- Впервые я его встретил в Берлине в начале тридцать девятого, когда был в первой командировке от АСН. Он выполнял там задание Моссада - вывезти из Германии как можно больше евреев, прежде чем начнется война. Ему тогда едва перевалило за двадцать. Затем я его встретил в Палестине: он служил в английской армии. Это было во время войны, и у него было какое-то секретное задание. После войны говорили, что он то и дело появляется в Европе, покупает оружие, переправляет нелегальных беженцев в Палестину.
- Ты серьезно думаешь, что из этой сумасшедшей затеи может что-нибудь выйти?
- Он умный человек.
- Да, ты прав. Этот Бен Канаан нисколько не похож на тех евреев, которых я знала раньше. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду. О них не думаешь как о борцах.
- А как ты о них думаешь? Ты, я вижу, еще не избавилась от добрых старых предрассудков нашей родной Индианы. По-твоему, еврей - это Абраша, жена которого Сарочка?
- Марк, перестань! Я достаточно работала с врачами - евреями и знаю, какие они высокомерные грубияны. Они ни во что нас не ставят.
- У них комплекс неполноценности.
- Я бы не стала с тобой спорить, если бы ты говорил, скажем, о немцах.
- Что ты хочешь этим сказать, Китти? Мы что же, чистые арийцы, по-твоему?
- Я только хочу сказать, что ни один американский еврей не поменялся бы местом с негром, мексиканцем или индейцем.
- А я тебе толкую, что не обязательно линчевать человека, чтобы узнать, что у него внутри. Да, конечно, евреям в Америке живется неплохо, но отношение к ним таких, как ты, и то, что они два тысячелетия были козлами отпущения, - все это не могло не наложить на них особого отпечатка. Впрочем, почему бы тебе не поговорить об этом с Бен Канааном? Он, кажется, знает, как обращаться с тобой.
Китти сердито вскочила, но тут же оба рассмеялись. Они ведь не могли злиться друг на друга.
- Кстати, что такое Моссад Алия Бет?
- Слово "алия" означает "подниматься", "вставать", "взбираться". Когда еврей едет в Палестину, его называют "алия" - он встает, поднимается. "Алеф", или буква "А" - обозначение легальной иммиграции. "Бет", или "Б" - нелегальной. Поэтому Моссад Алия Бет можно перевести как Организация для нелегальной иммиграции.
Китти улыбнулась:
- Господи, их язык и в самом деле логичен!
Два дня после визита Бен Канаана Китти ощущала тревогу и не находила себе места. Она не могла признаться даже самой себе, что хочет еще раз увидеть этого великана. Марк хорошо знал ее и понимал ее состояние, но делал вид, будто никакого Бен Канаана нет в природе.
Она не отдавала себе отчета, что именно тревожит ее. Неужели та самая американская совесть, о которой говорил Бен Канаан? Она жалела о своем антиеврейском взрыве.
Как-то она спросила, кстати, несколько неуклюже, когда Марк собирается встретиться с Ари. В другой раз Китти тоже довольно неловко намекнула, что было бы хорошо съездить в Фамагусту. Затем она опять рассердилась на себя и решила вовсе не думать больше об этом Бен Канаане.
На третий день Марк услышал, как она беспокойно ходит взад и вперед по своей комнате.
Наконец Китти уселась в темноте в жесткое кресло и, закурив сигарету, решила разобраться в своих чувствах.
Ее не прельщала перспектива быть втянутой против своей воли в странный мир Бен Канаана. Она всегда была трезвой, даже расчетливой. "Китти такая умница", - говорили про нее.
Влюбившись в Тома Фремонта и решив заполучить его, она действовала по хорошо обдуманному плану. Потом разумно вела хозяйство, разумно стряпала, разумно планировала расходы. Китти даже наметила, что их дочь должна родиться весной - тоже из вполне разумных соображений. Она заглушала все свои порывы ради хорошо обдуманных решений.
Что же случилось с ней в эти последние два дня? Какой-то странный человек явился непонятно откуда, наговорил еще более странных слов. Китти видела перед собой жесткое, красивое лицо Бен Канаана, его пронзительный взгляд, читающий в ее душе, как в открытой книге, словно смеясь над нею. Она вспомнила свои ощущения, когда танцевала с ним.
