* * *
Воспользовавшись тем, что фон Канн вдруг отказался отвечать на какой-то вопрос и, следовательно, пришла очередь уступить место палачу, Миллер подошел вплотную к столу и вежливо предложил судье немного передохнуть после напряженного начала допроса, в то время как он – Петер Миллер попробует подыскать подходящие ключики к упрямству подсудимого.
Это было не по правилам, тем не менее, посоветовавшись с инквизитором, судья с радостью принял предложение. Шутка ли сказать – фон Канн мог в любой момент оказаться невиновным, и тогда, выбравшись на свободу, кому он станет мстить за произведенные над ним издевательства, палачу – который производил пытку, или судье – которого на этот момент времени вовсе не было в пыточном зале?
Выставив вон стражу и отправив в соседний трактир писаря, и оставшись, таким образом, с подсудимым наедине, Петер Миллер тут же вызвал в пыточный зал своего сына, который сервировал судейский стол. После чего они все втроем славно отобедали, вспоминая прошлые дела и промывая косточки знакомым, оставшимся в Оффенбурге.
Оказалось, перед приездом Миллера Себастьян фон Канн съездил в Вюрцбург, где посетил фон Шпее, который принял у него последнюю исповедь и по просьбе самого фон Канна подготовил его душу к смерти.
– Все, о чем я вас прошу, драгоценный мой друг, – фон Канн улыбнулся Миллеру, поднимая бокал за его здоровье, – все, о чем я смею умолять вас, находясь, по сути дела, на смертном одре, это просьба помочь мне поскорее отойти в мир иной, – он посмотрел в чистые глаза Миллера, стремясь предать своему взгляду как можно больше твердости.
– Постойте, ваша честь, я все-таки комиссар и сделаю все возможное, для того чтобы вытащить вас из тюрьмы. Не так ли, Клаус! – попытался ободрить фон Канна Миллер. – Вы еще вполне здоровый, сильный человек и сможете выдержать пару дней допроса с пристрастием, даже если мне и придется доставить вам некоторые связанные с моей работой неудобства. Впрочем, я говорю только о неудобствах, так как, уж поверьте моему опыту, многие пытки можно сделать страшными только внешне. Я, конечно, не говорю о дыбе и пресловутых ведьминых креслах, о ложе или о люльке, которую изобрел и создал некогда работающий под моим началом Филипп Баур, и которую наши палачи почему-то зовут кобылой. Но, думаю, что до этого и не дойдет. Что же касается зажимов, то тут все вполне легко.
– Простите, господин Миллер, Петер, но я говорю то, что знаю. Я не выдержу пыток, и тогда пропадут все. Все, Петер, и даже вы!
– Но, – Миллер задумался, – ваша честь, должно быть, не поняли, что я могу сделать вашу пытку страшной только для стороннего наблюдателя, в то время как вы почувствуете разве что небольшой дискомфорт. Возможно, вам придется потерпеть небольшое сжатие, или я проткну у вас кожу иголкой. Простите, но от этого еще никто не умирал. Главное, протянуть время. И если не удастся оправдать вас перед судом, тогда фон Шпее соберет наших людей и мы возьмем штурмом тюрьму!
– Стража утроена, – фон Канн махнул рукой, точно отгоняя от себя навязчивое видение скорой смерти. Рядом с Миллером ему было не страшно, а даже напротив, как-то изумительно покойно и светло. Так бы и сидел с ним, попивая винцо всю жизнь. – Стража в тюрьме утроена, и, возможно, ожидая что-нибудь подобное, герцог подтянул для охраны города армию. Мы не сможем укрыться, и, следовательно, вам все же придется как-то убить меня.
– У меня нет с собой даже яда! – оценив ситуацию, сокрушенно помотал головой Миллер. – Давно не применял, вот и не запасся. Что же остается – разве что…
– При этом я хотел бы взять с вас честное благородное слово, драгоценный мой господин Миллер, что вы все сделаете таким образом, чтобы вас самого потом не обвинили в преднамеренном убийстве подследственного. Максимум по неосторожности.
– По неосторожности, так по неосторожности, – Миллер оценивающе оглядел изящную фигуру фон Канна. – Я, конечно, мог бы пронзить ваше сердце иглой, во время поиска ведьминого клейма. Укол останется крохотным и вряд ли его можно будет заметить… – размышлял вслух палач. – Или можно как бы случайно затянуть веревку на шее, я имею ввиду, в момент фиксации головы веревка вдруг скользнет на шею, а палач, не заметив, продолжит закручивать винт. Мне кажется, должно получиться…
– Попрошу без леденящих кровь подробностей! – запротестовал фон Канн. – Ради бога, делайте, что можете, и простите меня за оказанные вам при этом неудобства, ведь, насколько я понимаю, вас ведь накажут за мою смерть?
