Сдавленный крик, раздавшийся в нескольких ярдах позади, остановил ее. Свернув с тропинки, Ли запутался в папоротниках. Когда она взяла его за руку, рука его дрожала.
Что-то налетело на меня, и я споткнулся, – шепотом объяснил он скорее себе, чем Вив. – Наверное, мотылек… – И, вздрогнув, замолчал, – произнесенное в темноте слово затрепетало у щеки Вив, – Я знаю, – шепотом ответила она. – В это время года много бражников. Я их до смерти боюсь. – Она вела его по тропинке за руку. – Все из-за того, что они белые, – продолжила она. – Это-то и приводит меня в ужас. Понимаешь, я знаю, что они белые. А на ощупь черные.
– Точно, – откликнулся Ли. – Именно так.
– Хэнк смеется надо мной, но иногда я просто теряю голову. Бррр. И знаешь еще? Ты когда-нибудь рассматривал их вблизи? У них на спине рисунок, – я не шучу, правда, – череп! Поэтому их еще называют мертвая голова.
Теперь они оба вздрогнули, как дети.
Тропинка резко пошла вверх, и до них донеслось тяжелое дыхание и проклятия старика, пытавшегося нащупать опору резиновым набалдашником своего костыля.
– Пойдем поможем ему? – спросил Ли.
– Не надо. Он справится сам.
– Ты уверена? Почему бы нам не помочь ему? Похоже, ему не легко…
– Ты же видел, как он вел себя с Хэнком и курткой. Пусть забирается сам. Для этого он и пошел.
– Для чего?
– Чтобы справиться с тем, с чем, он считает, он должен справиться. Без посторонней помощи. Как ты с лодкой.
Ли был поражен.
– Мадам, – промолвил он не дыша, – не стану говорить за средневозрастную группу, но что касается потребностей старых инвалидов и маленьких перепуганных мальчиков, вы к ним чрезвычайно чутки и восприимчивы.
– Ты всегда воспринимаешь себя как обузу или как маленького мальчика?
– Нет. Я был обузой сначала. Теперь я себя так не чувствую. Но я все еще маленький мальчик. Как и ты все еще маленькая девочка.
Издали донесся лай гончих.
– Я уже давно не маленькая девочка, – просто ответила Вив, и Ли пожалел, что не придержал своего юмора.
На вершине холма перед бревенчатой хижиной ярко потрескивал костерок. С сучка свисал рюкзак, распространяя восхитительный запах сандвичей с тунцом и яйцами, а перед рюкзаком на задних лапках стоял енот и пытался дотянуться до мешка своими черными ручками. Его тень лениво колебалась на стене домика. Когда в свете костра появилась фигура Генри, зверек издал жалобный звук, словно интересуясь, что это привело сюда непрошеных гостей, и опустился на четыре лапы.
– Ну и тип, – вымолвил Генри. Енот взирал на него с явным негодованием. – Ты, что, не знаешь, что ты должен быть внизу, в долине, чтобы дать собакам след, а не здесь воровать наше добро, не знаешь?
Енот ничего не слышал о таких распоряжениях. Он принялся копаться в грязи, будто охотясь за несуществующим жуком.
– Ха. Ребята, вы взгляните на него, он и ухом не ведет. Хочет показать, что это мы суемся в его дела.
Зверек покопался еще, но, видя, что три пришельца не намерены понять его намек, распушил шерсть, выгнул спину и бросился к Генри. Генри расхохотался и кинул ему в мордочку пепел. Енот раздраженно зафыркал.
– Может, ты сумасшедший, а? В чем дело? Мы не уйдем и не оставим тебе добычу, можешь не надеяться. – Генри снова рассмеялся и еще раз поддал ногой пепел.
Для благородного енота это было уж слишком. Одним прыжком он достиг старика и, обвив его гипсовую ногу всеми своими четырьмя лапами, начал крушить ее; Генри взвыл и принялся лупить зверька своей шляпой. Енот еще пару раз вонзил в гипс свои зубы, сдался и бросился во мрак, возмущенно шипя и чихая.