Здесь не было никакой логики. Китти всегда чувствовала себя неловко в обществе евреев и честно призналась в этом Марку. Почему же все это не давало ей покоя?
Наконец она поняла, что не успокоится, пока еще раз не увидит Ари и не обойдет с ним лагеря в Караолосе. Теперь ей казалось: единственный способ покончить с наваждением - это новое свидание с ним, чтобы убедиться, что никакой мистики здесь нет, есть всего лишь банальное, преходящее увлечение. Она побьет Ари его же оружием на его же территории.
Марк не удивился, когда на следующее утро, за завтраком, Китти попросила его назначить свидание с Бен Канавном для осмотра лагерей.
- Родная, я был так рад третьего дня, когда ты приняла свое решение. Пожалуйста, останься при нем!
- Сама не понимаю, что на меня нашло, - оправдалась она.
- Бен Канаан действовал наверняка. Он знал, что ты придешь. Не будь дурой, черт возьми. Если ты поедешь в Караолос, тебе уже не выпутаться. Послушай, хочешь, я тоже откажусь? Сейчас же и улетим отсюда.
Китти покачала головой.
- Любопытство тебя погубит. Ты же всегда была такой благоразумной. Что случилось?
- В моих устах это звучит странно, не правда ли, Марк? Такое чувство, будто меня толкает какая-то неведомая сила. Но можешь не сомневаться: я еду в Караолос, чтобы покончить со всем этим. А не начать.
Марк понял другое: Китти попалась, хотя и не хочет в этом признаться. Оставалось только надеяться, что это ее не погубит.
ГЛАВА 10
Китти протянула пропуск английскому часовому и прошла в зону номер 57, расположенную рядом с детской зоной.
- Миссис Фремонт?
Она обернулась, кивнула и увидела юношу, с улыбкой протягивающего ей руку. Он производил гораздо более приятное впечатление, чем его угрюмый соотечественник.
- Меня зовут Давид Бен Ами, - сказал юноша. - Ари просил встретить вас. Сам он появится через несколько минут.
- А что означает "Бен Ами"? С некоторых пор я интересуюсь еврейскими именами.
- Сын Моего Народа, - ответил Давид. - Мы очень рассчитываем на вашу помощь в операции "Гедеон".
- Гедеон?
- Да, так я назвал план Ари. Вы помните Библию, Книгу Судей? Гедеон должен был отобрать отряд для сражения с мадианитянами. Человек триста. Мы тоже отобрали триста, чтобы сразиться с англичанами. Возможно, параллель слишком вольная. Ари находит, что я впал в сентиментальность.
Китти готовилась к трудному вечеру, но этот мягко улыбающийся юноша обезоружил ее. Прохладный ветер закрутил пыль, и показался силуэт огромного мужчины, в котором Китти безошибочно угадала Бен Канаана. Она набрала полные легкие воздуха и постаралась подавить волнение.
Бен Канаан остановился, они кивнули друг другу. Китти холодно глядела на него, без слов давая понять, что приняла вызов и сдаваться не намерена.
Зону населяли пожилые и очень набожные евреи. Два ряда палаток, битком набитых грязными, неопрятными людьми. Не хватает воды, пояснил Бен Ами, поэтому они и не моются. Люди выглядели слабыми, озлобленными, растерянными.
Они остановились на минуту около открытой палатки, где старик с изможденным лицом что-то вырезал из деревяшки. Старик показал свою работу - связанные колючей проволокой руки, сложенные в молитве. Ари поглядывал на Китти, стараясь уловить ее реакцию.
Здесь все было грязным, гнилым, отвратительным, но Китти готовилась и к худшему.
Они остановились еще раз, чтобы заглянуть в палатку побольше, которая служила синагогой. Над входом был прибит грубо выстроганный символ Меноры, ритуального подсвечника. Перед Китти предстало странное зрелище: старики, раскачиваясь, пели непонятные ей молитвы. Для Китти это был потусторонний мир. Ее взгляд остановился на одном из стариков - бородатый, грязный, он плакал навзрыд.
