Билл помахал рукой и пошел вниз по течению. Я достал из мешка обе бутылки и понес их на дорогу, где из железной трубы вытекал родник. Пониже трубы лежала доска. Я приподнял ее и, поплотнее загнав пробки, опустил бутылки в воду. Вода была такая холодная, что пальцы и вся кисть сразу онемели. Я положил доску на место и ушел в надежде, что никто не найдет вино.
Я взял свой спиннинг, прислоненный к дереву, захватил банку с наживкой и сачок и пошел на плотину. Ее соорудили, чтобы сделать реку пригодной для сплава леса. Творило было поднято, и я сел на одно из обтесанных бревен и смотрел, как спокойная перед запрудой река бурно устремляется в водоскат. Под плотиной, там, где вода пенилась, было глубокое место. Когда я стал наживлять, из белой пены на водоскат прыгнула форель, и ее унесло вниз. Я еще не успел наживить, как вторая форель, описав такую же красивую дугу, прыгнула на водоскат и скрылась в грохочущем потоке. Я нацепил грузило и закинул лесу в пенистую воду у самой плотины.
Я не почувствовал, как взяла первая форель. Только начав выбирать лесу, я понял, что клюет, и вытащил форель из белой пены у водоската. Форель билась, сгибая удилище почти пополам, и я провел ее над плотиной и снял. Это была хорошая форель; я ударил ее головой о бревно и, когда она, затрепетав, вытянулась, опустил ее в мешок.
Пока я снимал ее, несколько форелей прыгнули на водоскат. Не успел я наживить и закинуть лесу, как еще одна клюнула, и я вытащил ее так же, как первую. Очень скоро я набрал шесть штук. Все они были приблизительно одной величины. Я положил их рядышком, голова к голове, и смотрел на них. Они были красивого цвета, твердые и крепкие от холодной воды. День был жаркий, поэтому я распорол им брюхо и выпотрошил, вынув все внутренности вместе с жабрами, и закинул все это на тот берег. Потом спустился вниз, вымыл форели в холодной гладкой и плотной воде перед плотиной, нарвал папоротника и уложил все форели в мешок: слой папоротника, потом три форели, потом еще слой папоротника, потом еще три форели, сверху тоже прикрыл папоротником. Переложенные папоротником форели были очень красивы. Я взял раздувшийся мешок и положил в тень под дерево.
На плотине было очень жарко, и я поставил банку с червями в тень, рядом с мешком, достал книгу и уселся под деревом почитать, дожидаясь, когда Билл придет завтракать.
Было немного за полдень, и тени маловато, но я сидел, прислонившись к стволу двух сросшихся деревьев, и читал. Читал я А.Э.Мэзона - замечательный рассказ о том, как один человек замерз в Альпах и провалился в ледник и как невеста его решила ждать ровно двадцать четыре года, пока тело его покажется среди морен, и ее возлюбленный тоже ждал, и они все еще ждали, когда подошел Билл.
- Много наловил? - спросил он. Он держал и спиннинг, и сачок, и мешок с форелями в одной руке и был весь в поту. За шумом плотины я не слыхал, как он подошел.
- Шесть штук. А ты?
Билл сел, раскрыл мешок, положил крупную форель на траву. Он вынул еще три - одна больше другой - и положил их рядышком в тени дерева. Лицо у него было потное и счастливое.
- А твои какие?
- Помельче.
- Покажи.
- Я уже убрал их.
- Все-таки скажи, какие они?
- Они все с твою самую маленькую.
- Врешь!
- К сожалению, нет.
- Всех на червяка брал?
- Да.
- Вот лентяй!
Билл положил форели в мешок и пошел к реке, размахивая открытым мешком. Брюки его промокли до самого пояса, и я понял, что он удил, стоя в воде.
Я поднялся на дорогу и достал наши бутылки вина. Они были холодные. Пока я возвращался под деревья, влага бусинками выступила на бутылках. Я разложил завтрак на газете, откупорил одну бутылку, а другую прислонил к дереву. Билл подошел, вытирая руки, с мешком, набитым папоротником.
