- Э, да тут гости! - воскликнул Эдмунд. - Вот чей-то экипаж! С кем же это нам предстоит встретиться? - И, опустив боковое стекло, чтоб получше разглядеть, сказал: - Это Крофорда, уверяю тебя, ландо Крофорда! Вон два его лакея ставят ландо на его обычное место. Конечно же, он здесь. Какая неожиданность, Фанни. Я буду очень рад его видеть.
У Фанни не было ни повода, ни времени сказать, что у нее-то чувство совсем иное; но при мысли, что Крофорд тоже будет смотреть на нее во время устрашающей церемонии вступления в гостиную, она трепетала еще более.
Крофорд и вправду оказался в гостиной; он приехал довольно давно и уже готов был к обеду; а улыбки и удовольствие, написанное на лицах троих обитателей пастората, его окруживших, свидетельствовали о том, как им приятно его внезапное решение, отлучившись из Бата, на несколько дней приехать к ним. Эдмунд и Крофорд встретились очень сердечно; и для всех, кроме Фанни, его приезд был радостью, и даже для нее его присутствие было отчасти благом; ведь чем больше общество, тем скорее она могла предаться своей любимой привычке - сидеть молча и не привлекать ничьего внимания. Она скоро и сама это поняла, ибо, как подсказывал ей безошибочный такт вопреки мнению тетушки Норрис, хотя она и должна была покориться тому, что оказалась в этом обществе первою дамой и всем вытекающим из того маленьким отличиям, она увидела, пока они сидели за столом, что все захвачены нескончаемою беседою, в которой ей вовсе не требуется участвовать - столько надо было переговорить брату с сестрой о Бате, столько обоим молодым людям об охоте, столько мистеру Крофорду с мистером Грантом о политике, и еще обо всем на свете - сразу и по отдельности - мистеру Крофорду и миссис Грант, - и потому ей вполне возможно молча слушать и очень приятно провести день. Ей не удалось, однако, польстить вновь прибывшему джентльмену, сделав вид, будто ее заинтересовал быстро завладевший его мыслями план доктора Гранта и совет Эдмунда, которых горячо поддержали обе сестры - продлить его пребывание в Мэнсфилде и послать в Норфолк за его охотниками; казалось, он не может на это решиться, пока еще и Фанни его не одобрила. Ему понадобилось узнать ее мнение - долго ли простоит такая мягкая погода, но Фанни отвечала коротко и равнодушно, насколько позволяла учтивость. Не могла она желать, чтоб он остался, и ей было бы куда приятней, чтоб он с нею не заговаривал.
Она смотрела на Крофорда, и у ней не шли из головы обе отсутствующие кузины, в особенности Мария; но его самого, по-видимому, никакое воспоминание не смущало. Вот он опять в том же самом месте, где все произошло, и, видно, так же намерен радоваться жизни без сестер Бертрам, как если б никогда не знал Мэнсфилд другим. Фанни слышала, как он поминал о них лишь мимоходом, и, только когда все общество опять оказалось вместе в гостиной и Эдмунд, поодаль, кажется, весь ушел в какой-то деловой разговор с доктором Грантом, а миссис Грант была занята за чайным столом, он более серьезно и обстоятельно заговорил о них с сестрою.
- Итак, сколько я понимаю, Рашуот и его прекрасная супруга в Брайтоне… Счастливчик! - сказал он с многозначительной улыбкою, отчего Фанни он сразу стал ненавистен.
- Да, они там… уже недели две, не правда ли, мисс Прайс? И Джулия с ними.
- И я полагаю, Йейтс поблизости.
- Йейтс!.. О, мы ничего о нем не знаем. Не представляю, чтоб о нем часто поминали в письмах в Мэнсфилд-парк. А по-вашему, мисс Прайс? Я думаю, мой друг, Джулия достаточно умна, чтоб не занимать отца рассказами о Йейтсе.