Давид взял ее за руку и вывел из палатки.
- Несчастный старик, - сказал Давид, - беседует с Богом, рассказывает ему, что прожил безгрешную жизнь, соблюдал все законы, чтил Святую Тору, безропотно переносил любые ниспосланные ему испытания. Он просит Бога избавить его от страданий, ибо вполне заслужил это своей праведной жизнью.
- Старики, - заметил Ари, - никак не поймут, что есть только один мессия, способный избавить их от страданий, - это штык.
Китти посмотрела на Ари - в нем было что-то смертельно опасное. Ари почувствовал неприязненный взгляд и схватил ее за руку.
- Вы знаете, что такое зондеркоманда?
- Ари, не надо… - взмолился Давид.
- Зондеркоманда - это бригада людей, которых немцы заставляли работать в крематориях. Я могу показать вам здесь еще одного старика. Он выгреб кости собственных внуков из печи в Бухенвальде и вывез их на тачке. Так что же, миссис Фремонт, вы видели на своей станции "Скорой помощи" что-нибудь подобное?
Китти вдруг почувствовала, что ее сейчас вывернет наизнанку; в ней возобладала обида, и она, чуть не плача от гнева, выпалила:
- Вы действительно не остановитесь ни перед чем.
- Я не остановлюсь ни перед чем, чтобы показать вам, в каком отчаянном положении мы находимся.
Молча они глядели друг на друга.
- Вы хотели посмотреть детскую зону, - сказал наконец Ари.
- Давайте, и скорее покончим со всем этим, - ответила Китти.
Они прошли по мосту над колючей проволокой, и перед ними предстал бесчеловечный урожай, взращенный войной. В здании стационара стояли длинные ряды коек с туберкулезниками - искривленные рахитом суставы, окрашенные желтухой лица, незаживающие гнойные раны. Потом они прошли в отделение, набитое детьми, в глазах которых застыло безумие.
Они обходили палаты, где лежали подростки, которые должны были закончить школу в сороковом - сорок пятом годах. Абитуриенты гетто, студенты концентрационных лагерей, аспиранты послевоенных развалин - без матерей, без отцов, без дома. Бритые после дезинсекции головы, лица, на которых застыл ужас. Эти озлобленные, плачущие во сне, страдающие недержанием мочи подростки выжили только благодаря собственной хитрости…
Они закончили осмотр.
- У вас тут превосходный медицинский персонал, - заключила Китти, - и детский лагерь прекрасно всем обеспечен.
- Мы обязаны этим не англичанам, - бросил Ари. - Все это - пожертвования нашего народа.
- Ну и что? - сказала Китти. - По мне, пусть манна небесная. Я пришла сюда по велению моей американской совести. Я удовлетворена и ухожу.
- Миссис Фремонт… - начал Бен Ами.
- Оставь, Давид. У некоторых людей один наш вид вызывает отвращение. Проводи миссис Фремонт.
Давид и Китти пошли по палаточной улице. Она обернулась и посмотрела на глядящего ей вслед Ари. Ей хотелось уйти как можно скорее, вернуться к Марку и забыть эти ужасы.
Из палатки, мимо которой они проходили, донесся громкий смех. Счастливый детский смех звучал здесь неуместно. Из любопытства Китти остановилась и прислушалась. В палатке девушка читала вслух сказку. Голос у нее был чудесный.
- Изумительная девчушка, - сказал Давид. - Она творит чудеса.
Снова раздался смех.
Китти подошла к палатке и отогнула брезент. Девушка сидела спиной к входу на деревянном ящике, склонившись над керосиновой лампой. Вокруг нее расположились два десятка ребятишек с широко открытыми глазами. Они разом подняли головы и уставились на вошедших. Девушка прервала чтение, обернулась и встала, чтобы приветствовать гостей. Лампа мигала от сквозняка и бросала причудливые тени на детские лица.
Китти и девушка стояли друг против друга. Глаза Китти расширились, будто она увидела привидение. Она быстро вышла, затем вернулась и еще раз взглянула на девушку.
