Через десять минут он возник при параде - накрахмаленная сорочка, широкий галстук с павлиньим глазом, вельветовые брючки в обтяжку.
С коротким звонком в дверь ввалился Толя Зыбков, растрепанный, распаренный, блаженно жмурящийся, тоже с цветами, изрядно помятыми в автобусной давке, и… с балалайкой.
- Наш Дед, он же Копылов Михаил Александрович, задержится, - объявил он с порога. - Невесту на вокзал провожает.
- Как на вокзал?! Он же обещал быть здесь вместе с Настей.
- Настя, Георгий Петрович, было бы вам известно, - шкатулочка с сюрпризами. Когда договаривались, она, видите ли, забыла, что именно в этот вечер ее троюродная тетка в Звенигороде справляет… не помню только что день ангела или серебряную свадьбу… Конечно, очень жаль, что Настя не украсит наше общество, ну а Мишка быстр на ногу, моментально обернется…
Цветочки вот… Извиняюсь, подарочного вида они уже не имеют. Приходилось оберегать от внешней агрессии инструмент, гордость маэстро.
Балалайка - гордость маэстро - была без футляра, дешевенькая, неказисто-облезлая. Толя непочтительно сунул ее в угол возле входных дверей, прямо на мои ботинки.
- Маэстро лучшего места для инструмента не нашел? - заметил я.
- Не балую, Георгий Петрович. Не привередлива.
Мужчинам, чтоб они не попадались под ноги, не мешали накрывать стол, приказано было не вылезать из моего кабинета. Толя вооружился парой бутылок минеральной воды, пил, отдуваясь, и лоснился. Сева с любопытством на него поглядывал.
- Папа, у тебя обаятельные помощницы, - сказал он.
Толя хмыкнул.
- Вы не согласны? - повернулся к нему Сева.
- Согласен, - пропыхтел Толя, набулькивая себе второй стакан - Волчица тоже выглядит обаятельной… когда не рычит.
- Рычит?..
- А вы думаете - людоедством занимаются молча?
- Она - людоедка?!
- Пусть это вас не пугает - мальчиков она переваривает с трудом, а потому за ними и не охотится.
Сева попытался дать сдачи:
- Но для вас она, конечно, делает исключение?
- Приходится. Раз нет других - хватай тех, кто рядом. Терпим.
- Кого это вы терпите? - Сама Ирина с накаленными у плиты щеками ворвалась к нам.
- Вас, Ирина Михайловна. Ваше обаяние нам приходится терпеть. - Толя раздвинул в улыбочке круглую физиономию.
Ирина повернулась к Севе.
- "Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде…"
- Представьте себе, и я примерно то же подумал, только, конечно, другими словами, - обрадованно подхватил Сева.
- Раз уж вы столь проницательны, то догадайтесь - зачем я сюда сейчас пожаловала?
- Наверно, чтоб пригласить нас к столу.
- Не угадали! Во-первых, наша компания еще не в полном составе, а во-вторых, пирог с капустой пока не дошел, а в-третьих… Вот ради этого третьего я и пожаловала: считаю, что крепкой настойки, которую приготовила Екатерина Ивановна, может и не хватить. Надо учитывать - четверо мужчин! Неплохо бы срочно купить бутылочку или две коньяка. А теперь еще раз проявите свою проницательность, молодой человек, скажите мне: кто должен совершить сей подвиг?
- Берегитесь лжепророков и берегитесь пророчествовать! - торжествующе возвестил Толя Зыбков.
Сева смиренно принял:
- Понимаю. Этот подвиг должен совершить я.
- Умница. И не медлите!
Сева ушел, Ирина выкурила с нами сигарету, скрылась на кухне. Толя Зыбков узрел Мыслителя на столе, взял его в руки, долго вертел, наконец непочтительно перевернул его вверх ногами, присвистнул.
- А скамеечка-то!
Низенькая скамеечка, на которой восседал Мыслитель, была с украшением - по нижнему краю шел простенький ступенчатый узор. Я как-то не обратил на него внимания.
- Это поразительно, Георгий Петрович! Недостаточно, видите ли, сидеть на удобной скамеечке, желаем еще и на красивой… Откуда эта странная потребность в красоте? Бабушка обезьяна, похоже, ею совсем не грешила.
