Напряженное внимание, с каким издатель рассматривал свои карты, и вкрадчивость его движений составляли контраст с той ловкостью, гибкостью, грацией опытного игрока, с какою бил, сдавал, манипулировал легкими цветными листиками картона его партнер. Норбер де Варен писал статью, сидя в кресле, в котором обычно сидел издатель, а Жак Риваль растянулся во весь рост на диване и, зажмурив глаза, курил сигару.
Спертый воздух кабинета был пропитан запахом кожаных кресел, въедливым запахом табачного дыма и типографской краски – специфическим запахом редакции, хорошо знакомым каждому журналисту.
На столе черного дерева с медными инкрустациями высилась чудовищная груда писем, визитных карточек, счетов, журналов, газет и всевозможных печатных изданий.
Форестье молча пожал руку зрителям, которые, стоя за стульями партнеров, держали между собою пари, и принялся следить за игрой. Как только Вальтер выиграл партию, он обратился к нему:
– Вот мой друг Дюруа.
– Принесли статью? – бросив на молодого человека быстрый взгляд поверх очков, спросил издатель. – Это было бы весьма кстати именно сегодня, пока еще идут прения по запросу Мореля.
Дюруа вынул из кармана вчетверо сложенные листки.
– Вот, пожалуйста.
Лицо патрона выразило удовольствие.
– Отлично, отлично, – улыбаясь, сказал он. – Вы держите слово. Надо мне это просматривать, Форестье?
– Не стоит, господин Вальтер, – поспешил ответить Форестье. – Мы с ним писали вместе, – надо было показать ему, как это делается. Получилась очень хорошая статья.
– Ну и прекрасно, – равнодушно заметил издатель, разбирая карты, которые сдавал высокий худой господин, депутат левого центра.
Однако Форестье не дал Вальтеру начать новую партию.
– Вы обещали мне взять Дюруа на место Марамбо, – нагнувшись к самому его уху, шепнул он. – Разрешите принять его на тех же условиях?
– Да, конечно.
Игра возобновилась, и журналист, взяв своего приятеля под руку, повел его к выходу.
Норбер де Варен не поднял головы: по-видимому, он не заметил или не узнал Дюруа. Жак Риваль, напротив, нарочито крепко пожал ему руку, с подчеркнутой благожелательностью прекрасного товарища, на которого можно положиться во всех случаях жизни.
Когда Форестье и Дюруа снова появились в приемной, посетители впились в них глазами, и журналист громко, чтобы его слышали все, сказал, обращаясь к самой молодой из женщин:
– Издатель примет вас очень скоро. У него совещание с двумя членами бюджетной комиссии.
И сейчас же проследовал дальше с таким независимым и озабоченным видом, как будто его ожидали дела государственной важности.
Вернувшись в редакционный зал, Форестье тотчас же взялся за бильбоке и, прерывая свою речь счетом ударов, заговорил:
– Так вот. Ты будешь приходить сюда ежедневно к трем часам, я буду посылать тебя за информацией, и ты будешь ее добывать – иногда днем, иногда вечером, иногда утром. Раз! Прежде всего я дам тебе рекомендательное письмо к начальнику первого отдела полицейской префектуры, – два! – а он направит тебя к одному из своих подчиненных. С ним ты условишься о получении всех важных сведений, – три! – сведений официального и, само собой разумеется, полуофициального характера. Подробности можешь узнать у Сен-Потена, он в курсе дела, – четыре! – дождись его или поговори с ним завтра. Главное, научись вытягивать из людей, к которым я буду тебя посылать, все, что возможно – пять! – и пролезать всюду, даже через закрытые двери, – шесть! За это ты будешь получать двести франков в месяц жалованья и по два су за строчку интересной хроники, которую ты сумеешь доставить, – семь! Кроме того, по заказу редакции ты будешь писать разные статейки – тоже по два су за строчку, – восемь!
Затем он весь ушел в свою игру и медленно продолжал считать:
– Девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать…
На четырнадцатом журналист промахнулся.
– Опять тринадцать, черт бы его побрал! – проворчал он. – Проклятое число! Вечно оно приносит мне несчастье. И умру-то я, наверно, тринадцатого.
Один из сотрудников, кончив работу, вынул из шкафа свое бильбоке; ему было тридцать пять лет, но крошечный рост делал его похожим на ребенка. Вошли еще несколько журналистов, и каждый из них взял по игрушке. Вскоре играло уже шестеро: они стояли рядом, спиной к стене, и одинаковым мерным движением подбрасывали шары, красные, желтые или черные – в зависимости от породы дерева. Как только игра перешла в состязание, два сотрудника, прервав работу, предложили свои услуги в качестве судей.
