- Я тоже, - простодушно отозвался Люишем.
С минуту они стояли, выразительно глядя друг на друга, а затем жестом девушка выразила свое желание пройтись вместе с ним по аллее.
- Мне очень хотелось, - сказала она, глядя себе под ноги, - поблагодарить вас за то, что вы освободили Тедди от наказания. Вот почему мне хотелось повидаться с вами. - Люишем шагнул вслед за ней. - Странно, не правда ли, - добавила она, взглянув ему в лицо, - что мы снова встретились здесь, на том же самом месте? Мне кажется… Да, именно на этом месте.
Мистер Люишем не мог вымолвить ни слова.
- Вы часто бываете здесь? - опросила она.
- Видите ли… - задумался он, голос его, когда он заговорил, звучал удивительно хрипло. - Нет. Нет. То есть… Не очень часто. Иногда. По правде говоря, мне нравится здесь читать… Ну, и… заниматься. Тут так тихо.
- Вы, наверное, много читаете?
- Когда преподаешь, это необходимо.
- Но вы…
- Разумеется, я люблю читать. А вы?
- Обожаю.
Мистер Люишем был рад, что она любит читать. Он был бы разочарован, если бы она ответила иначе. И говорила она с неподдельным жаром. Она обожает читать! Это было приятно. Значит, она сумеет хоть немного его понять.
- Конечно, - продолжала она, - я не так умна, как некоторые, и читать мне приходится без разбора, что удается достать.
- Как и мне, - подхватил мистер Люишем. - Между прочим… вы читали… Карлейля?
Теперь беседа текла совсем свободно. Они шли рядом, а над головой у них деревья качали ветвями. Мистер Люишем был в полном восторге, который омрачало только опасение перед случайной встречей с кем-нибудь из учеников. Нет, она не особенно много читала Карлейля. Ей всегда хотелось его почитать, еще с детства, она столько о нем слышала. Она знала, что это по-настоящему великий писатель, великий из великих. Все, что она читала из его сочинений, ей понравилось. Это она может сказать. Больше, чем что-либо. И она видела в Челси дом Карлейля.
На Люишема, который знал Лондон лишь по шести-семи однодневным экскурсиям, ее последние слова произвели большое впечатление. Она становилась в его глазах чуть ли не близким другом великого писателя. Ему никогда с такой отчетливостью и в голову не приходило, что люди знаменитые тоже обитают под каким-то кровом. Несколькими штрихами она так обрисовала этот дом, что он сразу представил его себе. Она живет совсем близко, в Клэпхеме, оттуда до Челси можно дойти пешком. И он, желая побольше узнать о ее жизни дома, тотчас позабыл о мелькнувшем было намерении одолжить ей "Сартор Резартус".
- Клэпхем, это ведь почти в Лондоне? - спросил он.
- О да! - ответила она, но не проявила желания рассказывать ему о своем доме подробнее. - Мне нравится Лондон, - перешла она к общей теме, - особенно зимой. - И принялась расхваливать Лондон, его публичные библиотеки, его магазины, толпы людей на улицах, возможность делать "что кому хочется", ходить в концерты, посещать театры. (По-видимому, она вращалась в довольно хорошем обществе.) - Всегда есть что посмотреть, даже если вы вышли всего лишь на прогулку, - сказала она, - а здесь и читать нечего, кроме пустых романов. Да и те не из новых.
Мистер Люишем с грустью должен был признать справедливость ее слов о культурном запустении в Хортли. Это ставило его гораздо ниже ее. Что он мог противопоставить ей? Только свою начитанность да свои аттестаты - а ведь она видела дом Карлейля!
- Здесь, - добавила она, - и поговорить не о чем. Здесь только сплетничают.
Увы, это было справедливо.
На углу, возле изгороди, позади которой на фоне голубого неба красовались увешанные серебряными сережками и усыпанные золотистой пыльцой ивы, они, как бы повинуясь единому желанию, повернули и пошли обратно.
- Здесь просто не с кем разговаривать, - сказала она. - Во всяком случае, в том смысле, что я называю разговором.
- Надеюсь, - решился на отчаянный шаг Люишем, - что пока вы в Хортли…
Он вдруг запнулся, и она, проследив за его взглядом, увидела, что навстречу им движется какая-то внушительных размеров фигура в черном.
- …мы, - закончил начатую фразу мистер Люишем, - еще раз, быть может, сумеем встретиться.