И мы, склоняясь над перевернутым Мыслителем, заговорили о необходимости искусства…
Тема наша не скоро иссякла, а Миша все еще не появлялся. Вошла Катя, уже без передника, без кухонного румянца на лице, тщательно причесанная, со следами косметики, в светлом праздничном платье.
- Все готово. Может, начнем, чтоб не томиться?.. Да, а где же Сева?
- Послан за коньяком.
- Он давно уже вернулся. Сунул коньяк и мгновенно исчез. Я думала, он поспешил к вам… Ну-ка, ну-ка, пойду взгляну, что он там?..
Минут через десять Сева появился. Он был почему-то без своего ультрамодного галстука, лицо чуть бледно и как-то асимметрично. Я не успел его спросить, что с ним, как на столе зазвонил телефон.
7
Совсем незнакомый мужской голос:
- Товарища профессора Гребина Георгия Петровича мне, если можно.
- Слушаю вас.
- Из отделения милиции беспокоят. Капитан Кумушкин. Вопрос один к вам, если разрешите.
- Из милиции?.. Да, прошу.
- Вам известен такой гражданин… Копылов Михаил Александрович?
- Что с ним?
- Да вот задержан…
Через пять минут я уже бежал вниз по лестнице.
Довольно просторная, не слишком светлая комната милиции, перегороженная барьером, вызывала ощущение суровой отрешенности даже заброшенности, словно находилась не рядом с шумной, залитой вечерним солнцем московской улицей, а где-то на глухой железнодорожной периферии.
У входа скучающе подпирал косяк дверей дюжий милиционер, за барьером маячили красные околыши, а у стены на скамье под плакатом, уныло призывающим к борьбе с пьянством, четверо - нахохленный Миша Дедушка и длинноволосые долговязые парни. У двоих оскорбленно постные физиономии праведников, у третьего же физиономия деформирована, безобразно распухли губы - тут уж не до праведности, углублен в себя.
Миша встряхнулся, поспешно вскочил навстречу мне, придавленный, ставший, казалось, ниже ростом, жалко улыбнулся:
- Не дошел до вас, Георгий Петрович. Вот… свернуть пришлось.
- Прошу прощения…
Офицер милиции, крепенький, ладный, с приветливо-официальным лицом, живыми оценивающими глазами.
- Капитан Кумушкин. А вы, если не ошибаюсь, профессор Гребин. - С осуждающей властностью в сторону Миши: - Прошу оставаться на месте. Если понадобитесь, позовем… Пройдемте в кабинет, товарищ Гребин, там все выясним.
- З-зыб-бы, гад, выб-бил… - простонал парень с деформированной физиономией.
Кумушкин не обратил внимания на стон.
В тесном кабинетике с канцелярским столом, с окном на дворовую детскую площадку с качелями Кумушкин сменил официальную приветливость на начальственную озабоченность.
- Произошло следующее… - без предисловий начал он. - Магазин "Гастроном" по нашей улице, тот самый, что напротив скверика, думаю, вам хорошо известен… Ну так вот, некий молодой человек вышел из него с авоськой там или пакетиком, откуда торчали горлышки бутылок. За ним сразу, увязалось трое молодцов… Вы их только что имели честь лицезреть, правда, не в том геройском уже обличье, какое они обычно имеют на улице… В скверике они обступают этого молодого человека, происходит очень знакомая для нас картина - хваткая лапа на авоську, разумеется, с увещеванием: мол, алкоголь вреден для здоровья!.. При этом, учтите, сквер вовсе не безлюден и прохожие, как всегда, и старушки с колясочками, и отдыхающие на скамейках пенсионеры, девочка собачонку на поводке прогуливает. Конечно, хозяин бутылок пытается негодовать - тычок в живот, а может, и в челюсть, парень оседает на землю, а молодцы, прихватив авоську с бутылками, резвым галопчиком… Да наткнулись. На него. На Копылова… Он действительно у вас работает?