– Потерпим, – лицо Миллера залила краска стыда, так что он поспешил отвернуться от друга. До сих пор у прославленного палача Миллера ни разу не умирали люди во время допроса, и позволить свершиться подобному было равнозначно для Миллера потерять свою палаческую честь.
Но фон Канн расценил это как стыд за то, что по закону на палача, у которого во время допроса умирал подследственный, возлагался денежный штраф и, кроме того, означенного коновала судья мог приговорить к прилежной порке в пыточном зале или даже при всем честном народе.
Иными словами, прося об услуге добрейшего Миллера, фон Канн отправлял его на болезненное и позорное наказание. Еще более неприятное тем, что здесь, в Ортенау, Миллер занимал достаточно высокое положение.
Осознав это, Себастьян фон Канн так расстроился, что чуть было не лишил себя жизни сам, выхватив у Миллера из-за пояса нож и уже направив на себя острие, когда палач выбил у него оружие.
– Полноте, ваша милость, таким образом вы, пожалуй, еще в рай не попадете. Самоубийство – тяжкий грех, – в своей спокойной манере он старался утешить фон Канна. – Будьте покойны, уже сегодня вы в лучшем виде предстанете перед творцом, так как я даю слово, что убью вас.
Миллер улыбнулся, поправляя на фон Канне кружева. В это время Клаус молча собирал остатки завтрака в платок. К приходу судейских все должно было быть убрано.
Глава 5
Смерть по неосторожности
Среди любых пятидесяти осужденных на сожжение ведьм едва ли найдется пять или две действительно виновных.
Фридрих фон Шпее "Предостережение судьям".
Но хорошо пообещать убить человека, а вот как это сделать при свидетелях, и по возможности, не мучая его?
Тем временем с обеда начали возвращаться судейские. Миллер молча поприветствовал судью, отметив про себя, что тот набрался, пожалуй, больше обычного. На этом можно было сыграть.
Тем временем Клаус уже припрятал свой изрядно похудевший узелок и был готов покинуть пыточный зал, когда судья ласково подозвал его к себе, задавая вопросы о том, как мальчик видит свое будущее и не страшно ли ему перенимать палачево искусство.
В Ортенау все знали про самого юного ученика палача – Клауса, но до сих пор Миллер не брал его с собой ни на заседание городского совета, ни на прием к светлейшему герцогу, ни в суд. Мальчик пару раз выезжал с ним по инспекторским делам в соседние деревни, где, судя по отчетам местных властей, показал себя с наилучшей стороны. В тюрьме же Ортенау он был в первый раз, поэтому не удивительно, что ведущий дело фон Канна судья Якоб фон Гуффидаун выказал к нему интерес и расположение.
Миллер не мешал их общению, думая, что, возможно, сумеет сделать свое дело, пока судья отвлекается на посторонние разговоры.
– Скажи, Клаус Миллер, а ты когда-нибудь сам пытал человека? – спросил судья, заглядывая в голубые глаза мальчика. Тринадцатилетний Клаус был весь в отца, такой же миниатюрный и светловолосый, так что его никак нельзя было принять за ученика палача, проведшего почти всю свою жизнь в тюремном дворике и знавшего о пыточных инструментах ни в пример больше, нежели сам судья да и многие заправские заплечных дел мастера.
– Нет, ваша честь, – Клаус покосился на отца, но так как тот не возражал, шмыгнув носом, продолжил. – Я только иногда ношу за отцом сундучок с инструментами и помогаю ему, распутывая веревки или стирая его вещи.
Откровенность мальчика приятно порадовала фон Гуффидауна еще и потому, что в голосе юного Клауса не чувствовалось ни страха, ни заискивания. А о работе своего отца он говорил хоть и без восторга, но и без омерзения.
– Но, должно быть, ты умеешь не только распутывать узлы? – судья подмигнул ему. – Согласись, что для ученика палача этого не достаточно.
– Я умею связать человека или сковать, знаю, как работают многие устройства, – Клаус потупился. – Что еще сказать, отец учил меня, как следует проводить водную пробу, но у меня все одно пока не хватит сил поднять женщину и перебросить ее через борт лодки или сбросить с моста.
– О, это придет, обязательно придет со временем, – судья ласково погладил Клауса по волосам, продолжая удивляться его спокойствию и уверенности в себе. Мало кто из детей могли вот так просто смотреть в глаза грозного судьи, тем более находясь в этих стенах.
– Скажи, Клаус, когда в тюрьму по ведовскому делу попадают дети до десяти лет, что палач может сделать по отношению к ним, а чего не может? – Задал он очередной вопрос, желая испытать мальчика.
