- Мери!
Мери снова остановилась.
- Это Ромули во всем виноват… Он диктовал. Я хотел совсем не так, а он говорит - так нужно.
- Нехорошо так шутить, Зурико…
- Я не шутил, Мери… Я, Мери… Ты думаешь, я правда такой уж плохой?..
- Нет, не думаю…
Мы медленно двинулись по свежему снегу. Снег все валил, не переставая дул холодный ветер. Мы шли молча. Прошли мимо моего дома, мимо укутанной снегом чинары.
- Здесь похоронен мой Мурада…
- Знаю…
- Я очень любил Мураду, больше всех на свете. Я одинаково люблю его, бабушку, Иллариона и Илико…
- Знаю, Зурико.
- С каждым днем я любил его все сильнее. И Мурада очень любил меня… Я с ним как с человеком разговаривал… Когда он умер, я готов был покончить с собой… От любви человек и впрямь может сойти с ума!.. Тебе холодно?
- Холодно…
- А мне не холодно!
Я скинул тулуп и набросил его на плечи Мери. Руку я не убирал. Так мы и шли по свежему снегу. Шли и молчали… Миновали дом Мери…
- Согрелась?
- Согрелась, Зурико.
- Ты ведь знала моего Мураду?
- Да…
- Он очень любил тебя. Он часто говорил мне: "Мери славная девочка, она лучше всех, таких глаз, как у Мери, нет ни у одной девочки. Мери очень добрая и умная девочка…" Мурада очень любил тебя, так же, как меня, даже больше, чем меня, он никогда не лаял на тебя… Ты ведь тоже любила его?
- Да, Зурико, очень любила, очень.
- Мери!
- Что, Зурико?
Я нежно обнял Мери, привлек к себе и зарылся лицом в ее распущенные волосы. Мери плакала, плакал и я. Снег валил хлопьями, и ветер был, и луна, и солнцe, и любовь, и слезы, и много, много снега. Спросить у Илико, так и радоваться было нечему - ветер, снег. мир рушится. А я радовался и этому ветру, и луне, и солнцу, и моей любви, и этим белым-белым хлопьям снега.
ОДИННАДЦАТЬ ПУДОВ КУКУРУЗЫ
Любимую свинью Илико - чистокровную йоркширку с огромными обвислыми ушами, маленькими, за плывшими жиром глазами и коротким, смешно вздернутым рылом - все село звало Серапионой.
Свинья поросилась дважды ежегодно, и каждый раз - ранней весной и осенью - производила на свет двенадцать розовых кругленьких поросят. Илико, конечно, продавал их и зарабатывал на этом весьма не дурно. В годы войны Илико стал обменивать поросят на кукурузу.
Не удивительно, что Илико души не чаял в Серапионе, называл ее кормилицей и буквально на руках носил. Сам не доест, а свинью накормит. Стоило только похвалить Серапиону - и Илико таял. Он тут же бросался угощать вас водкой и ненаперченным табаком, обещал лучшего поросенка со следующего опороса и бог знает еще что! Мы с Илларионом прекрасно знали об этой слабости Илико и наперебой восхваляли десятипудовую йоркширку.
Вот и сейчас мы сидим под тенистой яблоней во дворе Илико, с уважением поглядываем на развалившуюся тут же Серапиону и мирно беседуем.
- Ну и свинья! В жизни не видел такой! - говорит Илларион.
- Кормилица моя! Сокровище мое! - Илико нежно щекочет Серапионе брюхо. Свинья блаженно щурит глаза и хрюкает. Илико с умилением смотрит на покрасневшие, вздувшиеся соски свиньи. Двенадцать сосков! Двенадцать породистых поросят! Бог даст, не сегодня-завтра Серапиона благополучно разрешится, и тогда - принимай, Илико, мешки с золотистой кукурузой!
- И где ты достал такую породистую свинью, Илико? - спрашиваю я.
- Э, дорогой мой, это длинная история… Прабабушка Серапионы досталась в приданое моей бабушке Каленти, царство ей небесное! Говорят, неважная была свинья, больная, дед Харитон даже постыдился держать такую дрянь и решил выгнать ее со двора…
- Напрасно, лучше бы прирезал ее! - сказал Илларион.