Форестье выбил на одиннадцать очков больше других. Человечек, похожий на ребенка, проиграл; он позвонил рассыльному и, когда тот явился, сказал ему:
– Девять кружек пива.
В ожидании прохладительного все опять принялись за игру.
Дюруа, выпив со своими новыми сослуживцами пива, спросил Форестье:
– Что я должен делать?
– Сегодня ты свободен, – ответил тот. – Если хочешь, можешь идти.
– А наша… наша статья… пойдет сегодня вечером?
– Да, корректуру я выправлю сам, не беспокойся. Приготовь к завтрашнему дню продолжение и приходи в три часа, как сегодня.
Дюруа попрощался со всеми этими людьми за руку, хотя и не знал даже, как их зовут, а затем, ликующий и счастливый, спустился вниз по роскошной лестнице.
IV
Жорж Дюруа плохо спал: ему не терпелось увидеть свою статью напечатанной. С рассветом он был уже на ногах и вышел из дому задолго до того, как газетчики начинают бегать от киоска к киоску.
Он направился к вокзалу Сен-Лазар, так как знал наверняка, что "Французская жизнь" появляется там раньше, чем в его квартале. Но было еще очень рано, и, дойдя до вокзала, он стал расхаживать по тротуару.
Он видел, как пришла продавщица и открыла свою застекленную будку, затем появился человек с кипой сложенных вдвое газетных листов на голове. Дюруа бросился к нему, но это были "Фигаро", "Жиль Блаз", "Голуа", "Новости дня" и еще две-три газеты. "Французской жизни" у него не оказалось.
Дюруа забеспокоился. Что, если "Воспоминания африканского стрелка" отложены на завтра? А вдруг в последнюю минуту статью не пропустил старик Вальтер?
Возвращаясь обратно, Дюруа увидел, что газету уже продают, а он и не заметил, как ее принесли. Он подскочил к киоску, бросил три су и, развернув газету, просмотрел заголовки на первой странице. Ничего похожего! У него сильно забилось сердце. Он перевернул страницу и, глубоко взволнованный, прочел под одним из столбцов жирным шрифтом напечатанную подпись: "Жорж Дюруа". Поместили! Какое счастье!
Он шел, ни о чем не думая, в шляпе набекрень, с газетой в руке, и его подмывало остановить первого встречного только для того, чтобы сказать ему: "Купите эту газету, купите эту газету! Здесь есть моя статья". Он готов был кричать во все горло, как кричат по вечерам на бульварах: "Читайте "Французскую жизнь", читайте статью Жоржа Дюруа "Воспоминания африканского стрелка"". Ему вдруг захотелось самому прочитать свою статью, прочитать в общественном месте, в кафе, у всех на виду. И он стал искать такой ресторан, где были бы уже посетители. Ему пришлось долго бродить по городу. Наконец он нашел что-то вроде винного погребка, где было довольно много народу, сел за столик и потребовал рому, – он мог бы потребовать и абсента, так как утратил всякое представление о времени.
– Гарсон, дайте мне "Французскую жизнь"! – крикнул он.
Подбежал гарсон в белом переднике.
– У нас нет такой газеты, сударь, мы получаем "Призыв", "Век", "Светоч" и "Парижский листок".
Дюруа был возмущен.
– Ну и заведеньице же у вас! – сказал он со злостью. – В таком случае подите купите мне "Французскую жизнь".
Гарсон сбегал за газетой. Чтобы привлечь внимание соседей и внушить им желание узнать, что в ней есть интересного, Дюруа, читая свою статью, время от времени восклицал:
– Отлично! Отлично!
Уходя, он оставил газету на столике. Хозяин, заметив это, окликнул его:
– Сударь, сударь, вы забыли газету!
– Пусть она останется y вас, я ее уже прочитал, – ответил Дюруа. – Между прочим, там есть одна очень любопытная статья.
Он не сказал, какая именно, но, уходя, заметил, что один из посетителей взял с его столика "Французскую жизнь".
"Чем бы мне теперь заняться?" – подумал Дюруа и решил пойти в свою канцелярию получить жалованье за месяц и заявить об уходе. Он затрепетал от восторга, представив себе, как вытянутся лица у начальника и сослуживцев. Особенно радовала его мысль ошарашить начальника.