- Он мой ассистент. Знал его еще студентом. Могу со всей ответственностью…
- Да, да, товарищ Гребин! - с некоторым энтузиазмом, не дав даже договорить, соглашается со мной Кумушкин, - Нет никакой необходимости убеждать меня в порядочности вашего ассистента. Вам верю и ему верю! Он не напал на них с кулаками, а предложил вернуть отнятое и, должно быть, потребовал извиниться. Но это же уличные герои, их трое на одного… Первыми с кулаками набросились, конечно, они…
- М-да-а. Опрометчиво.
- То-то что опрометчиво. Двое сразу легли, а вот третий бросился бежать, но, должно быть, со страху забыл, что уносит украденную авоську. Ваш ассистент нагнал его и… в спешке неосторожно сработал - до крови и, похоже, зубы выбил.
- И вы это ему вменяете в вину?
- Лично я - нет.
- Ну тогда большая просьба - побыстрей отпустить его. Нас ждут.
Капитан Кумушкин с минуту сочувственно разглядывал меня, вздохнул.
- Вам придется все-таки выслушать меня до конца… Значит, герои шляются по газончикам, потерпевший сидит, съежившись, на дорожке, а в скверике, разумеется, переполох. И, конечно же, недобрыми словами нас вспоминают, милицию: мол, когда нужно, ее нет! Девочка с собакой самой разумной оказалась - добежала до постового. Десяти минут не прошло, молодцы даже очнуться не успели, как лежали, так и лежат. И ваш ассистент честно показывает - так-то и так, напали, сбили с ног того вон товарища. А потерпевший товарищ, когда постовой повернулся к нему, в глаза заявляет: "Никто на меня не нападал, ничего не знаю, сами сцепились, а постороннего втягиваете". И покупочку свою с бутылочками уже в руках держит…
- Как? - изумился я. - Почему?..
Снова на меня сочувственный взгляд капитана Кумушкина.
- Испугался, - просто объяснил он. - Эти копеечные разбойнички могут потом припомнить. И другие молчали по той же причине - от греха подальше. Не каждый же может постоять за себя против троих, как ваш ассистент… Словом, народу много, а свидетелей-то нет.
- Ну-ну, тем более должны принять решительные меры - терроризируют население.
- Э-эх! - с досадой выдохнул капитан Кумушкин. - Меры? Какие?.. Может, прикажете собственными силами молодцов проучить?
- Да боже упаси!
- Вот именно, упаси нас от всякого своеволия, мы первые подчинены закону. А господин закон от нас потребует: выкладывай доказательства на стол! И что же можем положить? Первое - заявление благородного заступника, которое отвергается даже тем, за кого он заступился. Второе - следы жестоких побоев, нанесенные всем троим, вплоть до выбитых зубов. Третье пояснительная справочка к делу: Копылов Михаил Александрович - мастер по каратэ, а пользоваться этим опасным мастерством равносильно применению холодного оружия… И как вы считаете, что скажет после этого закон?..
Я с минуту подавленно молчал.
- Но почему же потерпевшего не пригласили в отделение милиции? - неожиданно удивился я. - Почему здесь внимательно не побеседовали с ним?.. Почему из-за труса должен страдать порядочный человек? Из-за подлого труса!
Кумушкин огорченно покрутил фуражкой.
- То-то и оно. Пока разваливающихся на части молодцов собирали с газонов, потерпевший словно сквозь землю провалился. Да, постовой допустил промашку. Он не наш - из ГАИ. Спасибо ему на том, что согласился пост покинуть.
- Странные фокусы выкидывает жизнь, - заговорил я подавленно очевидное недоказуемо, подлость ненаказуема, а самоотверженность непростительна. Да неужели это вас не ужасает, товарищ Кумушкин?
- А я себя, товарищ Гребин, в рукавичках держу. На нашей работе возмущаться да кипеть - быстро испаришься, на дело тебя не останется.
- И как же вы нынешнее дело решите? Каким холодным способом?
- В три этапа, товарищ Гребин, в три этапа. Первый этап, можно считать, уже совершен - обратил пристальное внимание на этих подонков. Им мое внимание - нож острый, за каждым из них наверняка хвост тянется. А сейчас - второе: прощу их великодушно…
- К-как?!