- Я хочу поговорить с ней наедине, - тихо сказала Китти.
Подошел Ари. Он кивнул Давиду.
- Приведи Карен в школу. Мы будем ждать вас там.
В классной комнате Ари зажег фонарь и закрыл дверь. Китти, бледная, стояла молча.
- Эта девушка напоминает вам кого-то, - внезапно сказал Ари.
Она не отвечала. Ари посмотрел в окно, увидел приближающиеся фигуры Давида и девушки, еще раз взглянул на Китти и вышел.
Оставшись одна, Китти встряхнула головой. Наваждение какое-то. Зачем она пришла сюда? Она изо всех сил пыталась овладеть собой, приготовиться к встрече с девушкой.
Дверь открылась, Китти вся напряглась. Девушка робко шагнула в комнату. Китти всмотрелась в черты ее лица.
Девушка, кажется, что-то поняла, в ее глазах появилось сочувствие.
- Меня зовут… Кэтрин Фремонт, - срывающимся голосом произнесла Китти. - Ты понимаешь по-английски?
- Да.
Какая она чудесная! Глаза девушки сияли, она улыбнулась и протянула Китти руку.
- Я… медсестра. Как тебя зовут?
- Карен, - ответила девушка. - Карен Хансен-Клемент.
Китти присела и предложила ей тоже сесть.
- Сколько тебе лет?
- Шестнадцать, миссис Фремонт.
- Пожалуйста, зови меня Китти.
- Хорошо, Китти.
- Я слышала… ты тут работаешь с детьми.
Девушка кивнула.
- Это чудесно. Понимаешь… я, может быть, тоже буду работать здесь… Мне бы хотелось узнать о тебе побольше. Ты не против?
Карен улыбнулась. Китти ей сразу понравилась.
- Я из Германии… - начала Карен. - Из Кельна. Но это было так давно…
ГЛАВА 11
Кельн, Германия. 1938
Жизнь - чудесная штука, когда тебе семь лет и твой папа - знаменитый профессор Иоганн Клемент, а в Кельне как раз карнавал. Карнавал дело хорошее, но еще лучше - прогулка с папой. Даже в будни. Можно пройтись под липами вдоль Рейна, забрести в зоопарк, где самые замечательные на свете обезьяны, а можно прогуляться к собору и поглазеть на башни, доходящие чуть ли не до самого неба. Лучше же всего отправиться утром с папой и Максимилианом в городской парк. Максимилиан - самая замечательная собака в Кельне, несмотря на то, что у него несколько странная внешность. В зоопарк с ним, конечно, нельзя.
Иногда берут на прогулку и Ганса, но с младшими братьями столько хлопот…
И коль уж ты такая хорошая девочка, то ты любишь, конечно, маму тоже. И тебе хочется взять ее на прогулку вместе с папой, Гансом и Максимилианом, но мама опять беременна и последнее время чувствует себя неважно. Хорошо бы родилась сестричка, хватит и одного брата.
По воскресеньям все, кроме бедняжки Максимилиана - он остается, чтобы охранять дом, - садятся в машину, и папа везет их вдоль Рейна к бабушке в Бонн. Каждое воскресенье у бабушки собирается толпа дядей, теток, двоюродных братьев и сестер, а бабушка готовит массу вкусных вещей.
Скоро, когда настанет лето, они отправятся в путешествие на север или в Шварцвальд, а то и в Баден-Баден с фонтанами и Парк-Отелем. Какое смешное название "Баден-Баден"!
Профессор Иоганн Клемент - ужасно важное лицо. В университете все снимают перед ним шляпу, кланяются и улыбаются.
- Доброе утро, герр доктор!
По вечерам приходят другие профессора с женами, иногда еще человек пятнадцать - двадцать студентов, и папиной комнате тогда негде повернуться. Они поют, спорят и пьют пиво всю ночь напролет. Когда у мамы еще не было живота, она с удовольствием шутила и танцевала с ним тоже.
Сколько на свете чудесных вещей, ощущений, запахов и звуков для счастливой девочки семи лет!