Он шел медленно; касса открывалась в десять, раньше половины десятого не имело смысла являться.
Канцелярия занимала большую темную комнату, – зимой здесь целый день горел газ. Окна ее выходили на узкий двор и упирались в окна других канцелярий. В одной этой комнате помещалось восемь служащих, а в углу, за ширмой, сидел помощник начальника.
Дюруа сперва получил свои сто восемнадцать франков двадцать пять сантимов, вложенные в желтый конверт, хранившийся в ящике у кассира, а затем с победоносным видом вошел в просторную канцелярию, в которой провел столько дней.
Помощник начальника, г-н Потель, крикнул ему из-за ширмы:
– А, это вы, господин Дюруа? Начальник уже несколько раз о вас справлялся. Вы знаете, что он не разрешает болеть два дня подряд без удостоверения от врача.
Дюруа для пущего эффекта остановился посреди комнаты.
– Мне, собственно, на это наплевать! – заявил он во всеуслышание.
Чиновники обмерли; из-за ширмы выглянула испуганная физиономия г-на Потеля. В этой своей коробке он спасался от сквозняков: он страдал ревматизмом. А чтобы следить за подчиненными, он проделал в бумаге две дырочки.
Было слышно, как пролетит муха.
– Что вы сказали? – нерешительно спросил наконец помощник начальника.
– Я сказал, что мне, собственно, наплевать. Я пришел только для того, чтобы заявить об уходе. Я поступил сотрудником в редакцию "Французской жизни" на пятьсот франков в месяц, не считая построчных. В сегодняшнем номере уже напечатана моя статья.
Он хотел продлить удовольствие, но не удержался и выпалил все сразу.
Эффект, впрочем, был полный. Все окаменели.
– Я сейчас скажу об этом господину Пертюи, – добавил Дюруа, – а потом зайду попрощаться с вами.
Не успел он войти к начальнику, как тот обрушился на него с криком:
– А, изволили явиться? Вам известно, что я терпеть не могу…
– Нечего горло-то драть, – прервал своего начальника подчиненный.
Г-н Пертюи, толстый, красный, как петушиный гребень, поперхнулся от изумления.
– Мне осточертела ваша лавочка, – продолжал Дюруа. – Сегодня я впервые выступил на поприще журналистики, мне дали прекрасное место. Честь имею кланяться.
С этими словами он удалился. Он отомстил.
Он вернулся в канцелярию, как обещал, и пожал руку бывшим своим сослуживцам, но они, боясь скомпрометировать себя, не сказали с ним и двух слов, – через отворенную дверь им слышен был его разговор с начальником.
С жалованьем в кармане Дюруа вышел на улицу. Плотно и вкусно позавтракав в уже знакомом ему хорошем и недорогом ресторане, купив еще один номер "Французской жизни" и оставив его на столике, он обошел несколько магазинов и накупил всякой всячины; безделушки эти были ему совсем не нужны, но он испытывал особое удовольствие, приказывая доставить их к себе на квартиру и называя свое имя: "Жорж Дюруа". При этом он добавлял: "Сотрудник "Французской жизни"".
Однако, указав улицу и номер дома, он не забывал предупредить:
– Покупки оставьте у швейцара.
Время у него еще оставалось, и, зайдя в моментальную литографию, где в присутствии клиента изготовлялись визитные карточки, он заказал себе сотню, велев обозначить под фамилией свое новое звание.
Затем отправился в редакцию.
Форестье встретил его высокомерно, как встречают подчиненных.
– А, ты уже пришел? Отлично. У меня как раз есть для тебя несколько поручений. Подожди минут десять. Мне надо кончить свои дела.
И он стал дописывать письмо.
На другом конце большого стола сидел маленький человечек, бледный, рыхлый, одутловатый, с совершенно лысым, белым, лоснящимся черепом, и что-то писал, по причине крайней близорукости уткнув нос в бумагу.
– Скажи, Сен-Потен, – спросил его Форестье, – в котором часу ты пойдешь брать интервью?
– В четыре.
– Возьми с собой Дюруа, вот этого молодого человека, что стоит перед тобой, и открой ему тайны своего ремесла.
– Будет сделано.
– Принес продолжение статьи об Алжире? – обратился к своему приятелю Форестье. – Начало имело большой успех.
– Нет, – сконфуженно пробормотал Дюруа, – я думал засесть за нее после завтрака… но у меня было столько дел, что я никак не мог…
Форестье недовольно пожал плечами.
