– Ах, астролог… тот самый Гармахис, который победил гиганта? Теперь я вспомнила. Я рада, что он пришел. Пусть остается. Скажи, уважаемый астролог, может твое волшебное зеркальце рассказать, что означает мой сон? Какая странная вещь – сон, который обволакивает разум паутиной тьмы и вынуждает следовать своей воле. Где рождаются эти страшные видения, которые поднимаются над горизонтом нашей души, точно луна на полуденном небе? Кто наделяет эти образы силой выходить из глубин памяти и оживать? Какие силы теребят раны, сталкивая прошлое с настоящим? Быть может, они приносят нам какие-то вести? Возможно ли, что время той полусмерти, которую мы называем сном, является для них опорой и позволяет соединять оборванные нити, когда-то соединявшие судьбы? Говорю тебе, сам Цезарь стоял только что рядом со мной в том сне и сквозь тогу произносил зловещие слова предостережения, только я не могу вспомнить о чем. Ответь мне на эти вопросы, разгадай эту загадку, о египетский сфинкс, и я укажу тебе путь к счастью и богатству лучше, чем все твои звезды. Ты принес мне знамение, так растолкуй же его.
– Я пришел вовремя к тебе, о могущественная царица, – ответил я, – ибо я обладаю познаниями в области толкования снов. Сны, как ты верно угадала, являются дверью, через которую те, кто пребывает в царстве Осириса, могут время от времени оказываться рядом с нами. Знаки и слова, которые мы видим и слышим во сне, эхом доносят до нас то, что слышно в Царстве Истины, где они обитают, и эти знаки доступны для понимания посвященным смертным. Да, сон – это лестница, по которой к нам в различных обличьях спускаются посланники богов-охранителей. Ибо, о царица, для тех, кому известен ключ к тайне, безумие наших снов обладает куда большим смыслом и имеет намного больше определенности, чем язык мудрости и событий нашей жизни в минуты бодрствования, которая в действительности и является сном. Ты увидела великого Цезаря в окровавленной одежде, он обнял принца Цезариона и увел его с собой. Узнай же тайный смысл твоего видения. Ты действительно видела самого Цезаря, пришедшего к тебе из Аменти в собственном обличье, так что его невозможно не узнать. Обняв своего сына Цезариона, он подал знак, что ему и ему одному он передает свое величие и свою любовь. Тебе приснилось, что Цезарь увел его от тебя. Когда он его увел, это значит, что он увел его из Египта в Рим, чтобы короновать в Капитолии, сделать императором Рима и повелителем всех провинций. Об остальном ничего не могу сказать, это скрыто от меня.
Так я объяснил тогда ей это видение, хотя сердце подсказывало мне более зловещий смысл. Но не стоит пророчить дурное царям.
Тем временем Клеопатра встала и, откинув полог из тончайшего газа, защищавший ее от комаров, села на край ложа. Глаза ее были устремлены на меня, а руки теребили концы драгоценного пояса.
– Поистине, – воскликнула она, – ты мудрейший из астрологов. Ты сумел заглянуть в мое сердце и в дурном на первый взгляд знамении увидел добрый знак.
– Да, – произнесла Хармиона, стоявшая рядом со мной, потупив глаза, и в ее нежном голосе мне послышалась горечь. – Пусть недобрые слова никогда больше не оскорбят твоего слуха, и пусть дурные знамения обходят тебя стороной, а все зло пусть оборачивается для тебя благом.
Клеопатра заложила руки за голову, откинулась назад и посмотрела на меня полузакрытыми глазами.
– Покажи мне теперь что-нибудь из своей магии, египтянин, – сказала она. – На улице сейчас жарко, и я до смерти устала от этих иудейских послов и от их разговоров об Ироде и Иерусалиме. Я ненавижу этого Ирода, о чем он узнает в свое время. И сегодня я не стану принимать его послов, хоть и не прочь поговорить на иудейском. Так что ты умеешь? Знаешь какие-нибудь новые фокусы? Клянусь Сераписом, если ты колдуешь не хуже, чем пророчишь, можешь рассчитывать на место при дворе с хорошей оплатой и щедрыми подарками, если твоя возвышенная душа не гнушается подарков.
– Нет, – ответил я, – все мои фокусы стары, но мне известны такие формы магии, к которым прибегают очень редко и с большой осторожностью. Тебе, о царица, они, возможно, еще не знакомы. Ты не боишься чар?
