекрасная дева: волосы золотые, как солнце, глаза большие синие, как море, губы алые, как кораллы. Не понять то ли она дикарка, то ли богиня. За спиной у неё лук и стрелы, на поясе охотничий нож, одета в шкуры. Вспоминает Вершко, что, видимо, это Перуница-охотница, спутница Перуна. И, значит, пришла она его забрать из мира живых. Хорошо, что к Перуну заберёт, значит, неплохой он был воин…
Каким чудесным образом и где оказался Вершко, он бы ни за что сказать не смог. Как будто Чистилище. Пахнет и травами и очагом, и отблески огня вокруг. Перуница подаёт ему чашу с пахучим зельем: "Пей, Вершислав, тебе силы ещё понадобяться! Тебе ещё Белую Вежу надо защищать!". Пахучая, густая влага обжигает нутро. Подаёт ему Перуница четыре горошины, как будто жемчужных: сапфировую, изумрудную, рубиновую и золотую и говорит: "Будешь пить эти горошины, когда силы будут кончаться, Испытание тебе предстоит не шуточное. Если жив останешься, значит, настоящий богатырь. А кроме тебя этого Змея никто не сможет победить".
Полетел Вершко ввысь. В руке сжимает свой меч. Озирает землю вокруг - хорошо далеко видно - горы и моря дальние, леса и реки ближние. То в облако окунается и тогда дышать нечем, то на открытом солнце палит жар невыносимый, то в тучу дождевую-грозовую залетит, и леденит тогда сильный холод. Тяжело на небе жить. Человеку долго не вытерпеть. Видит Вершко, что наделил его Перун частью своей силы - руки светяться белым огнём, а из каждой прожилочки на мече свет блестит. И ждёт его неминуемое испытание, либо смерть, либо победа.