Я пошел в Агвас-Фрескас, в небольшую хижину, где жила необычайно умная девушка, Тимоти Карризо, со своей матерью. Красивее ее вы никогда не встречали. В штатах ее назвали бы брюнеткой, но она была лучше всякой брюнетки. Я с ней был очень близко знаком. Я ей рассказал о моем друге Уэнрайте. Она дала мне две горсти коры - мне кажется, это была кализайя - и еще несколько трав, которые я должен был смешать с корой, и объяснила мне, что делать. Я должен был заварить чай из коры и трав и давать ему пить, и некоторое время должен был удерживать его от возможности пить ром. Я проделал это в течение двух недель, не отходя от него. Вы понимаете, он мне нравился. У нас у обоих не было ни цента, и Тимоти каждый день посылала нам козлятину, бананы и маисовый хлеб. Наконец, я достиг того, что Клиффорд Уэнрайт потерял всякий вкус к спирту. По вечерам, когда наступала прохлада, мы сидели с ним на крыше хижины Тимоти, пили безобидный кофе, ели рис и тушеных крабов и играли на аккордеоне.
К этому времени президент Гомес убедился, что совет, данный ему Клиффордом Уэнрайтом, был необычайно хорош и принес желанные результаты. Страна выходила понемногу из долгов, в казначействе уже было что запирать, и население снова предалось ежедневному двухчасовому полуденному отдыху - вернейший признак общего благополучия.
Президент поэтому пригласил к себе в столицу Клиффорда Уэнрайта и сделал его своим личным секретарем с жалованьем в двадцать тысяч перуанских долларов в год. Да, сэр, такое большое содержание. Уэнрайт больше не пил - благодаря мне и Тимоти, и он стал жить припеваючи. Не забудьте, какое средство помогло - кора кализайи, смешанная с другими травами. Сварите чай и давайте по чайной ложке через каждые два часа. Можете на себе попробовать. Отбивает всякую охоту к вину.
Я уже вам говорил, что человек может сделать гораздо больше для других, чем для себя. Уэнрайт, благодаря своему уму, вывел целую страну из затруднения и поставил на ноги. А что он мог сделать для себя? А я без особого ума, но с некоторым характером и здравым смыслом, поставил его на ноги, потому что у меня не было того слабого пункта, которым он страдал. И…
Троттер остановился. Я взглянул на его обтрепанную одежду, на его загорелое, твердое лицо.
- Разве Уэнрайт не предлагал вам сделать что-нибудь для вас? - спросил я.
- Да, он мне предлагал очень хорошие места. Но мне пришлось бы покинуть Агвас-Фрескас, и поэтому я от них отказался… Видите, я только вскользь упомянул вам о той девушке, Тимоти. Мы с ней очень сошлись. Она была очень добрая. Что из того, что она жила в соломенной хижине и ходила с голыми ногами?
- Месяц тому назад, - продолжал Троттер, - она ушла. Я не знаю куда. Но…
- Вам лучше вернуться в штаты, - начал я снова уговаривать. - Я могу вам наверное обещать, что мой брат устроит вас на своем заводе, сахарном или хлопчатобумажном. Не знаю на каком.
- Я думаю, она вернулась к матери, - сказал Троттер, - в горы, в ту деревню, откуда она родом. Скажите мне, как будет оплачено то место, о котором вы говорите?
- Право, не знаю, - сказал я нерешительно, ничего не понимая в коммерческих делах. - Я думаю, пятьдесят или сто долларов в месяц… а может быть, и двести.
- Не забавно ли, - сказал Троттер, копая босыми ногами в земле, - как человек становится глуп, когда дело идет о том, как направить свой собственный челн? Я, например, не знаю. Конечно, я здесь не останусь. Но… я желал бы, чтобы вы видели Тимоти. У каждого человека свой слабый пункт.
Гичка с "Андадоры" приближалась к берегу, чтобы захватить капитана, судового комиссара и меня, единственного пассажира.
- Я гарантирую вам, - сказал я уверенно, - что мой брат будет вам платить семьдесят пять долларов в месяц.