– Неаккуратностью ты можешь испортить себе карьеру. Старик Вальтер рассчитывал на твой материал. Я ему скажу, что он будет готов завтра. Если ты воображаешь, что можно ничего не делать и получать деньги, то ты ошибаешься. – Помолчав, он прибавил: – Надо ковать железо, пока горячо, черт возьми!
Сен-Потен встал.
– Я готов, – сказал он.
Форестье, прежде чем дать распоряжения, откинулся на спинку кресла и принял почти торжественную позу.
– Так вот, – начал он, устремив взгляд на Дюруа, – два дня тому назад к нам в Париж прибыли китайский генерал Ли Ченфу и раджа Тапосаиб Рамадерао Пали, – генерал остановился в "Континентале", раджа – в отеле "Бристоль". Вам следует взять у них интервью. – Тут он повернулся лицом к Сен-Потену: – Не забудь главных пунктов, на которые я тебе указывал. Спроси у генерала и у раджи, что они думают о происках Англии на Дальнем Востоке, о ее методах колонизации, об установленном ею образе правления, и питают ли они надежду на вмешательство Европы и, в частности, Франции. Наших читателей крайне интересует отношение Индии и Китая к тем вопросам, которые так волнуют в настоящее время общественное мнение, – после некоторого молчания проговорил он, не обращаясь ни к кому в отдельности. И, снова уставившись на Дюруа, добавил: – Понаблюдай за тем, как будет действовать Сен-Потен, – это великолепный репортер, он тебе в пять минут выпотрошит кого угодно.
Затем он опять с важным видом взялся за перо, – он явно хотел поставить своего бывшего однополчанина и нынешнего сослуживца в известные рамки, указать ему надлежащее место.
Как только они вышли за порог, Сен-Потен со смехом сказал Дюруа:
– Вот кривляка! Ломается даже перед нами. Можно подумать, что он принимает нас за своих читателей.
Они пошли по бульвару.
– Выпьем чего-нибудь? – предложил репортер.
– С удовольствием. Такая жара!
Они зашли в кафе и спросили прохладительного. И тут Сен-Потен разговорился. Толкуя о редакционных делах и обо всем на свете, он выказывал поразительную осведомленность:
– Патрон? Типичный еврей! А еврея, знаете, не переделаешь. Уж и народ!
Сен-Потен привел несколько ярких примеров скупости Вальтера, столь характерной для сынов Израиля, грошовой экономии, мелкого торгашества, унизительного выклянчивания скидок, описал все его ростовщические ухватки.
– И при всем том славный малый, который ни во что не верит и всех водит за нос. Его газета, официозная, католическая, либеральная, республиканская, орлеанистская, этот слоеный пирог, эта мелочная лавчонка, нужна ему только как вспомогательное средство для биржевых операций и всякого рода иных предприятий. По этой части он не промах: зарабатывает миллионы на акционерных обществах, у которых ни гроша за душой…
Сен-Потен болтал без умолку, величая Дюруа "дорогим другом".
– Между прочим, у этого сквалыги подчас срываются с языка чисто бальзаковские словечки. На днях был такой случай: я, старая песочница Норбер и новоявленный Дон Кихот – Риваль сидим, понимаете ли, у него в кабинете, и вдруг входит наш управляющий Монтлен с известным всему Парижу сафьяновым портфелем под мышкой. Вальтер воззрился на него и спрашивает: "Что нового?" Монтлен простодушно отвечает: "Я только что уплатил долг за бумагу – шестнадцать тысяч франков". Патрон подскочил на месте от ужаса. "Что вы сказали?" – "Я уплатил господину Прива". – "Вы с ума сошли!" – "Почему?" – "Почему… почему… почему…" Вальтер снял очки, протер стекла, улыбнулся той плутоватой улыбкой, которая раздвигает его толстые щеки, когда он собирается сказать что-нибудь ядовитое или остроумное, и насмешливым, не допускающим возражений тоном сказал: "Почему? Потому что на этом деле мы могли получить скидку в четыре, а то и в пять тысяч франков". Монтлен удивился: "Да как же, господин Вальтер, ведь счета были в порядке, я их проверял, а вы принимали…" Тут патрон, на этот раз уже серьезно, заметил: "Нельзя быть таким простаком. Запомните, господин Монтлен, что сперва надо накапливать долги, а потом заключать полюбовные сделки". – Вскинув голову, Сен-Потен с видом знатока добавил: – Ну что? Разве это не Бальзак?
Дюруа хотя и не читал Бальзака, тем не менее уверенно подтвердил:
– Да, черт возьми!