- А вы хотите, чтобы я их к скамье подсудимых притянул? Они-то сядут, да рядом с собой усадят Анику-воина. И кому закон больше отвалит - этот вопрос мы с вами уже рассматривали. Так не лучше ли прохвостов отпустить, чтобы самоотверженного парня спасти? Или вы думаете иначе, товарищ Гребин?
- М-да! Двойная бухгалтерия.
- К сожалению, еще третий пунктик есть. И очень неприятный.
Благородный Аника переусердствовал - высадил одному зубы. Вот этот не успокоится, потребует медицинского освидетельствования, получит соответствующую справку, вместе с заявлением подсунет ее мне или кому-то выше. Тогда уж я бессилен остановить разбирательство.
Я молчал, я покорно ждал, когда капитан. Кумушкин сообщит новый спасительный ход конем.
- Ради страховки, - продолжал он деловито, - в протокол придется внести пунктик - вставить зубы за счет Копылова. И предвижу - начинающий уголовничек станет торговаться, потребует золотые…
- М-да-а…
- Советую согласиться, иначе за зубы Копылов может заплатить не только деньгами.
Капитан Кумушкин поднялся, плечистый, грудастый, серьезный, явно довольный собой. Я молчал.
8
Миша шагал вместе со мной в угрюмом молчании. Отравленным чувствовал себя и я, однако сказал:
- Не самоедствуй, Михаил. В жизни случается и похуже.
- И в самом деле, - выдавил Миша, - дешево отделался. Всего-навсего золотые зубы в поганый рот. Впредь будь умней - когда бьют да грабят, ходи спокойно сторонкой… - И его прорвало: - Этот хлюст сломал меня сейчас, Георгий Петрович. Парни что, они издалека показательно видны - обычные подонки. Даже в родниковой воде грязь оседает, в людях - тоже.
Отфильтровать ее несложно. Но вот когда ядовитая соль растворяется, она неразличима, чистая-то вода отравой становится. Со стороны - нормальный человек, культурный, на вид даже приятный, мухи не обидит, старушке место в автобусе уступит. Лапушка! Ну как к такому с сочувствием не отнестись, плечо не подставить, в разговоре душу не открыть. И, конечно же, ждешь, что и он тебе - плечо, душу, сочувствие… А ты-то для него пустое место, так себе, невзаправдашний. Зачем ему считаться с тобой… Стою перед ним, у него и галстук помят, и физиономия набок, поди и коленки дрожать не перестали, а глядит на меня эдак холодно и прозрачно - "Никто меня не трогал, знать не знаю, сами сцепились"… В руках-то держит авоську с бутылками, которую я ему отвоевал и вернул. Сам выворачивайся, а я в сторону уйду, и совесть у меня спокойнешенька. Георгий Петрович, тридцать с лишним лет живу на свете, а такого бесстыдства еще не встречал…
- За всю жизнь одного встретил… Значит, не так и много на свете таких прохвостов.
- Уж не хотите ли сказать, Георгий Петрович: радоваться я должен?.. Не могу! Один такой сотни людей заразить может. Вот и я себя теперь чувствую уже не тем, каким к вам бежал.
- Эй, Миша! Истерикой пахнет.
- Нет, Георгий Петрович, все думаться будет: кто из людей меня не скашлянув продаст? Ну а если я с подозрением к людям, то они ко мне с распростертыми объятиями, что ли? Нет! Тоже станут подозревать. И от меня пойдет эдакая проказа во все стороны.
- Не лги на себя, Миша! Или я не знаю тебя? Того быть не может, чтоб случайный подлец твою веру в людей сломал.
- А вдруг да, Георгий Петрович?
- В тебе талант сидит, Миша. Не к наукам, уж прости, а к вере в людей. Насколько знаю, ты тут всех превосходишь.
- Спасибо на добром слове, но только кто быстро бегает, тому лучше не спотыкаться - скорей других калекой окажется. Вот и я с разгончику сильно споткнулся…
Мы подошли к нашему подъезду. Миша замолчал. У него сейчас в лице явственно проступал костячок - выперли лобные бугры, провалились виски, в скулах какая-то мослаковатая жесткость и несолидный птичий нос из неухоженной бороды.
У входа висели почтовые ящики с номерами квартир, из нашего торчала вечерняя газета, я захватил ее по пути. Вместе с газетой пришло письмо. Не мне - Гребиной Екатерине Ивановне.