- Да кому она была нужна больная! Время тогда было другое, не то что сейчас…
- Сейчас война… Народ нуждается… - сказал я.
- И то правда… Туго приходится людям… Нам-то еще ничего, а вот в Ленинграде, говорят, в дни блокады, люди кошек ели…
- Да что в Ленинграде! Я улыбнуться боюсь даже в собственном доме! - сказал Илларион.
- Это почему же? - не понял Илико.
- А потому… Стоит мне показать зубы, как мой петух этаким коршуном кидается на меня, - думает, во рту у меня кукурузные зерна!
- А ты зарежь его! - посоветовал я.
- А потом ты будешь каждое утро кукарекать и будить меня, да? - спросил Илларион.
- Так вот, - продолжал Илико, - заупрямился, оказывается, дед Харитон. Не желаю, говорит, видеть ее в моем доме. А моя бабушка Каленти прямо на стенку лезет: вы, говорит, ничего не понимаете, это, говорит, породистая свинья, погодите, она еще покажет себя! И что же, бабушка, оказывается, была права! Моя Серапиона и есть потомок того дохлого поросенка.
- Да она лучше некоторых молодцов! - сказал я.
- Зурикела, ведь ты умный парень! - просиял польщенный Илико. - Ну-ка, скажи по совести, разве моя Серапиона не достойна всяческого уважения?
- А по-моему, Илико, дорогой, ты ее просто недооцениваешь, казал Илларион. - На кой черт тебе эта разбойничья фотография деда Харитона с закатившимися глазами? Пригласи нашего Павлушу-фотографа и закажи ему портрет Серапионы; лучше этого портрета что ты можешь повесить в комнате?
- Илларион Шеварднадзе, если эта свинья не лучше тебя, чтоб я ее гроб вынес из своего дома, - сказал Илико и так посмотрел на Иллариона, что я понял: назревал скандал, и это в то время, когда заветная бутылка с водкой была уже так близко! Я подмигнул Иллариону нашел тоже время шутить, и сказал:
- Не обращай на него внимания, Илико! Твоя свинья только говорить не умеет, а так совсем как человек.
Илико испытующе взглянул на меня. Я выдержал взгляд. Тогда Илико встал и, бормоча что-то под Нос, пошел за водкой.
- Нашел время шутить! - набросился я на Иллариона.
- Идите вы все к черту! - огрызнулся Илларион. - Уже и слова нельзя вымолвить! Может, кланяться прикажете этой вонючей свинье!
Илико принес бутылку водки, три стакана и пару заплесневелых чурчхел. Первые два стакана выпили молча, кивнув друг другу головой. Перед третьим стаканом Илико держал речь:
- Зурикела, теперь ты считаешься ученым человеком. Правда, со страшными мучениями и переживаниями, но все же дотащился ты до девятого класса. Ну вот, если не учил, так хоть слышал, может быть, что нашим предком была обезьяна.
- А какой же еще предок мог быть у тебя, как не обезьяна? - вставил Илларион. Теперь он ничем не рисковал - бутылка с водкой стояла перед ним. Но Илико будто и не слышал.
- Я хоть и не особенно силен в науке, но думаю, что это не совсем правильно. Мне кажется, что у разных людей были разные предки. Взять, к примеру, Серапиона Сепертеладзе… его предком наверняка была свинья. Посмотри на мою Серапиону и на Серапиона Сепертеладзе! Чем не близнецы? Говорить не умеет? Ну и что же? Ведь рождаются немые люди? Вот так и моя Серапиона…
- А вот я расскажу об этом Серапиону Сепертеладзе, он тебе покажет предков! - сказал Илларион.
- Пожалуйста, расскажи! Что он и сам, думаешь, не знает! - парировал Илико. - Да я тебе лучше скажу. Видишь Иллариона? - продолжал он, обращаясь ко мне. Илларион насторожился.
- Ну, вижу…
- Знакомо тебе его упрямством
- Ну, положим, знакомо…
- Ты видел, как он смеется1 Это же ослиный рев! - Я был вынужден согласиться. - А его длинные уши ты тоже видишь? - возражать не приходилось: факт был налицо. - А теперь, если можешь, докажи мне, что предок Иллариона не был ослом!