Ведь он был уже готов договориться с ней о свидании. Он думал о живописных спутанных тропинках на берегу реки. Но появление мистера Джорджа Боновера, директора Хортлийской частной школы, поразительным образом охладило его пыл. Встречу нашей юной пары устроила, несомненно, сама природа, но, допустив к ним Боновера, она явила непростительное легкомыслие. И вот теперь, в ответственный миг, она скрылась, оставив мистера Люишема при самых неблагоприятных обстоятельствах, лицом к лицу с типичным представителем той общественной организации, которая решительно возражает inter alia против того, чтобы молодой неженатый младший учитель заводил случайные знакомства.
- …еще раз, быть может, сумеем встретиться, - произнес мистер Люишем, упав духом.
- Я тоже надеюсь, - ответила она.
Молчание. Теперь совсем отчетливо видны были черты лица мистера Боновера и особенно его черные кустистые брови; они были высоко подняты, что, вероятно, должно было выражать вежливое удивление.
- Это мистер Боновер? - спросила она.
- Да.
И снова долгое молчание.
Интересно, остановится ли Боновер, чтобы заговорить с ними? Во всяком случае, этому ужасному молчанию следует положить конец. Мистер Люишем мучительно искал в уме какую-нибудь фразу, какой можно было бы с достоинством встретить приближение начальства. Но, к его изумлению, ничего подходящего не находилось. Он сделал еще одно отчаянное усилие. За разговором они могли бы со стороны выглядеть весьма непринужденно. Молчание же - красноречивое свидетельство вины.
- Чудесный день нынче, правда? - спросил мистер Люишем.
- В самом деле, - согласилась она.
И в эту минуту мимо прошел мистер Боновер; лоб его, если можно так сказать, весь уполз куда-то вверх, а губы были выразительно поджаты. Мистер Люишем приподнял свою квадратную шапочку, и, к его удивлению, мистер Боновер ответил ему подчеркнуто низким поклоном - его шляпа описала полукруг, - бросил испытующе-недоброжелательный взгляд и прошествовал дальше. Люишема до глубины души поразило подобное преображение обычно небрежного кивка директора. Так до поры до времени завершился этот ужасный инцидент.
На мгновение Люишема охватил гнев. С какой стати вообще-то Боновер или кто-нибудь другой будет вмешиваться в его жизнь? Он вправе разговаривать с кем хочет. Быть может, их представили друг другу по всем правилам - Боноверу-то об этом неизвестно. Скажем, например, их мог познакомить юный Фробишер. Тем не менее от радостного настроения Люишема не осталось и следа. Весь остаток разговора он вел себя удивительно глупо, и восхитительное ощущение смелости, которое до сих пор вдохновляло и изумляло его во время беседы с ней, теперь позорно увяло. Он был рад, определенно рад, когда все окончилось.
У ворот парка она протянула ему руку.
- Боюсь, я помешала вашему чтению, - оказала она.
- Ничуть, - отозвался, немного покраснев, мистер Люишем. - Не припомню случая, когда беседа доставляла бы мне такое удовольствие…
- Я заговорила с вами сама, боюсь, это было… нарушением этикета, но мне, право, так хотелось поблагодарить вас…
- Не стоит говорить об этом, - сказал мистер Люишем, в душе потрясенный "этикетом".
- До свиданья.
Он в нерешительности постоял у сторожки привратника, потом снова вернулся на аллею, чтобы его не видели идущим за ней следом по Вест-стрит.
И в этот момент, идя в противоположном от нее направлении, он вспомнил, что не одолжил ей книгу, как хотел, и не успел договориться о новой встрече. Ведь она может в любой день покинуть Хортли, дабы возвратиться в свой прекрасный Клэпхем. Он остановился в нерешительности. Бежать ли за ней? Но тут перед его мысленным взором возникло лицо Боновера с его загадочным выражением. Он решил, что попытка догнать ее окажется слишком заметной. И все же… Минуты шли, а он никак не мог решиться.
Когда он наконец вернулся домой, миссис Манди уже доедала свой обед.
- Все ваши книги, - сказала миссис Манди, которая по-матерински опекала его. - Читаете, читаете, и время-то некогда приметить. А теперь вам придется есть остывший обед, он и в желудке-то у вас не успеет как следует уложиться до ухода в школу. Этак и пищеварение недолго испортить.
- Не беспокойтесь о моем пищеварении, миссис Манди, - отозвался мистер Люишем, отрываясь от своих сложных и, по всей вероятности, мрачных размышлений. - Это - мое личное дело.
Так резко он прежде никогда не говорил.
- Лучше иметь хороший, исправно действующий желудок, чем голову, полную премудростей, - заметила миссис Манди.
- А я, как видите, думаю по-другому, - отрезал мистер Люишем и снова впал в мрачное молчание.
- Скажите, пожалуйста! - пробормотала себе под нос миссис Манди.
