Они пришли на третий этаж, тихо постучались и увидели голову Айвора Лльюэлина. Его лицо, мрачное поначалу, при виде подноса расцветилось как в цветном кино.
- Что?! - выговорил он. - Что-что-что?
- Это вам, - ответила Санди. - Как видите, ложка прилагается. Ну, мне пора.
Как истинная герл-скаут она не требовала благодарностей за сегодняшний подвиг. Ей хватило того, что она добавит в мир радости.
- Спокойной ночи, - сказала она и исчезла, как всегда - мгновенно.
Монти собрался было последовать за ней, но его остановила тяжелая рука, опустившаяся ему на плечо.
- Не уходи, - сказал Айвор не совсем внятно, так как рот его был зпбит кремом. - Надо поговорить.
Он усадил Монти в кресло, а сам встал рядом, словно отец, решивший потолковать с любимым сыном. Монти показалось, что сейчас он заговорит о некоторых сторонах жизни, и уже собрался сказать, что он и так все знает о птичках и пчелках, но Лльюэлин начал так:
- Вот, ты терзался у Баррибо из-за одной девицы. Расскажи мне о ней. Ты говорил, что ее отец не позволит тебе жениться, пока ты не проработаешь целый год. Что за глупая идея!
- Глупее некуда.
- Он, должно быть, полный дурак.
- Вот именно.
- Человеку такого сорта я бы не доверил даже вестерн класса Б. Так расскажи об этой девушке, Бодкин. Какая она?
- Вы ее видели на пароходе.
- Не помню. И вообще, я не про вид спрашиваю. Какой она человек?
- Такая, знаете, свежая. Много гуляет.
- Среди цветов, да? Этот тип?
- Не совсем. Она такая… ну, энергичная. Играет в хоккей.
- А, любит коньки!
- Нет, английский хоккей - на траве. Она хорошо играет. Входит в сборную Англии. Потому она и была на пароходе.
- А, вспоминаю. Мясистая, с большими ногами.
Монти вздрогнул. Он знал, что Лльюэлин человек прямой, это все знали на студии. Да, тот называл вещи своими именами, но вещи, и своими, а не Гертруду - мясистой девушкой с большими ногами.
- Я бы так не сказал, - холодно заметил он.
- А я бы сказал, - не сдался Лльюэлин. - Похожа на мою первую жену. Выступала с атлетическими номерами. Я был тогда совсем молодой, и жутко влюбился. После женитьбы она ушла со сцены и так растолстела, что еле могла встать. Вполне обычное явление с девицами такого типа. Вот эта, твоя, бросит хоккей - и пожалуйста! Но я не поэтому советую тебе дать ей под зад.
- Под зад? - удивился Монти. - Это вы мне советуете?
- Именно. "Привет" - и все, хватит. Никогда не женись на тех, кто ставит условия. Так было со мной в Уэллсе, там я влюбился в школьную училку. Знаешь, какое она поставила условие?
- Нет.
- Никогда не догадаешься.
- Куда мне!
- Она сказала, что не будет иметь со мной дела, пока я не освою великую английскую литературу. Сам понимаешь, училка. Английская литература, легко сказать! Шекспир, Милтон, сам знаешь, как их там… ну, ты знаешь. А главное, она ставила условия.
- Что же вы сделали?
- Учился, чуть не умер, даже стал их, гадов, различать, и вдруг смотрю
- не хочу я на ней жениться! Видеть ее не мог. Ну, сбежал в Америку, стал работать у Джо Фишбейна, он тогда был большой шишкой, и наконец, открыл секрет успеха. С тех пор я назад не оглядывался. Старик мне был как отец. В общем, считай, мне повезло, Бодкин, но ведь не может всем и всегда везти. Потому я тебе и советую, держись подальше от тех, кто ставит условия.
- Это не она, это отец.
- Какая разница! Она согласилась с ним, да? Нет, Бодкин, нельзя связываться с попугаем, который повторяет за папочкой. Жениться тебе надо на Санди Миллер. Вот это -ангел. Можно сказать, с риском для жизни приносит мне баварский крем. Подумать страшно! Поймай ее Грейс…
Он остановился, и Монти заметил, что ему действительно страшно. Собственно, он и сам испугался. Предположение Лльюэлина просто потрясло его.