Илларион поперхнулся чурчхелой и закашлялся. Отдышавшись, он встал, взял шапку и, не произнеся ни слова, направился к калитке. Потом с сожалением оглянулся на бутылку, вернулся, наполнил стакан, одним духом выпил и так же молча пошел к выходу. И только дойдя до калитки, он обернулся и крикнул:
- Ну, одноглазый черт, ты еще попляшешь у меня!
Илико удовлетворенно посмеивался.
…Приближался долгожданный день появления на свет божий йоркширского потомства. Ко двору Илико началось паломничество будущих свиновладельцев. Сдав положенный пуд кукурузы, они получали расписку следующего содержания:
"Я, Илико Чигогидзе, получил от гражданина такоro-то один пуд кукурузного зерна, взамен обязуюсь выдать ему одного поросенка (указывался пол новорожденного), после того как перестанет сосать".
Переговоры проходили довольно мирно, в атмосфере дружбы и взаимопонимания, если не считать одного обстоятельства: каждый покупатель старался во что бы то ни стало заполучить себе поросенка-самку.
- Люди! - сокрушался Илико. - Где это видано, чтобы свинья рожала двенадцать самок!
- Почему же, - отвечали ему. - У Кучулия Цинцадзе, например, двенадцать дочерей!
- Пожалуйста, в таком случае договаривайтесь с Кучулия и Серапионой, и пусть Кучулия выдает вам расписки! Я ничего не знаю больше!
- Илико Чигогидзе, будь ты немного моложе, вырвал бы я у тебя твой проклятый язык! - бесился Кучулия.
- Будь я немного моложе, распорол бы тебя по швам! - наступал Илико.
Были среди покупателей и такие, которые пытались выторговать саму Серапиону. Но Илико здраво смотрел на жизнь своим единственным здоровым глазом. Душу запродал бы, но Серапиону ни за что.
- Ну, что тебе еще нужно? - приставал к нему Аслан из Суреби. - Отдаю за свинью коня и двести штук отборной дранки в придачу. Договорились?
- Ищи дурака, дорогой Аслан! Сейчас военное положение: коня могут забрать в кавалерию, а моя Серапиона кому нужна?
- Продай свинью, пока не поздно! - пугал Аслан. - Все равно ей пропадать, - Гитлер на Hocy!
- Поживем - увидим, дорогой Аслан. А ты не знаешь, не из-за моей ли свиньи Гитлер напал на нас? - спрашивал Илико,
После этого Аслану оставалось безнадежно махнуть рукой и уйти.
Однажды вечером Илико пришел к нам и свалил под мушмулой мешок с кукурузой.
- Что это, Илико? - спросила бабушка.
- Вчера я выдал одиннадцать расписок на потомство Серапионы, - объявил Илико, - и получил одиннадцать пудов кукурузы. Теперь до осени мне хватит.
- Почему одиннадцать? - удивилась бабушка. - Ведь Серапиона всегда рождает не меньше двенадцати поросят?
- Одного поросенка я дарю твоему прохвосту. И вот кукурузу тоже. Не обижайся, Ольга. Знаешь ведь, как я люблю этого лоботряса.
- Боже милостивый, пошли счастья и радостей Илико Чигогидзе и всей его семье. Пусть наполнится его дом добром, - прослезилась бабушка и поцеловала Илико в лоб.
- Ночью сходим на мельницу, через час зайди за мной! - сказал мне Илико и ушел…
…Уже брезжил рассвет, когда я и Илико с мешками муки на плечах возвращались домой. На ветвях деревьев, унизанных курами, точно соревнуясь друг с другом, старательно драли горло петухи. Вдруг мы услышали ужасающий вопль.
- Это Машико кричит, - сказал Илико. - Неужели извещение о сыне получила, несчастная?..
Мы ускорили шаг.
- Угораздило же проклятую сдыхать в моем дворе! - причитала Машико. - Попробуй теперь убеди этого одноглазого, что я тут ни при чем!
Охваченный страшным предчувствием, Илико выронил мешок и, сразу обессилев, опустился на землю. Я стремглав помчался ко двору Машико, подбежал к плетню - застыл от ужаса: у самой калитки лежала и жалобно похрюкивала похудевшая до неузнаваемости Серапиона. Тут же валялось двенадцать крохотных поросячьих трупов!