– Я ничего не боюсь. Можешь показывать мне самое страшное. Хармиона, подойди, сядь рядом со мной. Но постой, а где остальные девушки? Ирас и Мерира? Они ведь тоже любят магию.
– Не спеши их звать, – остановил я ее. – Колдовство плохо действует, когда собирается много людей. Смотрите же! – И, не спуская с нее глаз, я бросил свой жезл на мраморный пол и прошептал заклинание. Какое-то мгновение жезл лежал неподвижно, потом, когда прозвучали магические слова, начал медленно извиваться. Затем согнулся, поднялся на один конец и стал раскачиваться из стороны в сторону. Затем он вдруг покрылся чешуей и превратился в змею, которая принялась ползать и яростно шипеть.
– И это ты называешь колдовством? – презрительно воскликнула Клеопатра, хлопнув в ладоши. – Да это старый, как мир, фокус, который может показать любой фокусник на базаре. Я такое видела уже много раз.
– Подожди, не торопись, о царица, ты видела еще не все, – возразил я, и как только я произнес эти слова, змея распалась на части, и из каждой части появилась новая длинная змея. Новые змеи тоже распались на части и породили новых змей, и так продолжалось до тех пор, пока вскоре весь пол не покрылся толстым слоем змей, которые шипели, ползали и свивались в клубки. Потом по моему знаку змеи собрались вокруг меня и начали медленно заползать мне на ноги, потом выше и выше, пока я весь не покрылся многослойным панцирем шипящих змей так, что осталось открытым только лицо.
– Какая гадость, это ужасно! – воскликнула Хармиона и уткнулась лицом в колени царицы.
– Довольно, колдун, довольно! – промолвила царица. – Твоя магия поразила нас.
Я взмахнул обвитыми змеями руками, и в тот же миг все они исчезли. Под ногами у меня одиноко лежал черный жезл с наконечником из слоновой кости.
Женщины переглянулись и удивленно покачали головами. Я поднял жезл и, скрестив на груди руки, встал перед ними.
– Царица довольна моим жалким искусством? – скромно спросил я.
– О да, египтянин! Никогда раньше я подобного не видела! С этого дня ты становишься придворным астрономом с правом бывать в покоях царицы. У тебя в запасе есть еще подобные фокусы?
– Конечно, о царица Египта. Велите немного затемнить покои, и я покажу вам еще одно диво.
– Я даже немного боюсь, – сказала Клеопатра, – и все же, Хармиона, выполни то, что просит Гармахис.
Занавеси были опущены, и в покоях стало темно, как будто наступили сумерки. Я подошел к Клеопатре и встал рядом с ней.
– Посмотри сюда, – строго приказал я, указывая жезлом на то место, где до этого стоял. – И ты увидишь то, что у тебя в мыслях.
Какое-то время обе женщины молча и со страхом всматривались в пустое место.
Потом перед ними появилось облачко. Очень медленно оно сгустилось и приобрело некое подобие мужской фигуры. В полутьме очертания фигуры трудно было рассмотреть, и она то делалась четче, то таяла.
А потом я громко крикнул:
– Дух, заклинаю тебя, явись!
И как только я это произнес, нечто воплотилось в человека, которого было очень ясно видно, и имел он облик державного Цезаря. Тога его была наброшена на лицо, а тунику заливала кровь из сотен ран. Он простоял какой-то миг, потом я взмахнул рукой, и он исчез.
Я повернулся к двум женщинам, сидящим на ложе, и увидел, что прекрасное лицо Клеопатры искажено ужасом. Алые губы ее посерели, глаза были широко раскрыты, и она вся дрожала.
– Кто ты, человек, если можешь вызывать мертвых в мир живых? – вскричала она.
– Я придворный астроном, колдун или слуга царицы – как будет угодно, – ответил я, рассмеявшись. – Значит, царица увидела того, кто был у нее в мыслях?
Не ответив, она встала и вышла из опочивальни через другую дверь.
Потом встала Хармиона и отняла от лица руки, которыми в страхе закрылась.
– Как ты это сделал, мой царственный Гармахис? – спросила она. – Скажи, потому что я боюсь тебя.
– Не бойся, – ответил я. – Возможно, ты видела лишь то, что было в моем воображении. Все вещи в нашем мире не более чем тень. Так как же ты можешь уразуметь их сущность или понять, что существует в действительности, а что только кажется? Скажи лучше, как все прошло? Не забывай, Хармиона, это дело должно быть доведено до конца.