- Она уже в кого-то влюблена, - запинаясь, произнес он. - Ради него приехала в Англию.
- Не знал, не знал. Это она тебе сказала?
- Да.
- Может, ты ее не понял?
- Понял.
- Жаль. А что он хоть за тип?
- Не знаю.
- Надо узнать. Мы не можем допустить, чтобы такая хорошая девушка досталась кому попало. Господи, а вдруг он киноактер? Надо будет точно проверить. Который час?
- Не знаю.
- Во всяком случае, поздно. Тебе пора. Выметайся, Бодкин. Спокойной ночи.
Монти ушел, но не лег спать. Он спустился вниз, открыл дверь на улицу и, стоя на крыльце, стал слушать соловья, о котором упоминала Санди. У того была очень длинная программа, зато прекрасный голос. Наконец соловей умолк, то ли для того, чтобы отдохнули связки, то ли для того, чтобы вспомнить, какая песня идет следующей. Повсюду воцарилась тишина.
Есть что-то успокаивающее в атмосфере сельского дома ранним утром, когда все тихо; но только когда все тихо. Если же вы стоите, пытаясь впитать покой всеми порами, а какой-то грубый голос говорит вам "Замри", и в ваше солнечное сплетение упирается дуло тридцать восьмого калибра, эффект обычно испорчен.
Именно это произошло с Монти Бодкиным и немало его удивило. Он замер. Более того, он лишился дара речи. Вообще он был словоохотлив, но вдруг обнаружил, что сказать ему нечего.
3
Говорила рослая молодая женщина с такой фигурой, что захоти потягаться с ней борец-тяжеловес, ему бы пришлось нелегко. Глаза у нее были как у Медузы Горгоны, чей взгляд с одного раза превращал встречного в камень, а пистолет в ее руке был весомым довеском к этому дару природы. Так и чувствовалось, что он вот-вот выстрелит.
Многие девушки на ее месте растерялись бы, но она знала, что делать:
- Сюда.
"Сюда" означало чулан, обычный атрибут старинных английских усадеб, такой комод под лестницей. Обычно они напоминает Саргассово море, куда заносит различные предметы, отжившие свой век. Чулан, в который пригласили Монти, содержал, среди прочего, треснувшую вазу, разбитый графин, прожженный абажур, несколько пустых бутылок, несколько галош и часть ржавой газонокосилки. Мы называем ее последней, ибо о нее он и ударился подбородком, и крик его мог бы вызвать замечание незнакомки, если бы та в этот самый миг не заперла его на ключ, "оставив мир ему во тьме", как выразился бы поэт Грэй.
Монти любил приключенческие книги и часто задавался вопросом, что чувствуют персонажи, которых заперли в подземелье мрачные субъекты в плащах и шляпах. Сейчас он это знал. Правда с потолка не капало, но больше ничего хорошего сказать он не мог бы. Как он и подозревал, было очень неприятно. Возьмем, к примеру, запах, в котором немалую роль играли галоши.
Время шло, и как бывает, когда ты долго находишься в неподвижности, Монти захотелось потянуться. Он и потянулся, свалив с верхней полки две бутылки и прожженный абажур. Когда они падали ему на голову, он отпрыгнул, и снова запутался в косилке; а ясные, звонкие звуки, вызванные этим, услышал проходящий мимо Лльюэлин, который подумал (и ошибся), что сердце выбило у него два передних зуба.
Перед этим потрясением он был, как выразился бы словарь синонимов, доволен, рад, счастлив, в упоении, в восторге, на седьмом небе. Ходил он на кухню, чтобы отнести туда блюдо из-под крема и замести тем самым следы преступления, а теперь возвращался, словно верный гонец, который пронес важный документ через линию противника.
Ему было чем гордиться, поскольку его падчерица, Мэвис, позвонила как раз перед обедом и сказала, что собирается приехать вечером. Мысль о том, что она повстречает его на лестнице с блюдом в руках была достаточно страшной.