- Что случилось, Машико? - с трудом выговорил я.
- Несчастье, несчастье, Зурикела. Вот тут через дыру в заборе пролезла - и пожалуйста… Сколько раз я предупреждала его: приглядывай, старый черт, за свиньей, не позволяй ей лазить куда вздумается! Не послушался, окаянный!.. Теперь пусть локти кусает! Собрались соседи - пострадавшие, сочувствующие и просто любопытные. Последним во двор пришел Илико. Побледневший, осунувшийся, он долго смотрел на Серапиону, потом снял шапку, в сердцах швырнул ее на землю и сказал:
- Где твоя справедливость, господи?! Совести у тебя нет! Что мне теперь делать?
- Крепись, Илико! - раздались ободряющие голоса. - Ничего ведь страшного не случилось: свинья жива, и все будет в порядке! При ее-то темпераменте!..
- А как быть с кредиторами? - сокрушался Илико.
- Обойдется как-нибудь…
- Соседи, люди добрые, согласны ждать до следующего опороса? - обратился Илико к кредиторам.
Наступило неловкое молчание.
- Ну как, подождем? - спросил кто-то.
- А что ты с ним поделаешь? Не отбирать же у него теперь кукурузу! Да и черта с два он ее отдаст! Кругом захохотали. Даже Илико улыбнулся. Инцидент близился к благополучному концу. Но тут неожиданно в толпу ворвался разъяренный Серапион Сепертеладзе.
- Эй ты, черт одноглазый, - набросился он на Илико, - последний раз предупреждаю: или перемени имя своей проклятой свинье, или я за себя не ручаюсь! При свидетелях заявляю!
- Ты что, пьян или белены объелся! Чего орешь?! - огрызнулся Илико.
- Он еще спрашивает! Половина села собралась у моего дома, - слышали, говорят, Серапион разрешился поросятами! Бабы к жене лезут с соболезнованиями!.. А он еще спрашивает!.. Убью обоих - и тебя и Твою паршивую свинью!..
Толпа покатывалась со смеху, и вместе со всеми хохотал Илико. Вырывавшегося из рук Серапиона насилу отвели домой.
- А поросята-то оказались самками… Все двенадцать… - проговорил Илико и искоса поглядел на Кучулию Цинцадзе.
Соседи понемногу разошлись. Остались только я, Илларион, Илико и Серапиона.
- Погубила она меня, - сказал Илико.
- Пойдем-ка домой, - сказал Илларион.
- Пойдем, Илико! - сказал я.
В ту ночь мы справили поминки по безвременно погибшим поросятам…
АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ
Шло время. Дни, не похожие друг на друга, как испеченные в золе бабушкины лепешки, сменялись днями. И каждый новый день приносил новую радость. Отцы, мужья, сыновья, братья возвращались в родные дома.
Из нашей семьи на фронте не было никого, но я каждый день вместе со всеми выходил на дорогу встречать грузовики, на которых возвращались в село раненые и увешанные орденами бойцы. Вместе с друзьями я обнимал и целовал их.
Незнакомые смущенно улыбались, знакомые ласково трепали меня по щеке и замечали, что я здорово вырос и возмужал. Радость, счастье и мир, неожиданно покинувшие наше село четыре года назад, вновь возвращались к нам. И село встречало их, как встречает мать давно потерянного и вновь обретенного сына.
Шла весна 1945 года…
Под щедрыми лучами солнца цвела пробудившаяся природа. Вдали, на склонах бархатистых гор, паслись стада. Воздух был наполнен ароматом полевых цветов.
В школе занятий уже не было. Мы готовились к выпускным экзаменам.
Я и Мери с утра шли на край села, к старой заброшенной мельнице, усаживались в тени огромного орехового дерева и занимались.
Вот и сегодня мы сидим под деревом и готовимся к грузинскому языку.
- Стихи ты должен знать наизусть, - говорит Мери. - Вот послушай - это Галактион.
В сердце мечта таится, Небо - полоской ясной. Юноша: "Стой, девица!" Девушка: "Сгинь, несчастный!"
- Моя бабушка здесь бы сказала: чтоб ты провалился сквозь землю, бессовестный, - говорю я.