– Ну и ну, – склонился Генри, чтобы рассмотреть царапины на гипсе. – Вы только подумайте! Ну, теперь этому черномазому будет чем поделиться со своими дружками, он им расскажет, из чего сделан человек. Ну что ж, – скованно кивнул он Ли, – я думаю, Ли, надо подбросить в костер дровишек.
– Для предотвращения нового нападения? – поинтересовался Ли.
– Точно. Он до того разозлился, что не удивлюсь, если он вернется и приведет на нашу голову целую армию своих сородичей. Над нами нависла серьезная опасность.
Вив взяла его за руку:
– Знаешь, папа, такое ощущение, что на твою ногу все время кто-то пытается напасть – то один зверь, то другой.
– Ну ладно. Вам, курносым, конечно, не терпится приключений. Посмотрим, на что вы годитесь.
Вив нашла воду в десятигаллоновом бидоне из-под молока и принялась готовить кофе, а Генри с Ли тем временем вытащили из избушки два мешка с резиновыми манками и разложили их у огня. Установив на углях котелок, она нашла свой пластикатовый мешок и, расстелив его на земле, села рядом с Ли. В течение всего этого времени никто не проронил ни слова; Генри заложил себе за щеку табак, почесался, наклонился вперед, прислушиваясь к собакам, и прочистил горло, как спортивный комментатор перед игрой.
– Нормально, слышите?
Свет костра выхватывал из темноты его словно из красного дерева вырезанное лицо, которое казалось то выпуклым, то вогнутым. Он взволнованно провел рукой по своим длинным седым волосам.
– Я бы не стал их всех пускать оттуда, а вот так… Слышите?.. Это старушка Молли говорит. Слышите?
Вив поудобнее откидывается на пружинящий мешок, устраиваясь для грядущей беседы, которая, как она знает, непременно последует. А когда она кончает ерзать, то обнаруживает, что у нее под волосами, чуть обнимая ее за шею, лежит рука.
– …Ой-ойо-й-ой, послушайте! Она говорит – не лиса, она говорит – не енот… Не скажу за остальных говноедов, но, помяните мои слова, Молли никогда так не лает на лисицу или енота; и не олень, она никогда не пойдет за оленем. А-а!.. а! Черт побери! – И вдруг Генри в восторге шлепает ладонью по гипсу. – Она говорит – медведь! Черт побери! Медведь!
Он наклоняется вперед, зеленые глаза внимательно следят за пляшущими искрами костра. Под ними, вниз по реке, движется остальная свора; а с противоположной стороны, где высятся горные отроги, доносится чистый и размеренный лай, начинающийся с низкой ноты и взвивающийся пронзительно и ясно, словно звук серебряного рожка.
– И она одна, Молли. Остальные собаки, верно, со Старым Дядюшкой. Раньше все они бежали за Молли, но не теперь, когда придется иметь дело с медведем. И Дядюшка тоже не станет связываться с медведем, в прошлом году он поднял одного и потерял глаз, так что он предоставил Молли справляться с ним в одиночку! – Генри смеется и снова хлопает по гипсу. – Но слышишь, мальчик, в низине… – Он толкает Ли в бок костылем. – Слышишь, куда движется лай этой банды? Кого они дурачат? Ии-хи-хи. Они-то знают, ой знают. И не уверяй меня, что не знают. Они с Дядюшкой – верно, за лисой, – но послушай, что они чувствуют. Послушай, как они гонят эту лисицу, когда Молли одна с медведем…
Все прислушиваются. И вправду, в их высоком истеричном лае безошибочно слышалась нота стыда.
– А где Хэнк и Джо Бен? – спрашивает Ли, и Вив чувствует, как кисть продвигается чуть дальше.