- Ну, посмотрим, что это за вино, - сказал он. Он вытащил пробку, поднял бутылку и отхлебнул. - У-у! Даже глаза щиплет.
- Дай попробовать.
Вино было холодное как лед, с горьковатым привкусом.
- Не так уж плохо, - сказал Билл.
- Спасает то, что холодное, - сказал я.
Мы развернули свертки с едой.
- Курица.
- А вот крутые яйца.
- Соль есть?
- Сначала яйцо, - сказал Билл, - потом курица. Это даже Брайан понимал.
- Он умер. Я прочел вчера в газете.
- Ну? Не может быть!
- Верно. Брайан умер.
Билл положил наполовину очищенное яйцо.
- Джентльмены! - сказал он, развертывая кусок газеты и доставая куриную ножку. - Я действую в обратном порядке. Во имя Брайана. В честь Великого Гражданина. Сначала курица, потом яйцо.
- Интересно, в какой день бог сотворил курицу?
- Ах, - сказал Билл, обсасывая ножку, - откуда нам это знать? Не нужно задавать вопросы. Короток наш жизненный путь на земле. Будем же наслаждаться, веровать и благодарить.
- Съешь яйцо.
Билл жестикулировал, держа куриную ножку в одной руке, а бутылку в другой.
- Насладимся благословенными дарами. Попользуемся птицами небесными. Попользуемся плодами виноградных лоз. Хочешь немножко попользоваться, брат мой?
- Пей, брат мой, прошу тебя.
Билл сделал большой глоток.
- Попользуйся, брат мой. - Он передал мне бутылку. - Отгоним сомнения. Не будем рыться обезьяньими руками в священных тайнах курятника. Примем это чудо на веру и возгласим в простоте души - прошу тебя, присоедини свой голос к моему, - что же мы возгласим, брат мой? - Он ткнул в меня куриной ножкой и продолжал: - Я скажу тебе. Мы возгласим - я лично горжусь этим и хочу, чтобы ты, брат мой, преклонив колена, возгласил вместе со мной. Да не устыдится никто преклонить колена здесь, среди великой природы! Вспомни, что леса были первыми храмами господа. Преклоним колена и возгласим: не ешьте этой курицы, ибо это Менкен.
- Возьми, - сказал я, - попользуйся немножко вот этим.
Мы откупорили вторую бутылку.
- А в чем дело? - спросил я. - Ты не любил Брайана?
- Я любил Брайана, - сказал Билл. - Мы были как родные братья.
- Где ты с ним познакомился?
- Я с ним учился в школе Святого Креста, с ним в с Менкеном.
- И с боксером Фрэнки Фричем, - сказал я.
- Неправда. Фрэнки Фрич учился в Фордхэмском университете.
- А я учился в школе Лойолы вместе с епископом Мэннингом.
- Неправда, - сказал Билл. - Это я учился в школе Лойолы с епископом Мэннингом.
- Ты пьян, - сказал я.
- От вина?
- Вероятно.
- Это от сырости, - сказал Билл. - Нужно убрать эту собачью сырость.
- Выпьем еще?
- Это все, что у нас есть?
- Только две бутылки.
- Знаешь, кто ты? - Билл с нежностью смотрел на бутылку.
- Нет, - сказал я.
- Ты агент Лиги трезвенников.
- Я учился в школе Богоматери с Уэн Б.Уилером, главой Лиги.
- Неправда, - сказал Билл. - Это я учился в Коммерческом училище Остина с Уэн Б.Уилером. Он был нашим старостой.
- Все равно, - сказал я, - долой кабаки!
- Ты прав, дорогой одноклассник, - сказал Билл. - Долой кабаки, и я погибну вместе с ними!
- Ты пьян.
- От вина?
- От вина.
- Все может быть.
- Хочешь вздремнуть?
- Давай.
Мы легли головами в тень и смотрели вверх, сквозь сучья деревьев.