- Несчастный Рашуот со своими сорока двумя репликами! - продолжал Крофорд. - Никому их не забыть. Бедняга!.. Вижу его как сейчас… его тяжкий труд и отчаянье. Да, я сильно ошибаюсь, если его очаровательная Мария когда-нибудь пожелает, чтоб он продекламировал ей свои сорок две реплики. - И мгновенно сделавшись серьезным, прибавил: - Она для него слишком хороша, чересчур хороша. - И, снова переменив тон, с нежной галантностью обратился к Фанни: - Вы были его лучшим другом. Ваша доброта и терпение незабываемы, с каким неустанным терпеньем вы старались помочь ему выучить роль… старались заставить его шевелить мозгами, в которых природа ему отказала, старались поделиться с ним пониманием, которого у вас в избытке! Пусть у него самого не хватало ума, чтоб оценить вашу доброту, зато, осмелюсь сказать, все остальное общество отдавало ей должное.
Фанни покраснела, но ничего не сказала.
- Это сон, сладкий сон! - воскликнул Крофорд, после недолгой задумчивости снова нарушив молчание. - Я всегда буду с особенным удовольствием вспоминать наши репетиции. Они сообщали всему такой интерес, такое оживление, такой душевный подъем! Это ощущал каждый. Все мы были воодушевлены. Занятий, надежды, заботы, суеты хватало на весь день с утра до вечера. Постоянно возникали небольшие препятствия, сомнения, тревоги, которые надобно было одолеть. Никогда я не был так счастлив.
"Никогда не был так счастлив! - в молчаливом негодовании повторила про себя Фанни. - Не был так счастлив, как когда поступал непозволительно! И не мог этого не понимать. Не был так счастлив, как когда вел себя столь постыдно и бесчувственно! Что за испорченная душа!"
- Нам не повезло, мисс Прайс, - продолжал Крофорд, понизив голос, чтоб не мог услышать Эдмунд, и не имея представленья об ее чувствах. - Право же, очень не повезло. Нам бы только еще неделю, всего неделю. Вот если б у нас было право распоряжаться событиями, если б всего неделю-другую в пору осеннего равноденствия Мэнсфилд-парк мог управлять ветрами, все вышло бы по-другому. Нет, мы не стали бы подвергать его опасности, наслали бы на него не грозу и шторм, но только упорный противный ветер или штиль. Я думаю, мы удовольствовались бы в ту пору недельным затишьем в Атлантике, мисс Прайс.
Казалось, он намерен был во что бы то ни стало получить ответ, и, отвернувшись от него, Фанни сказала куда тверже, чем обыкновенно:
- Что до меня, сэр, я не стала бы задерживать приезд дядюшки ни на один день. По возвращении дядюшка отнесся ко всему этому с таким неодобреньем, что мне кажется, все и так зашло достаточно далеко.
Никогда еще она не отвечала ему в столь многих словах и никогда еще никому - так сердито; и, договорив, она дрожала и вся раскраснелась от своей дерзости. Крофорд удивился, но, несколько поразмыслив в молчании, ответил спокойнее, серьезнее и так, будто высказывал свое искреннее убежденье:
- Я думаю, вы правы. Это было скорее приятно, чем благоразумно. Мы подняли слишком много шуму. - И заговорил о другом, готов был занять ее иной беседою, но Фанни отвечала так робко и неохотно, что ему никак это не удавалось.
Мисс Крофорд, которая опять и опять поглядывала на доктора Гранта и Эдмунда, теперь заметила:
- Эти джентльмены, видно, обсуждают что-то чрезвычайно интересное.
- Самое интересное на свете, - отвечал ей брат, - как заработать деньги, как обратить хороший доход в еще лучший. - Доктор Грант наставляет Бертрама в той жизни, в которую он очень скоро вступит. Оказывается, он примет сан уже через несколько недель. Они говорили об этом в столовой. Я рад, что Бертрам будет так хорошо обеспечен. У него будет очень неплохой доход, который достанется ему без особых трудов, и он сможет сорить деньгами. Как я понимаю, у него будет не меньше семисот фунтов в год. Семьсот фунтов в год для младшего брата совсем неплохо. И так как он по-прежнему будет жить дома, это пойдет ему на menus plaisirs , а проповеди на Рождество и на Пасху, вероятно, дадут ему солидную сумму от пожертвований.