– Откуда я знаю! Я думал, они будут ждать здесь. А теперь… – Он нахмурился, почесывая кончик носа. – Да-а… похоже, Молли повела свору на медведя, – ох-хо-хо, слышишь? Лиса поворачивает… а Дядюшка, как только видит это, говорит: "Пошли, ребята. Оставьте эту дурочку Молли с медведем, если ей так нравится. А мы поохотимся за лисичкой". Да – это когда они первый раз завелись, у дерева, где лежал медведь. Так что я думаю, Хэнк и Джо пошли туда – слушай! – к дереву, но когда свора откололась, Молли же не может одна справиться с медведем… так что, верно, Хэнк и Джо с ней…
Бормоча, кивая, то открывая, то закрывая рот, с полуприкрытыми глазами, которые лишь изредка вспыхивали в темноте зеленым светом, он читал события охоты. Лай смешивался с тенями, и Вив видела, как они трепещут, с черными плюмажами и клювами, у самого ее лица. До нее доносился их возбужденный шепот. И она чувствует, как рука окольными путями движется все дальше и дальше, пока кончики пальцев не замирают у нее на горле. Она сидит не шевелясь.
– А что теперь делается? – небрежно спрашивает Ли.
– А? Ну, лиса – я думаю, это все-таки лиса, судя по тому, как они двигаются, – она прорывается то вперед, то назад, чтобы они не зажали ее между рекой и горловиной низины. Если ее запрут там, ей придется либо лезть на дерево, либо плыть – приличных нор там нет, и одному Господу известно, как она не любит лезть в воду. Если бы это был енот, он давно бы рванул через низину, но лисы очень не любят мочить хвост. А там Молли… гм… она обогнула низину и уходит в горы. Гм. Это не очень-то хорошо. Послушай…
Все ее внимание тоже сосредоточено на звуках, и слышит она гораздо больше, чем старик. Она слышит хлюпанье низины, сирену на буйках и колокол на маяке, она слышит, как умирают последние цветы на ветру – падает роса с дипентры, шипит ужовник. Вдали лихорадочные всполохи зарниц словно снимают со вспышкой пик Марии. Она прислушивается, но грома не слышно. Из темных елей вдруг вырывается странный порыв ветра, колеблет пламя и сдувает ее волосы с руки Ли. Он даже умудряется задуть ей в полуоткрытый рот, и она задумчиво пробует его на вкус. Ее мокрые сапоги начинают дымиться, и она отодвигает ноги подальше от костра и обхватывает колени руками. Холодные пальцы на ее шее шевелятся, согреваясь.
– А… а что будет, если она, если лиса поплывет? – спрашивает Ли отца.
– Если она будет переплывать устье низины, все будет о'кей, но обычно они этого не делают. Чаще всего они бросаются в реку; а от этого ни собакам, ни лисе добра не будет.
– Неужели они не могут ее переплыть? – спрашивает Вив.
– Конечно, могут, милая. Не такая уж она широкая. Но когда они попадают в воду… там темно… и вместо того чтобы переплывать реку, они начинают плыть по течению, плывут, плывут и никак не могут добраться до другого берега. Слышите… она пытается прорваться, срезает назад, к северу. Это значит, что они выгнали ее из низины и гонят к реке. Возьмут, если не бросится в реку.
Лай своры достиг высшей точки и совершенно не соотносился с размером зверька, на которого они охотились, особенно если сравнить с неустанным гоном, который вела одинокая сука за куда более крупным зверем.
– И куда же потом? – спрашивает Ли.
– В океан, – отвечает Генри, – в море. Эх! Слышите, как эти шалопаи обходят бедную лисичку? Говноеды!
Она понимает, что нужно отодвинуться от этой руки – заняться кофе или еще чем-нибудь, – и не двигается. Генри прислушивается к гону и недовольно хмурится – нет, ему не нравится, как работают собаки. Слишком много шуму из-за какой-то лисы. Наклонившись вперед, он сплевывает на угли свою жвачку, словно она внезапно стала горькой, и смотрит, как та шипит и раздувается.