- Спишь?
- Нет, - сказал Билл. - Я думаю.
Я закрыл глаза. Приятно было лежать на земле.
- Послушай, - сказал Билл. - Что у тебя с Брет?
- А что?
- Ты был когда-нибудь влюблен в нее?
- Был.
- И долго это тянулось?
- С перерывами, а вообще очень долго.
- О черт! - сказал Билл. - Прости, милый.
- Ничего, - сказал я. - Теперь уже мне наплевать.
- Правда?
- Правда. Только я предпочел бы не говорить об этом.
- Ты не сердишься, что я спросил?
- Чего ради я стал бы сердиться?
- Я буду спать, - сказал Билл. Он закрыл лицо газетой. - Послушай, Джейк, - сказал он, - ты правда католик?
- Формально.
- А что это значит?
- Не знаю.
- Ну ладно, я буду спать, - сказал он. - Не болтай, пожалуйста, ты мне мешаешь.
Я тоже уснул. Когда я проснулся, Билл укладывал рюкзак. Было уже поздно, и тени деревьев вытянулись и легли на плотину. Я не мог разогнуться после сна на земле.
- Что с тобой? Ты проснулся? - спросил Билл. - Почему ты уж заодно не проспал всю ночь?
Я потянулся и протер глаза.
- Мне приснился чудесный сон, - сказал Билл. - Ничего не помню, но сон был чудесный.
- Мне как будто ничего не снилось.
- Напрасно, - сказал Билл. - Все наши крупнейшие бизнесмены были сновидцами и мечтателями. Вспомни Форда. Вспомни президента Кулиджа. Вспомни Рокфеллера. Вспомни Джо Дэвидсона.
Я развинтил наши спиннинги и уложил их в чехол. Катушки я положил в мешок со снаряжением. Билл уже собрал рюкзак, и мы сунули туда один из мешков с форелями. Другой понес я.
- Ну, - сказал Билл, - как будто все взяли.
- А червяки?
- Ну тебя с твоими червяками. Клади их сюда.
Он уже надел рюкзак, и я положил банки с червями в один из наружных карманов.
- Теперь все?
Я посмотрел кругом, не осталось ли чего на траве под вязами.
- Все.
Мы пошли по дороге, ведущей в лес. До Бургете было далеко, и уже стемнело, когда мы лугами спустились на дорогу и шли к гостинице между двумя рядами освещенных домов.
Мы пробыли в Бургете пять дней и хорошо порыбачили. Ночи стояли холодные, а дни знойные, и всегда дул ветерок, даже в самое жаркое время дня. Приятно было в такую жару входить в холодную воду, а потом сидеть на берегу и обсыхать на солнце. Мы нашли ручей с такой глубокой заводью, что в ней можно было плавать. Вечерами мы играли в бридж втроем - с англичанином, любителем рыбной ловли, по фамилии Харрис, который пришел пешком из Сен-Жан-Пье-де-Пор и жил в нашей гостинице. Он оказался очень славный и два раза ходил с нами на реку Ирати. Ни от Роберта Кона, ни от Брет и Майкла не было ни строчки.
13
Когда я в то утро спустился вниз к завтраку, Харрис, англичанин, уже сидел за столом. Надев очки, он читал газету. Он взглянул на меня и улыбнулся.
- Доброе утро, - сказал он. - Вам письмо. Я заходил на почту, и мне дали его вместе с моими.
Письмо, прислоненное к чашке, ждало меня у моего прибора. Харрис снова углубился в газету. Я вскрыл письмо. Его переслали из Памплоны. Письмо было помечено "Сан-Себастьян, воскресенье":
"Дорогой Джейк!
Мы приехали сюда в пятницу, Брет раскисла в дороге, и я привез ее на три дня сюда к нашим старым друзьям, отдохнуть. Выезжаем в Памплону, отель Монтойи, во вторник приедем, в котором часу, не знаю. Пожалуйста, пришлите записку с автобусом, где вас найти в среду. Сердечный привет, и простите, что запоздали, но Брет правда расклеилась, а ко вторнику она поправится, и она почти здорова и сейчас. Я так хорошо ее знаю и стараюсь смотреть за ней, но это не так-то легко. Привет всей компании.