Мери смеется и закрывает мне рот рукой - не мешай, мол.
Потом я читаю свои любимые стихи, которые, хотя их и нет в программе, я обязательно прочту на экзамене:
На Ксани и Арагви снова Луга окрестные в цветах, И терпкой патокой медовой Опять кипят твои уста.
Мери сидит, обхватив колени руками, и смотрит куда-то вдаль, в бездонную синеву неба, где плывут еле заметные белые хлопья облаков.
Через тысячу лет я тебя призываю, иди, Стану горсткою пепла я в молниях жарких твоих… - продолжаю я.
- Ты, я вижу, опять стихи сочиняешь?! - раздалось вдруг у самого моего уха.
Я подскочил словно ужаленный и обернулся. Передо мной стоял улыбающийся Илларион.
- Мы к экзаменам готовимся. Здравствуй, Илларион!
- Вижу, вижу, как вы готовитесь… Ну, здравствуйте! - Илларион сел.
- Как у вас идут дела?
- Заканчиваем, дядя Илларион, - ответила Мери.
- Заканчиваете или только начинаете?
- Что ты, Илларион! Остался всего один экзамен! - сказал я.
- Э, дорогой мой, экзамены у вас только начинаются! Ты, пожалуйста, не прикидывайся простачком?..
Я прекрасно понял Иллариона, но сделал наивное лицо и пожал плечами.
Илларион сначала долго, старательно ковырял палкой землю, потом поинтересовался, есть ли у меня табак. Узнав, что нет, достал свой, не спеша скрутил самокрутку, затянулся, выпустил длинную струю дыма и вдруг произнес речь, подобно которой я никогда еще от него не слышал:
- Человеческая жизнь, дети мои дорогие, похожа на мельницу. Видите то колесо? Колесо - судьба, а вода, бегущая по желобу, жизнь человека. Вода - великая сила, дети. Вода сильнее огня, сильнее ветра, вода сверлит камень. И как ты направишь эту силу, так и будет вертеться мельничное колесо… Разный народ приходит на мельницу - один за мукой, другие за крупой, третьи и вовсе без дела сидят целый день, прислушиваются к грохоту жерновов и уходят… Помимо, построили мы колхозную мельницу и пустили по желобу нашу речушку Лаше. Билась, билась вода, да так и не сумела сдвинуть колесо с места - силенок не хватило. Тогда мы подвели второй рукав реки, и пошло дело! Завертелось колесо, да еще как! Понимаете, к чему я это говорю? Две реки - это надежнее, вернее!.. Вот вы скоро заканчиваете среднюю школу и собираетесь, конечно, продолжать учебу… Это хорошо, но… В городе люди почему-то быстро забывают родное село, друзей, товарищей… Ты поедешь в город, дочка? - вдруг обратился Илларион к Мери.
- Вряд ли, дядя Илларион… Не сумею..
- Ну тогда еще ничего! Значит, и Зурико не сбежит от нас! - Илларион похлопал меня по плечу и встал.
Мери смущенно потупилась.
- Весь мир открыт для вас, дети, весь мир. А мы с Илико, как этот старый камень, - сказал Илларион и показал на брошенный посреди двора мельничный жернов. Большая серая ящерица взобралась на него и, зажмурившись, нежилась на солнце…
…Аттестаты зрелости вручали нам в торжественной обстановке, на чаеприемном пункте, который в особых случаях служил также клубом.
Духового оркестра в нашей школе не было, поэтому играть туш пригласили из района похоронных оркестрантов. До начала торжественного заседания духовой оркестр по заказу Ромули исполнил песню "Был сыночек у мамаши". Потом я попросил оркестрантов сыграть что-нибудь более жизнерадостное и сунул семь рублей в карман главному, тому, что играл на кларнете. Оркестр грянул "Эй, братишка Спиридон". Затем кто-то попросил исполнить "Хасанбегуpу", но главный отказался - этого, говорит, наш оркестр не гложет исполнить, колоратура, мол, не получается.
К полудню все, наконец, собрались, и торжественное заседание началось. В президиуме сидели учителя и родители лучших учеников. Бабушки моей на собрании не было - ей нездоровилось, - поэтому один стул в президиуме пустовал.