К счастью, все обошлось, но нервное напряжение осталось. Звук, вызванный столкновением Бодкина, бутылок, абажура и косилки раздался внезапно, и Лльюэлин подпрыгнул дюймов на шесть. Сперва ему захотелось поскакать к себе с той скоростью, какую позволит его вес, но любопытство сильнее страха. В чулане кто-то сидел, и надо было узнать, кто. Приложив губы к двери, он сказал:
- Эй!
Услышав это несложное слово, Монти испытал примерно то, что испытала девушка в Канпуре при звуках шотландских дудок. Если помните, она им обрадовалась; обрадовался и Монти. Даже по одному междометию он смог распознать голос, и от мысли о том, что рядом - друг и защитник, красные шарики понеслись по сосудам с такой прытью, словно Монти хлебнул железистой микстуры. Не тратя времени на вопросы, что же понадобилось его спасителю здесь в этот час, он высвободил ногу из-под косилки, снял с головы абажур, прижал губы к двери (конечно, изнутри) и сказал:
- Привет.
- Говорите громче, - отозвался Лльюэлин, - не слышу. Что вы сказали?
- Выпустите меня отсюда.
- Нет, что-то другое. А кто вы?
- Это я, Бодкин.
- Кто, Бодкин?
- Да.
- Тот самый Бодкин, с которым я недавно разговаривал?
- Именно. Монти.
- Что ты там делаешь? Давай рассказывай.
- Меня заперли.
- Кто?
- Грабитель.
- Какой?
- Тут одна девушка грабит дом.
- Да что ты!
- Правда.
- Какая такая девушка?
- Плохая.
- Я спрашиваю, - пояснил мистер Лльюэлин, - потому что сегодня должна приехать моя падчерица. Она сказала, поздно вечером.
- Вы бы меня сначала выпустили!
- Ну конечно, старик! О чем разговор? Только вот, где ключ?
- Он в двери.
- Ах, да. Тогда все просто. А вот скажи-ка, - спросил мистер Лльюэлин, выполнив, как сказали бы на студии, "Эпизод с ключом", после которого Монти вылетел из чулана, словно пробка из бутылки, - эта твоя грабительница, она высокая?
- Не маленькая.
- Блондинка?
- Не разглядел. Темно было.
- Ну, глаза сами светятся. Какие они? Не как у гадюки?
- В этом роде.
- Как она себя вела? Властно? Грозно? Грубо?
- И то, и другое, и третье.
- Так сказать, недружелюбно?
- Вот именно.
- Все ясно, это Мэвис. Вероятно, пошла поздороваться с матерью.
- Ночью?
- Наверное, она приняла тебя за вора, пошла сообщить мамаше, а потом - звонить в полицию.
- В полицию?!
- Я так думаю, уже звонит. На твоем месте я бы скорее лег.
- Сейчас лягу.
- Там они тебя искать не будут. Кстати, а как это все случилось? - спросил Лльюэлин, пока они поднимались по лестнице.
- Я стоял, слушал соловья и вдруг - она.
- Да?
- Говорит: "Замри".
- Почему?
- Да так. Я замер. Потом затолкала меня в чулан.
- А ты не мог что-нибудь сделать?
- Например?
- Ну, свернуть ей шею…
- Нет. Она вытащила огромный револьвер и уперла мне в живот.
- Серьезно?
- Куда уж серьезней.
Мистер Лльюэлин неодобрительно цокнул языком:
- И чему только их учат в нынешних школах!
4
Миссис Грейс Лльюэлин принадлежала к тем счастливым людям, которые засыпают, стоит им закрыть глаза. Но кое-какие вещи могли спугнуть и ее сон, в частности - внезапный визит дочери, которая, как и предсказывал Лльюэлин, пришла поговорить о грабителях.
Верная себе, Мэвис не постучалась в дверь, а хлопнула ею так, что Грейс спросонья подумалось, что это просто взрыв. Мгновенье-другое сильные выражения дрожали на ее устах, но тут она разглядела посетительницу и успокоилась. Она знала по опыту, что на каждое выражение Мэвис, ответит своим, еще более сильным; и благоразумно начала беседу в мирных тонах.
- Это ты, дорогая? Как поздно!
- Машина сломалась. Я думала, так и не доберусь.
- Ты надолго?