5. Нерешительность
Мистер Боновер, выждав должное время, заговорил о случившемся только днем, когда Люишем присматривал за игравшими в крикет воспитанниками. Для начала он сделал несколько замечаний о перспективах их школьной команды, и Люишем согласился с ним, что Фробишер-первый в нынешнем сезоне как будто подает неплохие, надежды.
Последовало молчание, во время которого директор что-то мурлыкал себе под нос.
- Кстати, - не сводя глаз с играющих, заметил он, словно продолжая беседу, - насколько мне известно, у вас здесь в Хортли знакомых не было?
- Да, - ответил Люишем, - совершенно верно.
- Уже подружились с кем-нибудь?
На Люишема вдруг напал кашель, а его уши - о, эти проклятые уши! - запылали.
- Да, - ответил он, стараясь овладеть собой. - О да. Да. Подружился.
- Наверное, с кем-нибудь из местных жителей?
- Нет. Не совсем.
Теперь у Люишема пылали не только уши, но и щеки.
- Я видел вас на аллее, - сказал Боновер, - за беседой с молодой леди. Ее лицо показалось мне знакомым. Кто она?
Ответить ли, что она знакомая Фробишеров? А вдруг Боновер с его предательской любезностью расскажет об этом Фробишерам-родителям и у нее будут неприятности?
- Это, - невнятно начал Люишем, густо краснея от такого насилия над честностью и понижая голос, - это… старая приятельница моей матери. Я познакомился с нею когда-то в Солсбери.
- Где?
- В Солсбери.
- А как ее фамилия?
- Смит, - опрометчиво выпалил Люишем, и не успела ложь сорваться с его уст, как он уже раскаялся.
- Хороший удар, Гаррис! - крикнул Боновер и захлопал в ладоши. - Отличный удар, сэр.
- Гаррис подает неплохие надежды, - заметил мистер Люишем.
- Очень неплохие, - подтвердил мистер Боновер. - О чем мы говорили? А-а, странные совпадения случаются на свете, хотел я сказать. У Фробишеров, здесь же, в нашем городе, гостит некая мисс Хендерсон… не то Хенсон… Она удивительно похожа на вашу мисс…
- Смит, - подсказал Люишем, встречая взор директора и заливаясь еще более ярким румянцем.
- Странно, - повторил Боновер, задумчиво его разглядывая.
- Очень странно, - пробормотал Люишем, отводя глаза и проклиная собственную глупость.
- Очень, очень странно, - еще раз сказал Боновер. - По правде говоря, - добавил он, направляясь к школе, - я никак не ожидал от вас этого, мистер Люишем.
- Чего не ожидали, сэр?
Но мистер Боновер сделал вид, что не расслышал этих слов.
- Черт побери! - сказал Люишем. - О проклятье! - выражение, несомненно, предосудительное и в те дни весьма редкое в его лексиконе.
Он хотел бы догнать директора и спросить: уж не подвергает ли тот сомнению его слова? В ответе, впрочем, вряд ли приходилось сомневаться.
Минуту он постоял в нерешительности, потом повернулся на каблуках и зашагал домой. Каждый мускул у него дрожал, а лицо непрерывно подергивалось от злости. Он больше не испытывал смятения, он негодовал.
- Будь он проклят! - возмущался мистер Люишем, обсуждая этот случай со стенами своей комнаты. - Какого дьявола он лезет не в свои дела?
- Занимайтесь своими делами, сэр! - кричал мистер Люишем умывальнику. - Черт бы побрал вас, сэр, занимайтесь своими делами!
Умывальник так и поступал.
- Вы превышаете свою власть, сэр! - чуть успокоившись, продолжал мистер Люишем. - Поймите меня! Вне школы я сам себе хозяин.
Тем не менее в течение четырех дней и нескольких часов после разговора с мистером Боновером мистер Люишем столь свято следовал полувысказанным предначертаниям начальства, что совсем забросил занятия на открытом воздухе и даже боролся, правда, с убывающим успехом, за соблюдение не только буквы, но и духа своего расписания. Однако большей частью он занимался тем, что досадовал на количество скопившихся дел, выполнял их небрежно, а то и просто сидел, глядя в окно. Голос благоразумия подсказывал ему, что новая встреча и новая беседа с девушкой повлекут за собой новые замечания и неприятности, помешают подготовке к экзаменам, явятся нарушением "дисциплины", и он не сомневался в справедливости такого взгляда. Чепуха - вся эта любовь; она существует только в плохих романах. Но тут мысль его устремлялась к ее глазам, осененным полями шляпы, и обратно эту мысль водворить можно было только силой. В четверг, по дороге из школы, он издалека увидел ее и, чтобы избежать встречи, поспешил войти в дом, демонстративно глядя в противоположную сторону. Однако этот поступок был поворотной точкой. Ему стало стыдно. В пятницу вера в любовь ожила и укрепилась, а сердце было полно раскаяния и сожаления об этих потерянных днях.