Стараясь скрыть свои подлинные чувства, сестра засмеялась и сказала:
- Ничто меня так не забавляет, как легкость, с какой каждый распоряжается богатством тех, у кого куда меньше денег, чем у них самих. Ты бы оказался в большом затруднении, Генри, будь твои menus plaisirs ограничены семьюстами в год.
- Может быть, ты и права, но, знаешь, это все относительно. Многое зависит от происхождения и привычки. Для младшего сына всего лишь баронета Бертрам, несомненно, обеспечен очень неплохо. К тому времени, как ему исполнится двадцать четыре или двадцать пять, у него будет семьсот в год и ему не придется для этого пальцем шевельнуть.
Мисс Крофорд могла бы сказать, что кое-что для этого сделать придется и кой-чем поплатиться, о чем она не могла думать с легкостью; но она сдержалась и оставила слова брата без ответа; и, когда оба джентльмена вскорости к ним присоединились, постаралась выглядеть спокойной и беззаботной.
- Бертрам, - сказал Генри Крофорд, - я сочту своим долгом приехать в Мэнсфилд послушать вашу первую проповедь. Я приеду нарочно для того, чтобы подбодрить новичка. Когда это будет? Вы не желаете ко мне присоединиться, мисс Прайс, чтобы подбодрить своего кузена? Не сочтете ли своим долгом присутствовать и во время проповеди не сводить с него глаз, как сделаю я, дабы не пропустить ни слова, или отворотиться единственно для того, чтоб записать какое-нибудь особо выдающееся изречение? Мы запасемся записными книжками и карандашом. Когда это будет? Вам непременно следует читать проповедь в Мэнсфилде, чтоб ее могли услышать сэр Томас и леди Бертрам.
- Я как можно долее постараюсь держаться от вас подальше, Крофорд, - сказал Эдмунд, - потому что скорее всего вы станете меня смущать, и видеть такие старания с вашей стороны будет мне грустнее, чем со стороны кого-либо другого.
"Неужто Крофорд не почувствует укора? - подумала Фанни. - Нет, ему не дано чувствовать, как должно".
Теперь, когда все общество вновь собралось вместе и главных говорунов опять потянуло друг к другу, Фанни стало покойно; а когда после чая составилась партия в вист, составилась единственно для развлечения доктора Гранта, о чем постаралась его заботливая жена, хотя никто не должен был об этом догадаться, и мисс Крофорд взялась за арфу, ей оставалось только слушать, и уже весь вечер ничто не нарушало ее покой, разве что время от времени мистер Крофорд обращался к ней с вопросом или замечанием, которые невозможно было оставить без ответа. Мисс Крофорд слишком огорчилась из-за того, что недавно узнала, и потому была не в настроении ни для чего, кроме музыки. Музыкою она утешалась сама и развлекала своего друга Фанни.
Известие, что Эдмунд примет сан так скоро, было для нее как удар, который угрожал давно, но все оставалась надежда, что он минет, что до него далеко, и теперь ее охватил гнев и разочарование. Она была безмерно возмущена Эдмундом. Ей казалось, она имеет на него большое влияние. Ведь она уже начала о нем думать, она это сознавала, с истинным расположением, с вполне определенными намерениями; но теперь станет относиться к нему так же прохладно, как и он к ней. Поставив себя в положение, до которого, как ему известно, она не снизойдет ни в коем случае, он ясно показал, что не имеет на нее серьезных видов, не питает к ней подлинного чувства. Она сумеет ответить ему таким же равнодушием. Отныне она будет относиться к его благосклонности единственно как к сиюминутному развлечению. Если так может владеть своими чувствами он, то уж она со своими справится без труда.
Глава 6
Наутро у Генри Крофорда было уже решено, что ближайшие две недели он пробудет в Мэнсфилде, и, послав за своими охотниками и набросав несколько слов в объяснение адмиралу, он запечатал и отбросил письмо и огляделся в поисках сестры, а когда увидел, что она в одиночестве, сказал с улыбкою:
- Ну, и как, ты думаешь, Мэри, я намерен развлекаться в дни, свободные от охоты? Я уже не настолько молод, чтоб выезжать чаще трех раз в неделю, но у меня есть план на промежуточные дни, и как ты думаешь, что у меня на уме?