– Случается, – говорит он, не отводя взгляда от углей, – лососевые трейлеры подбирают животных далеко в море, за много миль от берега, – оленей, медведей, рысей и тьму лисиц, – плывут себе просто и плывут. – Он берет палку и задумчиво ворошит угли, словно позабыв об охоте. – Когда-то, лет тридцать назад – да уж, не меньше тридцати, – я подрабатывал на судне, ловившем крабов. Вставал в три и шел помогать старому шведу вытаскивать сетки. – Он протянул руку к огню. – Вот шрамы у меня на мизинце. Это укусы крабов, когда эти сукины дети доставали меня. Только не рассказывайте мне, что крабы не щиплются… Как бы там ни было, нам всегда попадались плывущие звери. В основном лисы, но иногда и олени. Обычно швед говорил: "Оставь их, оставь, нет времени валять дурака, говорят тебе, нет времени". Но однажды нам попался огромный самец, настоящий красавец, рога в восемь-девять ветвей. Швед и говорит: "Достань этого парня". Заарканили мы его и затащили на борт. Он уже был совсем без сил и просто лежал. Дышит тяжело, глаза закатились, как это бывает у оленей, если их напугать до смерти. Но не знаю – это был какой-то не такой испуг. То есть не то, что он перепугался, что чуть не утонул или что его затащили в лодку к людям. Нет, это был какой-то чистый, незамутненный страх.
Он ворошит костер, посылая вверх целый сноп искр. Вив и Ли смотрят на него в ожидании продолжения, чувствуя те же искры в своей груди.
– В общем, он выглядел таким изможденным, что мы даже не стали его связывать. Лежал он окаменев, и казалось, он ни на что не способен. Так он и лежал, пока мы не приблизились к берегу. И тогда, кто бы мог подумать, вскочил – только копыта мелькнули в воздухе – и через борт. Я сначала решил, что подлец просто выжидал, когда мы подойдем поближе к берегу. Но нет, оказалось, нет. Он развернулся прямо навстречу приливу и поплыл назад, в океан, – и в глазах все тот же страх. Знаете, это меня доконало! Я часто слышал, что олени и всякие там звери бросаются в прибой, чтобы вывести вшей и клещей соленой водой, но после этого рогатого я понял другое. Дело тут не просто в насекомых, тут больше.
– Чего больше? – искренне спросил Ли. – Почему? Ты думаешь…
– Черт возьми, мальчик, я не знаю почему! – Он бросил палку в огонь. – Ты у нас образованный, а я тупожопый лесоруб. Я только знаю, что понял, – ни один олень, или медведь, или, скажем, лиса, которая совсем не дурочка, не станут топиться ради того, чтобы избавиться от пары десятков вшей. Слишком уж дорогая плата за удовольствие. – Он встал и отошел на несколько шагов от костра, отряхивая штаны. – О! о! слышите? – отрезали сукина сына. Теперь возьмут, если не поплывет.
– Ты что думаешь, Вив?
Пальцы снова начинают чуть давить ей на горло.
– О чем? – Она продолжает задумчиво смотреть на огонь, словно все еще находится под впечатлением рассказа старика.
– Об этом инстинкте у некоторых животных. Зачем это лисе пытаться утопиться?
– Я не говорил, что они хотели утопиться, – заметил Генри, не оборачиваясь. Он стоял лицом к звуку гона. – Если бы им надо было просто утопиться, им хватило бы любой лужи, любой дырки. Они не просто топились, они плыли.
– Плыли навстречу верной смерти, – напомнил ему Ли.
– Может быть. Но не просто топиться.
– А как же иначе? Даже человеку хватает ума понять, что, если он будет плыть все дальше и дальше от берега, он неизбеж… – Он оборвал себя на полуслове. Вив чувствует, как рука на ее шее замерла и похолодела; вздрогнув, она поворачивается, чтобы взглянуть ему в лицо. Оно ничего не выражает. На мгновение Ли заливает бледность, словно он погрузился куда-то глубоко внутрь себя, забыв и о ней, и старике, и о костре, в бездонную пропасть собственной души (однако, выяснилось, все к лучшему – мне удалось получить целую пачку ценных сведений, которые оказались чрезвычайно полезными в свете грядущих событий…), пока Генри не напоминает ему:
– Что он что?
– Что? Что он неизбежно погибнет… (Первая часть сведений касалась лично меня…) Так что, кто бы это ни был – лиса, олень или несчастный алкоголик, – если они так поступают, значит, они явно намерены утопиться.
– Может быть, с алкоголиком ты и прав, но послушай: с чего бы старой лисе так отчаиваться, чтобы желать покончить с собой?