Встревоженная Катя встретила нас у дверей.
- Ну наконец-то!.. Что произошло?
За ее спиной в моем кабинете слышался тенористый голос Толи Зыбкова.
- Досадная случайность. Зови всех к столу. Нам с Мишей срочно надо хватить по большой стопке… Да, вот тебе какое-то письмо…
Катя взяла письмо, озадаченно повертела, нахмурилась, спрятала, громко и строго возвестила:
- К столу, гости дорогие! К столу! Просим…
Полуобняв Мишу за плечи, я ввел его в столовую. Косой луч солнца из окна ломался в стекле графинов, разбивался на брызги на ребрах фужеров.
Вдруг я почувствовал, как окаменели под моей рукой плечи Миши. И словно выпрыгнуло на меня лицо Севы - брови на известковом лбу, остекленевшие, широко расставленные глаза. Двиганье стульев, шарканье ног, будничные реплики…
Я снял руку с Мишиных плеч, шагнул вперед. Оборвался нутряной хохоток Толи Зыбкова, все замерли, и только звенел на столе кем-то задетый фужер.
Судорогу стиснутого рта Миши не укрывает даже борода, а взгляд темный, плавающий, уходящий от стеклянно выкатившихся глаз Севы.
- Он?.. - выдохнул я Мише.
Миша молчал, убегал взглядом от меня.
- Это он, Миша?!
- Георгий Петрович… - с сипотцой, через силу. - Извините, мне лучше уйти…
- Нет, зачем же… - Голос Севы был неестественно высок, тонок, вот-вот сорвется. - Зачем же… Уйду лучше я. И, собственно, зачем я вам на вашем вечере?
Однако не двинулся, ожидая, что ему возразят. И не ошибся. Ирина повела туго сведенными бровями в мою сторону.
- Что случилось?
Я не ответил ей, бросил Севе:
- Да, тебе лучше уйти.
Сева встряхнулся, деланно повеселел, двинулся к двери легким, с прискоком шагом. На пути его стоял Миша - глядел мимо Севы, не шевелился.
Сева запнулся и остановился перед ним. С минуту стояли друг перед другом подобранный, чуть сутулящийся, глядящий мертвым, касательным взглядом Миша и бледный, с вежливой виноватой улыбочкой Сева.
- Вы же должны понять, мне приходилось выбирать: быть благородным, но изувеченным или неблагородным, да целым, - произнес Сева уже не срывающимся, просто тихим, с искренней вкрадчивостью голосом.
Миша не ответил, не пошевелился.
Острый, словно заточенный профиль Ирины Сушко, рысья прозелень в прищуре Толи Зыбкова и обморочно бескровное, с разлившимися зрачками лицо матери.
Сева поспешно скользнул мимо Миши. Я увидел легкий перепляс его спины:
"Ты ушла, и твои плечики…"
9
Я помог Кате собрать со стола. Невеселым же получился наш обед, гости не засиделись… И балалайка Толи Зыбкова простояла в углу у дверей на моих ботинках, никто о ней и не вспомнил.
Мы сели друг против друга в кухне и стали ждать - его, выгнанного сына, которого стыдились. Он мог и не прийти в эту ночь - обидеться, испугаться предстоящего разговора, решиться на разрыв. Но это была бы уж слишком большая жестокость к нам.
Катя перебирала на коленях вязанье, а я глядел в глухое ночное окно.
Почему-то вспомнилась рабочая цепочка за ним, цепочка людей перекидывающих кирпичи - слева направо, слева направо… Стена, отделяющая наш двор от торговой базы, на днях была закончена.
- Георгий… - произнесла Катя.
И я вздрогнул.
- Мне очень бы не хотелось добавлять, Георгий… Но письмо… То самое, что ты принес…
Должно быть, мой взгляд был совсем затравленным, так как Катя стала виновато оправдываться:
- Не сейчас, так завтра ты все равно же узнаешь. Такое не спрячешь, Георгий…
- Говори, все вытерплю, - сказал я. - В полный сосуд долить нельзя.
- Письмо от той женщины, Георгий…
- Из Сибири?