- В таком случае, отлично, - сказал Уильям Троттер. - Я…
В эту минуту со стороны суши, из-за ослепляющих песков, донесся мягкий женский голос. Я увидел девушку с слегка желтоватым оттенком кожи. Она стояла и звала.
- Это она, - сказал Уильям Троттер, взглянув туда, откуда слышался голос. - Она вернулась! Я вам премного благодарен, но я не могу принять ваше предложение. Тем не менее большое спасибо. Разве не забавно, что мы не можем ничего сделать для себя, а делаем чудеса для других? Вы меня очень соблазнили вашими финансовыми предложениями. Но… у каждого из нас есть свой слабый пункт. Мой слабый пункт - Тимоти. - Троттер уже сделал несколько шагов от меня, но потом снова вернулся. - Я чуть не забыл попрощаться с вами. Это как-никак волнует, если неожиданно пропадают на месяц, а потом так же неожиданно возвращаются. Всего вам доброго. - Он пожал мне руку. - Да, помните эти ружейные выстрелы, которые мы недавно слышали в казармах? Я знал, что они обозначали, но не сказал вам тогда. Это взвод солдат расстрелял Клиффорда Уэнрайта за то, что он выдал государственные секреты Никамальской республике. Ну, конечно, был виноват ром. Он не удержался и снова запил. Я думаю, у нас у всех есть свои слабые пункты, и мы не можем помочь себе. Я должен идти - мой "слабый пункт" меня дожидается. Я очень охотно принял бы место у вашего брата, но… у нас у всех слабые пункты. Всего доброго!
* * *
Огромный черный кариб понес меня на спине через прибой к гичке. По дороге комиссар передал мне письмо, которое он в последнюю минуту получил на почте в Агвас-Фрескасе. Письмо было от брата. Он просил меня встретиться с ним в отеле в Новом Орлеане и принять место в его деле - сахарном или хлопчатобумажном - с годовым окладом в пять тысяч долларов.
Когда я прибыл в Новый Орлеан, я поспешил… как можно дальше от указанного отеля в захудалые меблированные комнаты. И, сидя у чердачного окошечка моей комнаты, я написал эту историю ради хлеба насущного.
Марионетки
Перевод под ред. В. Азова.
Полицейский стоял на углу Двадцать четвертой улицы и неимоверно темного переулка, около того места, где надземная железная дорога пересекает улицу. Было два часа ночи; впереди, вплоть до самого рассвета, предвиделась одна холодная, сырая, жуткая тьма.
Человек в длинном пальто, с надвинутой низко на лоб шляпой и с каким-то предметом в руке, вышел бесшумно, но быстро из темного переулка. Полицейский окликнул его вежливо, но тем уверенным тоном, который всегда связан с сознанием своей власти. Поздний час, подозрительная репутация переулка, торопливость прохожего, его ноша - все это легко складывалось во "внушающие подозрения" обстоятельства, требовавшие со стороны полицейского выяснения.
"Подозрительный тип" тотчас же остановился и сдвинул шляпу на затылок. Свет электрических фонарей блеснул на бесстрастном, гладко выбритом лице с довольно длинным носом и уверенно глядевшими темными глазами. Сунув руку в перчатке в боковой карман пальто, прохожий вынул карточку и передал ее полицейскому. Приподняв ее, чтобы поймать луч слабого света, полицейский прочел имя: "Чарлз Спенсер Джемс, доктор медицины". Улица и номер на адресе свидетельствовали о такой солидной и внушающей уважение части города, что даже любопытство полицейского принуждено было умолкнуть. Взгляд, брошенный им на предмет, который доктор держал в руке, - изящный врачебный несессер из черной кожи, скромно отделанный серебром, - еще сильнее подтвердил в глазах полицейского то, о чем свидетельствовала визитная карточка.
- В порядке, доктор, - сказал полицейский с неуклюжей любезностью. - Поступил приказ насчет особых мер предосторожности. Дело в том, что много воров и грабителей развелось в последнее время. Скверная ночь сегодня для прогулки. Не то чтобы очень холодно, но… пронизывает.