- Нет, завтра утром уезжаю. К этим, в Шропшир. Заехала за вещами. А тебе оставлю вот это - и Мэвис доставала кольт тридцать восьмого калибра, который произвел такое впечатление на Монти. - Возьми, хорошая штука.
Грейс с отвращением на него посмотрела. Роковые женщины в трудную минуту полагаются не на оружие, а на свои чары, и то, что Мэвис назвала "штукой" (положив при этом на кровать), ее нервировало. Она недолюбливала револьверы с тех пор, как первый муж, показывая свои трюки в будущем вестерне, прострелил себе ногу. Косметическая маска задрожала на ее лице, когда она крикнула:
- Убери! Он мне не нужен!
- Ну, ну, - спокойно сказала Мэвис. - Это ты так думаешь. Револьвер должен быть в каждом доме, особенно - в таком, на отшибе. Я предупреждала тебя, что скоро явятся грабители. Что ж, они явились.
- Как?!
- Нашла одного в холле.
- Ой, Господи!
- Все в порядке. Я заперла его в чулане.
- Он задохнется!
- Очень может быть. Так ему и надо! Подозрительный тип с похоронным выражением лица и соломенными волосами.
- Соломенными?
- По крайней мере, мне так показалось. Они торчали дыбом во все стороны, когда я ткнула кольтом ему в живот.
- Он что-нибудь сказал? Объяснил?
- Нет. Такой, знаешь, неразговорчивый. И в каком смысле, объяснил?
- В смысле, что он - Бодкин. Да, конечно. У Бодкина волосы соломенные.
- Какой еще Бодкин?
- Новый секретарь твоего отчима. Я же тебе говорила, что наняла человека, чтобы помогать с этой историей киностудии.
- Это я помню. Что ж, будет ему урок не оставлять по ночам двери открытыми. Всякий решил бы, что он - вор. Но если ты его наняла, я думаю, он не опасен. Все-таки, оставлю-ка я револьвер. Никогда не знаешь, когда он может пригодиться. К примеру, захочешь пристрелить Джумбо.
- Ради Бога, не называй его Джумбо.
- Да его все так зовут. Как он ладит с твоим детективом?
- Кажется, неплохо.
- Ничего не подозревает?
- Нет, мистер Адэр очень хороший лакей.
- Такая у них профессия, всё должны уметь. А какой он?
- Уродливый.
- Но хоть умный?
- О, да!
- Смелый?
- Наверное. Разве бывают трусливые сыщики?
- Ну, тогда отдай револьвер ему.
- Да у него свой есть.
- Конечно, и скорей всего не один. Что ж, тогда я за тебя не беспокоюсь.
- А может, останешься?
- Никак нельзя.
- Почему? Ты же с ними незнакома.
- Не со всеми.
При этих словах голос у Мэвис стал мягче, а глаза, которые в обычном состоянии, по словам мистера Лльюэлина, подошли бы гадюке, нежно засветились. Монти сказал бы, что это невозможно в принципе, но она чуть ли не смутилась. Мы не посмеем утверждать, что девица с ее силой характера могла хихикнуть, но какой-то звук она издала и вывела ножкой вензель на ковре.
- Я встретила Джимми Пондера. Помнишь, он был в Каннах?
- В Каннах много кто был.
-Джимми ты должна помнить
- Такой, в очках? Ел суп с присвистом?
- Ничего подобного! - отрезала Мэвис. - Он похож на греческого бога и просто набит деньгами. Совладелец одной ювелирной фирмы.
- Ну как же, припоминаю. "Тиффани".
- Нет, другой. Он прислал мне письмо, что будет в Шропшире.
Когда дело касается ее ребенка, мать всегда прочтет между строк. Грейс показалось, что ей все ясно.
- Дорогая, уж не влюбилась ли ты в него?
- Еще как! Только увижу, начинаю косеть, а сердце бьется как тамтам. Но не думай, что я за него так прямо и выйду. Я должна быть уверена, что не промазала. Мои подруги выходят за греческих богов, а потом кусают локти. Мне нужно мнение со стороны. Поэтому я уговорю их пригласить тебя. Ты его освидетельствуешь, дашь зеленый свет, и тогда - к алтарю!
- Если он сделает тебе предложение.