– Прошло все очень хорошо, – ответила она. – Но к завтрашнему утру об этом будет знать уже весь дворец, и тебя начнут бояться так, как не боялись еще никого в Александрии. Прошу, следуй за мной.
Глава IV
О привычках Хармионы и о признании Гармахиса Богом любви
Назавтра я получил письменное уведомление о том, что назначен астрологом и главным магом царицы, с указанием суммы жалованья и привилегий, полагающихся мне в этой должности, и надо сказать, весьма значительных. Во дворце мне были выделены комнаты, из которых ночью я мог подниматься на высокую сторожевую башню и оттуда наблюдать за звездами, чтобы читать их пророчества и сообщать о них. Как раз тогда Клеопатра была чрезвычайно озабочена политическими делами, и, не зная, чем закончится жестокая борьба между рвущимися к власти могущественными римскими группировками, но очень желая сблизиться с сильнейшей, она постоянно советовалась со мной и спрашивала, о чем говорят звезды. Я же читал их так, как было выгодно мне, помня о своих высоких целях, руководствуясь интересами дела, которому себя посвятил. Антоний, римский триумвир, пребывал тогда в Малой Азии и, по слухам, был очень зол на Клеопатру, потому что ему донесли, что она якобы враждебно относится к триумвирату и что ее военачальник Серапион даже сражался на стороне Кассия. Но Клеопатра не уставала повторять мне и другим, что Серапион действовал против ее воли. Однако Хармиона поведала мне о том, что, как и в случае с Аллиеном, виноват во всем был злосчастный Диоскорид, ибо, руководствуясь именно его предсказанием, Клеопатра тайно послала Серапиона с войском на помощь Кассию. Впрочем, это не спасло Серапиона, поскольку, чтобы доказать свою невиновность, она приказала найти своего полководца Серапиона, скрывавшегося в святилище, и казнить. Горе тем, кто исполняет волю тиранов, если чаши весов склоняются не в их сторону! Серапион был убит.
Тем временем у нас все складывалось как нельзя лучше, потому что головы Клеопатры и ее окружения были настолько заняты делами заграничными, что ни она, ни кто-либо даже не задумывался о том, что Египет может восстать. День ото дня в каждом египетском городе наших сторонников становилось все больше и больше, даже в Александрии, которая более походит на заграничный город, чем на египетский, настолько все здесь было чуждо и враждебно нам. Ежедневно все новые сомневающиеся переходили на нашу сторону и клялись верно служить нашему делу священной клятвой, которую нельзя нарушить. Мы чувствовали, что наши замыслы – на крепком основании. Каждый день я уходил из дворца и советовался с дядей Сепа, встречаясь в его доме с сановниками и верховными жрецами, преданными Кемету и жаждавшими его освобождения.
Я часто виделся с царицей Клеопатрой и с каждым разом все больше удивлялся широте и ясности ее редкого ума, который своим богатством и блеском напоминал ткань, сплетенную из золотых нитей, расшитую драгоценными камнями и переливающуюся на свету. Она немного побаивалась меня, поэтому старалась поддерживать со мной дружбу и спрашивала меня о таких вещах, которые никак не были связаны ни с астрологией, ни с предсказаниями. Часто я видел и госпожу Хармиону, даже более того, я постоянно видел ее где-нибудь недалеко от себя, хотя и не слышал, как она приходила или уходила. Ее легкие шаги были почти беззвучны, и я замечал ее, только когда она уже была совсем рядом и поглядывала на меня сквозь свои длинные опущенные ресницы. Для нее не было заданий слишком сложных: что бы я ей ни поручал, она все выполняла с охотой и быстро, день и ночь она трудилась для меня и во благо нашего дела.