Величаво кивнув головой и выразив двумя-тремя словами свое согласие с мнением полицейского относительно погоды, доктор Джемс быстро двинулся дальше. Три раза уже в эту ночь патрули удовлетворялись его визитной карточкой и беглым взглядом на его чудесный несессер, не требуя иных доказательств его личной честности и честности его намерений. Вздумай один из этих полицейских на следующий день проверить сведения, которые сообщала карточка, он нашел бы подтверждение им на изящной дощечке на двери доктора и в личности самого доктора, спокойного, хорошо одетого, сидящего в хорошо обставленном кабинете, - при условии, чтобы час был бы не слишком ранний, ибо доктор Джемс вставал поздно. Кроме того, все соседи подтвердили бы, что он - примерный гражданин, прекрасный семьянин и что он составил себе за двухлетнее свое пребывание в этом квартале большую практику.
Поэтому все эти ревностные блюстители порядка были бы крайне удивлены, если бы заглянули внутрь безупречного несессера. Первым делом им попался бы на глаза изящный набор новейших инструментов, употребляемых "замочниками", как именуют себя ловкие взломщики сейфов. Инструменты эти были сделаны по особому рисунку и заказу: коротенький, но мощный ломик, коллекция ключей странной формы, сверла вороненой стали и пробойники самого твердого закала, впивающиеся в крепкую сталь с легкостью мыши, проедающей себе дорогу внутрь головки сыра, щипцы, присасывающиеся, как пиявки, к гладкой двери сейфа и вырывающие замок с секретом, как дантист удаляет зуб. В маленьком внутреннем кармане "врачебного" несессера помещалась четырехунцевая склянка с нитроглицерином, в данный момент наполовину пустая. Под инструментами лежала куча смятых кредитных билетов и две-три пригоршни золотых монет в общей сложности на восемьсот тридцать долларов.
В строго ограниченном кругу своих друзей доктор Джемс был известен под кличкой "Грека-щеголя". Вторая половина этого прозвища являлась данью его невозмутимости и изящным манерам; первая обозначала, на жаргоне воровского братства, вожака, начальника штаба, - того, кто в силу престижа своего положения и места жительства добывает сведения, на которых основываются планы отчаянных предприятий.
Этот избранный кружок насчитывал еще трех членов: Скитси Моргана и Гэма Декера, "замочников"-специалистов, и Леопольда Прецфельдера, ювелира, имевшего магазин в центре города; он сплавлял бриллианты и прочие украшения, приносимые к нему рабочей тройкой. Все это были прекрасные, верные люди, немые, как статуя Мемнона, и постоянные, как Полярная звезда.
Работа этой ночи дала, по мнению товарищества, лишь весьма умеренное вознаграждение за труды. Из двухэтажного с боковым засовом сейфа старинного образца, стоявшего в грязной конторе богатой фирмы, торговавшей мануфактурой и ведшей дело на старинный лад, - да притом в ночь на воскресенье, - можно было бы, казалось, выдоить побольше, чем две с половиной тысячи долларов. Но это было все, что они нашли, и, по своему обычаю, они разделили деньги между собою на равные части. Десять или двенадцать тысяч - вот что они ожидали найти. Но один из владельцев фирмы, оказалось, чересчур уж придерживался старинки. Когда запирали контору, он унес большую часть наличности домой, в картонке из-под сорочек.
Доктор Джемс пошел по Двадцать четвертой улице, которая казалась совершенно вымершей. Даже актеры, живущие на этой улице в большом количестве, уже давно спали. Изморось покрыла мостовую; лужицы между камнями, приняв свет дуговых фонарей, отражали его в виде мириадов жидких блесток. Капризный ветер, леденящий и весь пропитанный сыростью, с кашлем вырывался, точно из горла, из промежутков между домами.
В тот момент, когда врач поравнялся с углом высокого кирпичного дома более претенциозного вида, чем его соседи, парадная дверь хлопнула, и громко орущая негритянка с грохотом сбежала по ступенькам крыльца. У нее вырывались какие-то слова; вероятно, она говорила сама с собой - к чему всегда прибегают ее сородичи, когда они одни и попали в беду. По-видимому, она принадлежала к старинной южной породе - болтливой, фамильярной, верной и неукротимой; об этом свидетельствовала вся ее фигура - толстенькая и аккуратная, - ее передник и платочек.