- Ну, это я гарантирую, - заверила Мэвис.
Глава шестая
А теперь заглянем домой к Гертруде Баттервик. Хороший летописец должен прежде всего знать, когда пришло время перевести дыхание. Аристотель считал, что нужно пичкать читателя без передышки страхом и жалостью; но ошибался. Нельзя все время мучить людей. Душедробительная драма, когда кто-то тычет в кого-то револьвером, должна перемежаться простыми домашними сценами, в которых отцы мирно беседуют с дочерьми, а дочери, соответственно - с отцами. Иначе получится слишком густо. И данный летописец ощущает, что он - на верном пути, переходя от бурного Меллингема к дому 11 по Крокстед Роуд в Западном Далидже, где мистер Баттервик, ("Баттервик, Прайс и Мандельбаум") беседует со своей дочерью, Гертрудой.
То, с чего мы начнем, поистине - в духе Чехова, покажет нам Гертруду, которая прощается со страстным молодым человеком в сиреневато-сером костюме. Человек этот немного мрачен; по-видимому его не радуют фотографии школьной хоккейной команды, развешанные по стенам.
- Значит, так… - сказал он.
- Боюсь, что так, Уилфред.
- Ясно, - мрачно откликнулся молодой человек.
Не успел он уйти, как появился мистер Баттервик.
- Добрый вечер, душенька.
- Привет, пап. Ты сегодня рано.
- Да. Совсем желудок замучил. Решил сегодня уйти пораньше и принять Алка-Зельтцер. Тебе пришло письмо.
- Спасибо, папа. Это от Монти.
- Да? - мистер Баттервик постарался скрыть свои эмоции, но, это ему не удалось. Он разрешил им переписываться, но это не значит, что он был от этого в восторге. - Кстати, а кого это я встретил на лестнице?
- Это Уилфред Чизхолм. Мой друг. Мы сегодня играли с ним в хоккей, и он меня проводил. Он в сборной.
- Что?
- Играет в хоккей за Англию.
- Да? Что ж, пойду поищу лекарство.
Дверь закрылась. Гертруда, мягко улыбаясь, открыла письмо, но улыбка медленно сползла с ее лица, сменившись нахмуренным лбом. Она поджала губы. Как выражался один из Трутней, женщину, играющую в хоккей, легко вывести из себя, и замечания Монти о мистере Баттервике, с его точки зрения - вполне умеренные, произвели на Гертруду неприятное впечатление.
Она и так не отвечала сразу, а это письмо просто требовало ответа. Встала она и подошла к столу с тем самым видом, который у нее бывал, когда рефери удалял ее с поля. Никто бы не поверил, что она вообще способна улыбаться. Выглядела она как человек, собравшийся, намылить кому-нибудь голову. Через минуту-другую она ее мылила.
Гертруда относилась к Монти примерно так же, как учительница из Уэльса к юному Айвору Лльюэлину. Так и просится слово "назидательно". Как та учительница, она хотела такого мужа, у которого выправлены все ошибки. Принимая предложение, она сказала себе, что Монти, который пойдет под венец, будет сильно отличаться от Монти, предлагающего ей руку и сердце.
Представьте, что вы написали пьесу и, прежде, чем показывать ее в столице, решили испробовать в провинции. Когда пьеса еще только на пути в Бродвей или Лондон, вы часто слышите слова: "Вот тут надо подправить". Иногда их говорит режиссер, иногда - местный критик, а то и швейцар, случайно заглянувший на репетицию. В случае с Гертрудой это был внутренний голос. "Вот тут надо подправить" - слышала она, и соглашалась. Привычки надо изменить, недостатки - вытравить. Среди недостатков она выделяла привычку называть ее отца жуликом и шулером; не нравилось ей и пожелание "чтоб он лопнул". Она была любящей дочерью, такие чувства ее огорчали.
Она дописывала четвертую страницу, и дело спорилось, когда вошел мистер Баттервик, похожий на лошадь, у которой есть тайная печаль. Желудок совсем разгулялся, а лекарство кончилось.
- Ты занята, душенька? Прости, не хотел мешать…
- Заходи, папа. Я просто пишу Монти.
- Так я и думал, что письмо от него. Как он, здоров?