В субботу мысль о ней настолько овладела им, что он был рассеянным даже на своем излюбленном уроке алгебры; к концу занятий решение было принято, а благоразумие очертя голову обратилось в бегство. После обеда, что бы ни случилось, он пойдет на аллею, увидит девушку и снова поговорит с ней. Мысль о Боновере возникла, но тотчас же была изгнана. И, кроме того…
После обеда Боновер обычно отдыхает. Да, он пойдет, отыщет ее и будет говорить с ней. И ничто его не остановит.
Как только решение было принято, воображение заработало с удвоенной энергией, подсказывая ему нужные фразы, соответствующие позы, рисуя множество смутных и прекрасных видений. Он скажет это, он скажет то, ни о чем, кроме своей необыкновенной роли влюбленного, он и думать не мог. Какой он трус, зачем так долго прятался от нее! О чем он только думал? Как он объяснит ей свое поведение при встрече? А что, если высказать все начистоту?
Он принялся размышлять о том, насколько он может быть с нею откровенен. Поверит ли она, если он постарается ее убедить, что в четверг действительно ее не видел?
И вдруг - о ужас! - в самый разгар этих мечтаний явился Боновер и попросил его подежурить после обеда вместо Данкерли на площадке для крикета. Данкерли был старшим учителем в школе, единственным коллегой Люишема. В обращении Боновера не осталось и следа осуждения, его просьба к подчиненному была своего рода оливковой ветвью. Но для Люишема это было жестоким наказанием. Роковую минуту он колебался, почти готовый согласиться. Ему предстало мгновенное видение долгого послеобеденного дежурства, а тем временем она, быть может, уже укладывает вещи перед отъездом в Клэпхем. Он побледнел. Мистер Боновер зорко следил за выражением его лица.
- Нет, - резко сказал Люишем, вкладывая в это слово всю свою решительность и тотчас же начиная неумело подыскивать предлог для отказа. - Мне очень жаль, что я не смогу исполнить вашей просьбы, но… я договорился… Я уже условился сегодня на после обеда.
Это была явная ложь. Брови мистера Боновера полезли вверх, а от его обходительности и следа не осталось.
- Дело в том, - сказал он, - что миссис Боновер ждет нынче гостя, и мы бы хотели, чтобы мистер Данкерли составил нам партию в крокет…
- Мне, право, очень жаль, - повторил все еще настроенный решительно мистер Люишем, тотчас отметив про себя, что Боновер будет занят крокетом.
- Вы случайно не играете в крокет? - спросил Боновер.
- Нет, - ответил Люишем, - не имею о нем ни малейшего представления.
- А если бы мистер Данкерли сам попросил вас? - настаивал Боновер, зная, с каким уважением Люишем относится к правилам этикета.
- О, дело вовсе не в этом, - ответил Люишем, и Боновер с оскорбленным видом и удивленно поднятыми бровями удалился, а он продолжал стоять бледный, неподвижный, пораженный собственной отвагой.
6. Скандальная прогулка
Как только уроки окончились, Люишем освободил из заключения провинившихся учеников и поспешил домой провести оставшееся до обеда время, но как? Быть может, и не совсем справедливо по отношению к нему рассказывать об этом, возможно, романисту-мужчине не пристало разглашать тайны своего же пола, но, как утверждала надпись на стене у ромбовидного окна: "Magna est veritas et prevalebit". Мистер Люишем тщательно пригладил щеткой волосы, а потом живописно их взбил; перепробовал все галстуки, остановив выбор на белом; старым носовым платком почистил ботинки, переодел брюки, потому что манжеты на его будничной паре порядком пообтрепались, и подкрасил чернилами локти сюртука в тех местах, где швы побелели. А если уж быть совсем откровенным, он долго с разных сторон изучал в зеркале свое юношеское лицо, придя в конечном счете к заключению, что нос его мог бы с успехом быть немного поменьше…
Тотчас же после обеда он вышел из дому и кратчайшим путем направился к аллее, уговаривая себя, что ему нет дела, даже если он встретит по дороге самого Боновера. Намерения его были весьма неопределенны, совершенно ясно было одно: он хочет увидеть девушку, с которой уже встречался в этой аллее. Он знал, что увидит ее. Что же касается препятствий, то мысль о них лишь подбадривала его и даже доставляла удовольствие. По каменным ступенькам он поднялся к тому месту, откуда был виден дом Фробишеров, откуда он смотрел однажды на окно их спальни. И, скрестив руки, уселся там, на виду у всех обитателей дома.