Но когда я благодарил ее за преданность и говорил, что в свое время ей это воздастся, она топала ногой, надувала губы, как недовольное дитя, и отвечала, что, хоть я и постиг множество наук и великий ученый, но не знаю самого простого: служение во имя любви не требует благодарности и само является наградой. И я, глупец, не имея никакого опыта в науке любви и не замечая и не понимая женщин, полагал, что она говорила о своей любви к Кемету и что служение нашей общей цели для нее высшая награда. Но когда я начинал хвалить ее возвышенный дух и выражать свое восхищение ее верностью отчизне, она сердилась, начинала плакать и убегала, оставляя меня в величайшем недоумении. Ибо тогда мне ничего не было известно о том, как терзалась ее душа. Не догадывался я и о том, что, сам того не желая, пробудил в ней страстную любовь и что страсть эта мучила, терзала, жгла ее сердце, и оно кровоточило, словно в него вонзили тысячи стрел. Я не знал… Но откуда мне было это знать, если я смотрел на нее не иначе как на помощницу, как на полезный инструмент для достижения нашей общей священной цели? Ее красота не трогала меня, даже тогда, когда она склонялась ко мне и ее дыхание касалось моих волос, я думал о ней не как о женщине, а смотрел так, как человек смотрит на красивую статую. Какое дело до подобных душевных услад мне, поклявшемуся в верности Исиде и отдавшему себя своей отчизне – Египту! О боги, призываю вас в свидетели, я невиновен в том, что стало причиной моих бед и несчастья для земли Кемет!
Какая странная вещь – женская любовь, такая незаметная, хрупкая в начале, когда только зародилась, и такая всеохватывающая, грозная под конец! Когда она рождается, это ручеек, тоненькой струйкой выбивающийся из самого сердца скалы. А что потом? Потом это могучая река, по которой плывут караваны богатых кораблей, которая орошает огромные земли, наполняя их радостью и счастьем. А бывает, что она превращается в неуправляемый бушующий поток, который, разливаясь, смывает все, что было посеяно с такой надеждой, выходит из берегов разума, смывает эту надежду, превращает в руины дворцы чистоты и храмы веры. Ибо, когда Незримый создавал законы мироздания, он вложил в них как одну из составных частей зерно женской любви, и теперь от его непредсказуемого развития зависит мировое равновесие. Она превозносит ничтожных до необозримых высот власти и высокородных низвергает в прах. И потому, пока существует женщина, это таинственное создание природы, это истинное чудо света, Добро и Зло всегда будут идти рядом. Неподвижно стоит она и, ослепленная любовью, плетет нить нашей судьбы, льет чистую воду и сладкое вино в чашу горечи и отравляет благотворное дыхание жизни ядом своих желаний. Куда бы ты ни шел, она всегда будет перед тобой. Ее слабость – твоя сила, ее власть – твоя погибель. От нее ты берешь начало и к ней приходишь. Она – твоя рабыня, хотя все же держит тебя в плену. Ради нее ты забываешь о чести, ради нее открываются замки и рушатся преграды. Она неисчерпаема, как океан, она переменчива, как небо, и имя ее – Непредсказуемость. Мужчина, не пытайся ускользнуть от женщины, не пытайся отделаться от женской любви, ибо, куда бы ты ни сбежал, она все равно останется твоей судьбой, и все, что ты делаешь, ты делаешь ради нее!
Так и вышло, что мне, Гармахису, который никогда не задумывался об этих материях, чьи помыслы всегда были бесконечно далеки от женщин и их любви, суждено было пасть оттого, что я презирал и на что даже не обращал внимания. Дело в том, что Хармиона… Она полюбила меня. За что – не знаю. Эта любовь была порождением ее сердца, и о том, к чему привела эта любовь, будет рассказано позже. Я же, ничего не подозревая, относился к ней как к сестре и шел с ней рука об руку к нашей заветной цели, ни о чем не задумываясь.
Время шло, и наконец настал тот день, когда со всеми нашими приготовлениями было покончено.
Вечером накануне той ночи, когда должен был быть нанесен удар, во дворце проходило шумное празднество. В тот день я встретился с дядей Сепа и командирами отряда в пятьсот воинов, которые должны были завтра в полночь, после того как я убью Клеопатру, ворваться во дворец и перебить римских и галльских легионеров. Незадолго до этого я подкупил начальника стражи Павла, который, после того как я провел его через ворота, стал абсолютно послушным. Частью угрозами, частью посулами щедрой награды я убедил его завтра ночью по моему сигналу отпереть небольшие ворота на восточной стороне, а дежурить тогда должен был именно он.
Итак, все было готово. Цветок свободы, который рос двадцать пять лет, должен был вот-вот распуститься. Вооруженные отряды были собраны в каждом городе Египта, от Абу до Ату, их дозорные уже ждали гонца с известием о том, что Клеопатра умерла и трон занял Гармахис, потомок древних фараонов Египта.