– Да потому же! потому же! (Безмозглая бездна, в которую я впервые позволил себе погрузиться с тех пор, как простился с Востоком…) Неужели ты считаешь, что бедный бессловесный зверь не в состоянии ощутить ту же жестокость мира, что и алкаш? Неужели ты думаешь, что этой лисе внизу не приходится бороться с таким же количеством страхов, как любому пьянице? Ты лучше послушай, как она боится…
Генри недоуменно взглянул на своего сына.
– Это еще не значит, что она должна топиться. Она может развернуться и драться с ними.
– Со всеми? Разве это не означает такой же неминуемой гибели? Только более болезненной.
– Может быть, – помедлив, ответил Генри, решив, что уж коли он не понимает бестолковых доводов мальчика, то хоть позабавится. – Да, может быть. Как я уже заметил, ты у нас образованный. Голова – как мне сказали, – хитрец. Но знаешь… – он протягивает костыль и щекочет Ли между ребрами, – …про лисиц говорят то лее самое! Хи-хи-хо. – Он садится на свой мешок, сияя от удовольствия при виде резкой реакции Ли на костыль. – Йи-хо-хо-хо! Видишь, Вив, малышка, как легко его рассердить? Видела, как он подпрыгнул? С лисицами так же! Хох-охохо-хо!
…Одна, под усеянным хвоей и поддерживаемым массивными колоннами сосен и елей небом, Молли разбрызгивает воду в узком ручье, который с берегов уже начинает затягиваться ледяной пленкой, словно кружевными оборками. Выбравшись на берег, она суется в заросли папоротника и с дикой скоростью начинает метаться туда и обратно в поисках потерянного запаха: МЫШЬ МЫШЬ ОЛЕНЬ ЕНОТ МЫШЬ БОБР! ..Лив своей комнате размышляет, как бы изложить все происходящее, чтобы Питере хоть что-нибудь понял.
"Ну, так вот… Может, я бы и извинился, что не написал тебе сразу, если бы не был уверен, что тебе будет гораздо приятнее читать не извинения, а описание причудливых причин, побудивших меня тебе написать, а также всего того, что предшествовало этому письму. Во-первых, Великая Охота на лисицу, во время которой я попытался завязать отношения с женой моего брата (зачем – ты поймешь позже, если еще не догадываешься), и эта рутинная процедура как-то меня растревожила…"
А встревоженная Вив сидит, прислонившись к мешку с манками, – рука Ли вновь оживает у нее за спиной – и размышляет, как бы прекратить это тайное поглаживание незаметно для старика, и на самом ли деле она хочет, чтобы оно прекратилось.
– Знаете, – Генри распрямляет плечи и, прикрыв глаза, смотрит на языки пламени, – эти разговоры о лисицах напомнили мне, как несколько лет назад, когда Хэнку было десять или одиннадцать, мы с Беном взяли его на охоту в округ Лейн. У нас там был знакомый, который никак не мог справиться с одной лисицей – ни отрава ее не брала, ни капканы, так что он пообещал заплатить нам пять долларов звонкой монетой, если мы избавим его от нее и дадим его бедным курочкам спокойно спать по ночам… – Она чувствует, как рука скользит все дальше и дальше, – пальцы тонкие и мягкие под свежей коркой мозолей. Ли наклоняется и шепчет прямо ей в щеку: "Помнишь первый день, когда я увидел тебя? Ты плакала… – Тсс! – …И до сих пор мне кажется, что ты плачешь…" Ох, он чувствует, как бьется маленькая жилка у нее там,..
– Ну так вот, а маленький Хэнк, он воспитывал собаку с щенячьего возраста – настоящая бестия, месяцев шесть или восемь, – хорошая собака, Хэнк в ней души не чаял. Он пару раз брал ее на охоту, но одну, в своре она еще не бегала. Вот он и решил, что эта лисица как раз по ней…
…Наверно, он чувствует, как она пульсирует; почему он не остановится? "Тсс, Ли. Генри заметит. Между прочим, я тоже иногда слышу, как ты плачешь по ночам". Искры взмывают в темную вышину! Словно огненные ночные птицы… "Правда? Хочешь, я объясню…" – все выше, выше, выше и исчезают, как ночные птицы…