– Палач может воспользоваться тисками для зажимания пальцев, – спокойно ответил Клаус. – Других пыток не разрешается в Ортенау, впрочем, – он убрал с лица непокорную челку, – можно посадить на цепь, которая будет идти от пояса и закрепляться на стене, чтобы ребенок мог лечь, сесть и даже встать. Или цепь может быть прикреплена к ноге, – он нагнулся и показал где. – Лишать же маленьких детей жизни в Ортенау разрешается только одним способом – ванна с теплой водой и перерезанные вены, – он развел руками. – В других городах, отец говорил, дети подвергаются тем же наказаниям, что и взрослые, их даже могут послать на костер и сжечь живьем, но у нас – нет.
– А не хочешь ли ты, Клаус, попробовать начать свою палаческую карьеру прямо сейчас? – судья подмигнул мальчику, рассчитывая, что тот начнет увиливать, но Клаус, продолжая спокойно смотреть в глаза судье, кивнул в знак согласия.
– Я мог бы помочь отцу привязать подследственного, – скромно предложил он.
– Как думаете, Гер Миллер, а может, разрешить вашему приемнику показать сейчас свое искусство? – оживился судья, настроение его от общения с юным палачом заметно улучшилось, на лице пылал румянец.
– Не будет ли это нарушением протокола? – замялся было инквизитор, оглядывая изящную фигуру наблюдавшего весь экзамен фон Канна. – Случись что, стража донесет…
– Пошли вон, – скомандовал Якоб фон Гуффидаун, стражникам. – Ради такого дела я оставлю только писаря. Но он свой человек. И, потом, что такого, если мальчик покажет свое искусство. На ком-то он ведь должен тренироваться, в конце концов. А то, одна теория, а когда же практика?!
– Я думаю, не будет ничего страшного, если мальчик привяжет подсудимого, скажем, к этой дыбе, – предложил инквизитор. – Мы же говорим не о самих пытках, а всего лишь о фиксации тела, которую обычно осуществляет помощник палача.
– Я полагал, что он поступит на службу лет в восемнадцать… – Миллер подтолкнул сына к выходу, но судья нетерпеливо остановил мальчика, велев ему вернуться.
– Думаю, здесь отдаю распоряжения я, и никто другой, – раздражительно запротестовал фон Гуффидаун, меча грозные взгляды на Миллеров. – Вы сами виноваты, что привели мальчика в тюрьму, где ему не место, а теперь еще и прерываете наш разговор.
– Простите меня, – Миллер поклонился судье. – Конечно же, Клаус, как ученик палача, может поучаствовать в допросе, если вы того хотите.
– То-то же, – Якоб фон Гуффидаун приободрился, заносчиво глядя в глаза знаменитого палача, который после высказанного ему замечания казался еще тоньше и ниже ростом.
Клаус подошел к фон Канну и, поклонившись ему, застыл в ожидании дальнейших распоряжений. Его сердце при этом билось, в висах стучала кровь.
– Помоги, пожалуйста, господину фон Канну снять сорочку, – попросил Петер, и Клаус сделал то, о чем его просили. Судья не сводил глаз с движений мальчика, думая, как далеко можно зайти в этом эксперименте.
Петер Миллер подвел фон Канна к дыбе, которая в тюрьме Ортенау была сделана в форме скамьи, на которую клали человека, растягивая затем его при помощи веревок, стягивающих запястья и голени, и специального винта, облегчающего работу палача. В особых случаях еще одна веревка фиксировала грудь или шею подследственного, врезаясь в тело в момент растягивания и принося дополнительные страдания.
Мальчик сделал петлю и прикрепил ее к ноге подследственного, в то время как его отец, склонившись над Себастьяном фон Канн, осторожно перекрестил его в последний раз. Оффенбургский верховный судья, превозмогая страх, улыбнулся Петеру, опасаясь, однако, выдать себя рукопожатием, и, закрыв глаза, погрузился в молитву. Тем временем Клаус привязал ноги фон Канна и хотел было уже отойти в сторону, когда пьяный фон Гуффидаун вдруг потребовал, чтобы он сам полностью закрепил подследственного.
Не зная, как ему поступить, и прекрасно понимая, что как раз в этот момент отец должен особым образом закрепить веревку на груди или шее Себастьяна фон Канн, чтобы с ее помощью задушить подследственного, мальчик с испугом уставился на судью, но тот был неумолим.
На трясущихся ногах Клаус обошел дыбу и, сделав петлю, прикрепил ее к правому запястью фон Канна.
– Вас, господин Миллер, я бы попросил выполнить более тяжелую работу, а именно, кручение винта, – пояснил свой план судья.
– Как прикажете, ваша честь, – Петер мрачно следил за действиями сына, не имея возможности подсказать ему, как следует поступить, в то время как фон Канн вдруг прекратил молитву, с ужасом взирая на происходящее и понимая, что обещанного избавления еще возможно придется ждать.