- Уж конечно, гулять и кататься верхом со мною.
- Не совсем так, и хотя и то и другое будет мне весьма приятно, но это все единственно для пользы тела, а мне надобно найти пищу для души. То все отдых и потворство своим желаниям, без благотворной примеси труда, а я не люблю праздности. Нет, мой план состоит в том, чтоб влюбить в себя Фанни Прайс.
- Фанни Прайс! Чепуха! Нет-нет. Довольно с тебя двух ее кузин.
- Но мне нужна Фанни Прайс, мне нужно затронуть ее сердце. Ты, видно, не очень понимаешь, как она заслуживает внимания. Когда вчера вечером мы о ней говорили, мне показалось, что никто из вас не заметил, как она чудесно преобразилась за последние полтора месяца. Вы ее видите каждый день и потому не замечаете этого, но уверяю тебя, она совсем не та, что была осенью. Тогда она была тихая, застенчивая, отнюдь не дурнушка, но сейчас она просто красотка. Я тогда думал, что она не может похвастать ни цветом лица, ни правильностью черт; но в этой ее нежной коже, которая столь часто заливается краской, как это было вчера, несомненная прелесть, а что до ее глаз и уст, я убежден, что, когда ей есть что выразить, они могут быть весьма выразительны. А потом ее манеры, поведение, tout ensemble столь неописуемо изменились к лучшему! И с октября она выросла по меньшей мере на два дюйма.
- Вздор! Вздор! Это тебе так показалось, потому что рядом не было ни одной высокой женщины для сравнения и потому, что на ней было новое платье, а ты никогда прежде не видел ее так хорошо одетою. Поверь мне, она в точности такая же, как была в октябре. Все дело в том, что во вчерашнем нашем обществе она, кроме меня, была единственная девушка, больше тебе не на кого обратить внимание, а без этого ты никак не можешь. Я всегда находила ее хорошенькой, не на удивленье, но, как говорится, "довольно хорошенькой", красота того рода, которую чем дальше, тем больше замечаешь. Ее глазам следовало бы быть темнее, но улыбка у ней милая; а что до ее чудесной перемены к лучшему, я уверена, тому причиною красивый наряд и то, что тебе просто не на кого было более посмотреть; и тем самым, если ты и вправду намерен завести с нею флирт, ты никогда меня не убедишь, что это благодаря ее красоте, а вовсе не из-за твоего безделья и безрассудства.
В ответ на это обвиненье брат лишь улыбнулся, а несколько времени спустя сказал:
- Не знаю, как вести себя с мисс Фанни. Не понимаю ее. Вчера не мог разобрать, что у ней на уме. Какой у ней нрав? Она серьезная? Чудачка? Жеманница? Почему она меня чуждается и смотрит так строго? Мне стоило немалых трудов добиться от нее словечка. Еще никогда я не проводил в обществе девушки столько времени, пытаясь ее развлечь, и так мало в том преуспел! В жизни не встречал девушку, которая смотрела бы на меня так строго! Я должен попытаться взять над нею верх. Всем своим видом она мне говорит: "Вы мне не понравитесь. Ни за что не понравитесь", а я говорю, что понравлюсь.
- Какой же ты глупый! Вот, оказывается, в чем ее привлекательность! Именно из-за этого, из-за того, что ты ей не интересен, ты находишь, что у ней такая нежная кожа, и что она стала намного выше, и так прелестна и очаровательна! Я очень хочу, чтоб ей не пришлось страдать по твоей милости; толика любви, возможно, и оживит ее и пойдет ей на пользу, но только не вздумай всерьез вскружить ей голову, потому что другого такого милого создания нет на свете, и она способна сильно чувствовать.