Это неожиданно появившееся существо, точно выплюнутое безмолвным домом, очутилось на тротуаре как раз в то мгновенье, когда доктор Джемс поравнялся с крыльцом. Мозг негритянки перенес всю свою энергию из центров речи в зрительные: она уставила свои рачьи глаза на несессер и перестала вопить.
- Слава богу! - таким благословением приветствовала она его появление. - Уж не доктор ли вы будете, сэр?
- Да, я врач, - сказал доктор Джемс, останавливаясь.
- Тогда, бога ради, зайдите и посмотрите мистера Чандлера, сэр. У него сделался припадок, что ли, какой. Он лежит ну совсем как мертвый. Мисс Эми послала меня за доктором. Господь один знает, откуда старая Синди могла бы достать доктора, если бы вы, сэр, не подошли. Ох, если бы старый барин знал хоть тысячную часть того, что творится, он стал бы стрелять, сэр, - стрелять из пистолета; отмерил бы шагами на земле и была бы дуэль… А моя бедная овечка, мисс Эми…
- Ведите меня, - сказал доктор Джемс, поставив ногу на ступеньку, - если я вам нужен как врач. Как слушатель я в данный момент не принимаю приглашений.
Негритянка первая вошла в дом и поднялась по лестнице, покрытой толстым ковром. Они прошли мимо плохо освещенного коридора. Дойдя до второго такого же коридора, запыхавшаяся негритянка завернула в него, остановилась у какой-то двери и открыла ее.
- Мисс Эми, я привела доктора.
Доктор Джемс вошел в комнату и слегка поклонился молодой даме, стоявшей в ногах кровати. Он поставил свой несессер на стул, снял пальто и бросил его на спинку стула поверх несессера, а затем со спокойным самообладанием подошел к кровати.
На ней лежал растянувшись так, как он упал на нее, щегольски одетый мужчина. С него сняли только башмаки; он лежал бездыханный, неподвижный, точно труп.
От доктора Джемса исходила эманация спокойной силы и выдержки, действовавшая на его более слабых и склонных к отчаянию клиентов как манна небесная. Женщин в особенности привлекала особая какая-то его манера держать себя в комнате больного. Это была не снисходительная мягкость модного целителя, а уменье поставить себя, уверенность в своем умении побороть судьбу, почтительность, преданность и покровительство. В его прямо глядевших, светившихся карих глазах был какой-то исследующий магнетизм; в невозмутимом, почти монашеском спокойствии его гладко выбритого лица чувствовалась скрытая властность; он казался созданным для роли наперсника и утешителя. Иногда, после первого же визита, женщины говорили ему, куда они прячут на ночь от воров свои бриллианты.
С легкостью, вызванной обширным опытом, доктор Джемс, не оглядываясь по сторонам, успел оценить сорт и качество обстановки. Мебель была роскошная, дорогая. Тем же взглядом он успел также оценить и внешность молодой дамы. Она была невысокого роста, лет двадцати с небольшим. Лицо ее претендовало на некоторую миловидность, омраченную, скорее, постоянной меланхолией, чем ярким проявлением неожиданного горя; на лбу, повыше бровей, у нее был знак от ушиба, нанесенного ей, так определил глаз врача, часов шесть назад. Пальцы доктора Джемса щупали пульс больного. Его почти говорящие глаза расспрашивали даму.
- Мое имя - миссис Чандлер, - ответила она с жалобной скользящей интонацией Юга. - Моему мужу вдруг сделалось дурно - минут за десять до вашего прихода. У него и раньше бывали сердечные припадки, иногда очень сильные. Он вернулся поздно; он был… на ужине, кажется…
Доктор Джемс обратил теперь свое внимание на пациента. Какой бы из своих профессий он ни занимался, он всегда удостаивал "случай" или "работу" всего своего внимания.