– Я протестую, – наконец попытался он помочь самому себе, – меня должен пытать настоящий палач, а не вот такой недотепа и малолетка! – взвизгнул он, на что судья сразу же предложил фон Канну одуматься и начать давать показания. Карие глаза гроссмейстера ордена встретились с голубыми и печальными глазами Петера Миллера, с минуту длилась бессловесная борьба, после чего фон Канн разрешил младшему Миллеру продолжать его дело.
Понимая, что теперь все зависит от него одного и что именно ему придется покончить с добрейшим фон Канном, который не сделал ему ничего плохого и даже помог спасти дочь Филиппа Баура Эльзу, Клаус старался нарочно все делать медленно, продумывая каждый свой шаг. На самом деле он не знал, как закрепить веревку так, что она вдруг начнет душить подследственного. На это был нужен элементарный навык, в то время как Клаус до этого только время от времени связывал слуг или отца, оттачивая мастерство.
Пытаясь догадаться, как это собирался проделать отец, Клаус еще раз оглядел устройство, и тут в его голову пришла шальная идея, он ловко накинул петлю на шею фон Канна, закрепив ее не на скамейке, а на лебедке, которой управлял винт. Завязав последний узел, Клаус поднял красное возбужденное лицо на отца, и тот тут же рванул с места винт, так что фон Канн моментально задохнулся, удавленный веревкой Клауса.
Мальчик взвизгнул, отскочив к стене. Со своего места повскакивали писарь, инквизитор и внезапно протрезвевший судья.
Сделав вид, что только что заметил произошедшее Миллер сначала рванулся к фон Канну, определяя, действительно ли тот мертв, и только после этого к винту, который заело. Петер бросился к ящичку с инструментами, выхватив оттуда молоток, и принялся с его помощью сдвигать с места непослушный винт, так что, когда он, наконец, пришел в движение, фон Канн был уже мертвее мертвых.
Глава 6
Смерть друга
Кара, которой мы подвергаем ведьм, поджаривая и сжигая их на медленном огне, на самом деле не так уж велика, ибо не идет ни в какое сравнение с истязаниями, которые они по воле сатаны переносят на этом свете – не говоря уже о вечных муках, ожидающих их в аду.
Жан Боден
– Ну, вот, доигрались, ваша честь! – в сердцах воскликнул Миллер, отвязывая подследственного от дыбы. – Оправдывайтесь теперь, как хотите, перед герцогом. Но только учтите, что не я предложил вам позволять производить пытку неопытному ученику! Вот что получилось!
– Господи Иисусе, так я же всего лишь попросил его привязать подследственного, только привязать! – заламывал себе руки фон Гуффидаун. – Вы-то куда смотрели, Миллер?
– Вы приказали ему привязать человека к дыбе, в то время как любой палач вам скажет, как важно уметь правильно связывать. Чуть пережмешь, человек может лишиться руки или ноги. А вы приказали Клаусу привязывать господина фон Канн к дыбе, зная, что я стою на винте!
– Ну, глупость свалял, бывает, – судья подошел вплотную к Миллеру, – послушайте, господин палач, господин инспектор. Но всяко же бывает. Неужели у вас это в первый раз?.. – он попытался виновато улыбнуться Миллеру, наткнувшись на острый взгляд, в котором играл дьявольский огонь.
– Такого у меня еще ни разу не было! – растягивая каждое слово, выдавил из себя палач. – Такого позора, такого непрофессионализма! Ни-ког-да!
– Ну, хорошо, я дурак. Но мы ведь с вами в этом деле все одно вместе отвечать должны. Я был не прав, но, да и вы же меня не остановили. Чего не брякнешь по-пьяни. Ладно. Давайте лучше подумаем, как горю помочь.
– Как хотите, а я свою спину ради вашего сумасбродства подставлять не намерен, – огрызнулся Миллер, – и сына не дам. Что он такого, в конце концов, сделал, чтобы за ваши прихоти отвечать?!
– Хорошо, хорошо, – примирительно замахал на него руками судья. – Считайте, что Клауса здесь и вовсе не было. Уходи, миленький, и ради всего святого, забудь о случившемся. – Он помедлил: – Я заплачу штраф, отдельно подарю по пятнадцать рейхцмарок вам и вашему сыну.
– Стражу тоже придется подмаслить, они ведь видели Клауса и могут смекнуть, что к чему, и решить, что вы, ваша честь, не просто так их удалили, а единственно чтобы покончить с фон Канном.
– Стражу я возьму на себя, – судья цеплялся за последнюю возможность. – Но только вы, Гер Миллер, уж сделайте так, чтобы все решили, будто фон Канн умер своей смертью или хотя бы по вашей неосторожности.
Петер медленно подошел к лежащему на скамье фон Канну и, оглядев его потемневшее лицо, вывалившийся язык и след от веревки на шее, уверил судью, что сделает все возможное.