Всего же лучше редкие вечера, когда нет гостей, а у папы - ни работы, ни лекций; тогда вся семья собирается у камина. Господи, какое это счастье сидеть у отца на коленях, глядеть на пляшущий огонь, ощущать запах его трубки и слушать его мягкий низкий голос, читающий сказку.
В тридцать седьмом-тридцать восьмом происходило много странного, непонятного. Люди словно боялись чего-то, говорили шепотом, - особенно в университете. Но все это забывалось, когда наступал карнавал.
Профессору Иоганну Клементу было над чем поразмышлять. В дни повального безумия нужна ясная голова. Клемент был убежден, что течение событий в человеческом обществе подчиняется таким же непреложным законам, как приливы и отливы. Бывают приливы страстей и ненависти, даже полнейшего безумия. Но, достигнув высшей точки, они низвергаются вниз, обращаясь в ничто. В этом беспокойном океане барахтается все человечество за исключением небольшой горстки людей, обитающих на таком высоком острове, что о него разбиваются все приливы и отливы истории. Университет, рассуждал Иоганн Клемент, - как раз такой священный остров.
В средние века тоже был прилив ненависти, крестоносцы поголовно истребляли евреев. Однако время, когда на евреев возлагали вину за великую чуму или отравление христианских колодцев, прошло. В эпоху Просвещения, после французской революции, христиане сами разрушили стены гетто. В это новое время евреи и величие Германии неразрывно связаны между собой. Евреи подчинили собственные интересы высшим интересам человечества и ассимилировались в обществе. И каких великих людей дали миру! Гейне, Ротшильд, Маркс, Мендельсон, Фрейд. Этот список можно продолжать без конца. Как и Иоганн Клемент, они прежде всего и больше всего были немцами.
Антисемитизм так же стар, как человечество, рассуждал Иоганн Клемент. Он есть часть бытия, чуть ли не естественный закон. Менялись только его степень и разновидности. Конечно, лично ему жилось гораздо лучше, чем евреям в Восточной Европе или в полуварварской Африке. Остроконечные шапки, франкфуртский погром - это далекое прошлое.
Пусть Германию захлестывает новая волна антисемитизма, он и не подумает бежать. И конечно же, не перестанет верить, что немецкий народ, с его великим культурным прошлым, рано или поздно покончит с преступными элементами, временно захватившими власть.
На глазах Иоганна Клемента катастрофа следовала за катастрофой. Сначала чудовищные слухи, потом намеки и обвинения в печати, затем бойкот и откровенные издевательства - избиения, выдергивание бород, ночной террор штурмовиков в коричневых рубашках, наконец, концентрационные лагеря.
Гестапо, СС, СД… Каждая немецкая семья оказалась под неусыпным взором нацистов, тиски сжимались все сильнее и сильнее, пока не был задушен последний хрип сопротивления.
Тем не менее профессор Иоганн Клемент, как и большинство евреев в Германии, продолжал верить, что лично ему ничего не угрожает. В этом университете преподавал еще его дед. Это был его, Иоганна Клемента, остров, его святая святых. Он полностью считал себя немцем.
Ей никогда не забыть того воскресенья. Все собрались у бабушки в Бонне. Даже дядя Инго из самого Берлина. Детей отправили играть во дворе, и дверь гостиной закрыли.
На обратном пути в Кельн ни мама, ни папа не сказали ни единого слова. Взрослые иногда ведут себя как дети. Не успели вернуться домой, как ее и Ганса тут же уложили спать Тайные разговоры родителей происходили все чаще, и, если постоять у дверей, чуточку ее приоткрыв, можно было все расслышать. Мама была ужасно расстроена, но папа спокоен, как всегда.
- Иоганн, милый, нам нужно подумать об отъезде. На этот раз беду не пронесет. Дошло до того, что я просто боюсь выйти на улицу с детьми.
- Это ты, наверное, из-за беременности сгущаешь краски.
- Вот уже пять лет ты уверяешь, что все образуется. А становится все хуже и хуже.
- Пока мы живем на территории университета, мы в безопасности.
- Ради Бога, Иоганн! Перестань тешить себя иллюзиями. У нас не осталось ни одного друга. Студенты к нам больше не заходят. Знакомые слово боятся сказать.