Больному, казалось, было около тридцати лет. Лицо его говорило о цинизме и любви к кутежам; но оно не было лишено известной пропорциональности и тех тонких черточек, которые говорят об утонченности вкуса и юморе; это отчасти сглаживало первое впечатление. Платье его издавало запах пролитого вина.
Врач откинул его верхнюю одежду, затем распорол перочинным ножом манишку от ворота до талии. Устранив все препятствия, он приложил ухо к сердцу больного и стал внимательно слушать.
- Митральный шум? - тихо сказал он, выпрямляясь. В его тоне слышался вопрос, говоривший о колебании. Он опять выслушал больного и на этот раз сказал: - Недостаточность митрального клапана.
Теперь это был тон твердо установленного диагноза.
- Сударыня, - начал он тем ободряющим голосом, который так хорошо успокаивает тревогу, - возможно, что…
Но, когда он медленно повернул к ней голову, он увидел, что она упала, бледная, без чувств, на руки старой негритянки.
- Бедная овечка, моя бедная овечка! Убить они хотят тетки Синди собственную любимую деточку! Да разразит Господь в своем гневе тех, кто похитил ее; разбить сердечко ангельское!.. бросить!..
- Поднимите ей ноги, - сказал доктор Джемс, помогая ей поддержать падающую молодую женщину. - Где ее комната? Ее нужно уложить в постель.
- Здесь, сэр. - Старуха кивнула головой в платочке по направлению к двери. - Там комната мисс Эми.
Молодую женщину внесли в соседнюю комнату и положили на кровать. Пульс у нее был слабый, но ровный. Она не пришла в сознание, но обморок сменился глубоким сном.
- Она совершенно обессилела, - сказал врач. - Сон - хорошее лекарство. Когда она проснется, дайте ей стакан виски с сахаром и горячей водой, с яйцом, если она сможет его проглотить. Откуда у нее этот знак на лбу?
- Это ушиб, сэр… Бедная овечка, она упала… Нет, сэр! - расовая неустойчивость вызвала вдруг у старухи вспышку возмущения. - Старая Синди не будет врать из-за этого черта! Это он ее ударил, сэр. Пусть Господь иссушит руку, которая… ну, вот! Синди обещала своей любимой овечке, что она не будет говорить. Это ушиб, сэр… Мисс Эми ударилась головой, сэр…
Доктор Джемс подошел к лампе и прикрутил фитиль.
- Оставайтесь здесь с вашей госпожой, - приказал он, - и не шумите, чтобы она могла заснуть. Если она проснется, дайте ей тодди. Если слабость увеличится, позовите меня. Тут что-то странное.
- Тут еще много странных вещей, - начала было негритянка, но врач заставил ее умолкнуть. Он прибегнул к своему повелительному, настойчивому тону, который он употреблял редко, но одним звуком которого ему удавалось иногда останавливать даже истерики. Он вернулся в первую комнату и тихо запер за собою дверь. Человек на кровати не двинулся, но глаза его были теперь открыты. Губы его шевелились, словно он произносил какие-то слова. Доктор Джемс наклонил голову и прислушался.
- Деньги… деньги, - шептали губы.
- Понимаете ли вы, что я говорю? - спросил доктор тихо, но раздельно.
Больной слегка кивнул головой.
- Я врач; ваша жена послала за мной. Я знаю, что вас зовут мистер Чандлер. Вы совсем больны. Вы должны избегать всякого волнения и беспокойства.
Глаза больного, казалось, призывали его. Доктор наклонился и уловил те же, еле слышные слова.
- Деньги… двадцать тысяч долларов…
- Где эти деньги? В банке?
Больной глазами показал, что нет.
- Скажите ей, - шепот его становился еще тише, - двадцать тысяч долларов… ее деньги…
Его глаза блуждали по комнате.
- Вы куда-то спрятали деньги?
Голос доктора Джемса, ласковый, как голос сирены, старался выманить тайну у угасающего сознания больного.
- Они здесь, в этой комнате?
Ему показалось, что слабое дрожание век означало "да". Пульс под его пальцем был тонок и незаметен, как шелковая нить.