- Речь идет всего лишь о двух неделях, - отвечал Генри, - и если ее можно погубить за две недели, значит, у ней такой склад, при котором ничто не спасет. Нет, я не причиню ей зла, этой милой малышке! Мне только и надо, чтоб она смотрела на меня добрыми глазами, улыбалась мне и заливалась краской, берегла для меня место подле себя, где бы мы ни оказались, и мигом оживлялась, когда бы я на него садился рядом и заводил с нею разговор, пусть думает, как думаю я, пусть ее занимает все, что меня касается и что доставляет мне удовольствие, пусть постарается задержать меня в Мансфилде, а когда я уеду, пусть чувствует себя навеки несчастливой. Ничего больше я не желаю.
- Сама умеренность! - сказала Мэри. - Теперь меня может не мучить совесть. Что ж, у тебя будет довольно удобных случаев показать себя с наилучшей стороны, мы ведь много времени проводим вместе.
И, не пытаясь более увещевать брата, она предоставила Фанни ее судьбе, так что, не будь сердце Фанни защищено особым образом, о каком мисс Крофорд не подозревала, судьба ее оказалась бы много тяжелей, чем она заслуживала; ибо хотя, без сомненья, существуют такие непобедимые восемнадцатилетние девицы (недаром же мы о них читаем в романах), которых ни за что не склонишь к любви, несогласной с их здравым смыслом, - и тут не поможет ни искусство, ни обаяние, ни внимательность, ни лесть, - Фанни я бы к ним не причислила, не подумала б, что при столь отзывчивом нраве и столь присущем ей вкусе ей удалось бы уберечь сердце от ухаживаний (пусть бы они и длились всего только две недели) такого человека, как Крофорд, - несмотря даже на то, что ей пришлось бы побороть прежнее дурное мненье о нем, не будь ее чувства уже поглощены другим. При всей защищенности души, какая неизбежна при любви к другому и пренебрежении к тому, кто на нее покушается, постоянное внимание Крофорда, постоянное, но не назойливое, ибо он все более применялся к ее кротости и утонченности, - очень скоро вынудило бы ее относиться к нему с меньшей неприязнью, чем прежде. Она отнюдь не забыла о прошлом и думала о Крофорде столь же дурно, как раньше; но его таланты не остались не замеченными ею: он был занимателен и вел себя настолько лучше прежнего, так был обходителен, так серьезно, безукоризненно обходителен, что невозможно было держаться в ответ нелюбезно.
На это понадобилось всего несколько дней, и к концу этих нескольких дней возникли обстоятельства, которые, пожалуй, и способствовали его расчетам снискать расположение Фанни и к тому же так ее обрадовали, что она стала расположена ко всему и каждому.
Уильям, столь долго отсутствовавший и столь горячо ею любимый брат, воротился в Англию. Она сама получила от него письмо, несколько счастливых, торопливых строк, написанных, когда "Антверпен" вошел в залив и стал на якорь в Спитхеде, и отправленных в Портсмут с первым же катером; и когда появился Крофорд с газетою в руках, желая первым сообщить ей эту весть, Фанни, трепеща от радости, сияющая, исполненная благодарности, записывала любезное приглашение, которое в ответ на письмо Уильяма с самым невозмутимым видом ей диктовал дядюшка.
Всего лишь накануне Крофорд получил полное представление о привязанности Фанни к брату, или, вернее, впервые узнал, что есть у ней такой брат и что он служит на таком корабле, но вспыхнувший тогда интерес очень кстати не погас и побудил его по возвращении в город разузнать, когда предположительно "Антверпен" вернется из плаванья в Средиземном море, и удача, которая сопутствовала ему наутро, когда он спозаранку просматривал флотские новости, казалась вознагражденьем за изобретательность, что натолкнула его на такой способ порадовать Фанни, а также за почтительное внимание к дядюшке адмиралу, заключающееся в том, что Генри Крофорд уже многие годы выписывал газету, которая печатала самые свежие флотские новости. Оказалось, однако ж, что он опоздал. Все те прекрасные первые чувства, которые он надеялся в ней возбудить своим сообщением, уже нашли выход. Но его намерение, доброту его намерения Фанни с благодарностью оценила, горячо его поблагодарила, ибо, подхваченная волною любви к брату, позабыла о своей привычной застенчивости.