Майкл."
- Какой сегодня день? - спросил я Харриса.
- Кажется, среда. Да, правильно: среда. Удивительно, как здесь, в горах, теряешь счет дням.
- Да. Мы здесь уже почти неделю.
- Надеюсь, вы не собираетесь уезжать?
- Именно собираюсь. Боюсь, что нам придется уехать сегодня же дневным автобусом.
- Какая обида! Я рассчитывал, что мы еще раз вместе отправимся на Ирати.
- Нам нужно ехать в Памплону. Мы сговорились с друзьями встретиться там.
- Это очень грустно для меня. Мы так хорошо проводили здесь время.
- Поедемте с нами в Памплону. В бридж будем играть, и потом, там будет замечательная фиеста.
- Охотно бы поехал. Спасибо за приглашение. Но я все-таки лучше побуду здесь. У меня осталось так мало времени для рыбной ловли.
- Вам хочется наловить самых крупных форелей в Ирати?
- Очень хочется. Там попадаются огромные.
- Я сам с удовольствием еще разок поудил бы.
- Давайте. Останьтесь еще на день. Будьте Другом.
- Не могу. Нам правда необходимо ехать в город, - сказал я.
- Очень жаль.
После завтрака мы с Биллом грелись на солнце, сидя на скамейке перед гостиницей, и обсуждали положение. На дороге, ведущей из центра города к гостинице, появилась девушка. Она подошла к нам и достала телеграмму из кожаной сумки, которая болталась у нее на боку.
- Por ustedes?
Я взглянул на телеграмму. Адрес: "Барнс, Бургете".
- Да. Это нам.
Она вынула книгу, я расписался и дал ей несколько медяков. Телеграмма была по-испански: "Vengo jueves Cohn".
Я показал телеграмму Биллу.
- Что значит Cohn? - спросил он.
- Вот дурацкая телеграмма! - сказал я. - Он мог послать десять слов за ту же цену. "Приеду четверг". Не очень-то вразумительно, правда?
- Здесь все сказано, что Кону нужно.
- Мы все равно поедем в Памплону. Нет смысла до фиесты тащить Брет и Майкла сюда и обратно. Ответим ему?
- Почему же не ответить, - сказал Билл. - Надо соблюдать приличия.
Мы пошли на почту и попросили телеграфный бланк.
- Что будем писать? - спросил Билл.
- "Приедем вечером". Вот и все.
Мы заплатили за телеграмму и вернулись в гостиницу. Харрис ждал нас, и мы втроем отправились в Ронсеваль. Осмотрели монастырь.
- Это очень интересно, - сказал Харрис, когда мы вышли. - Но знаете, я как-то не умею увлекаться троими вещами.
- Я тоже, - сказал Билл.
- Хотя это очень интересно, - сказал Харрис. - Я рад, что побывал здесь. Все никак не мог собраться.
- Все-таки это не то что рыбу ловить? - спросил Билл. Ему нравился Харрис.
- Ну еще бы!
Мы стояли перед древней часовней монастыря.
- Скажите, не кабачок ли там, через дорогу? - спросил Харрис. - Или глаза мои обманывают меня?
- Смахивает на кабачок, - сказал Билл.
- И мне сдается, что кабачок, - сказал я.
- Давайте, - сказал Харрис, - попользуемся им. - "Попользоваться" он перенял у Билла.
Мы заказали три бутылки вина. Харрис не позволил нам платить. Он хорошо говорил по-испански, и хозяин не взял денег ни с меня, ни с Билла.
- Вы не знаете, друзья, как мне приятно было с вами.
- Мы отлично провели время, Харрис.
Харрис был слегка пьян.
- Право, вы не знаете, как мне приятно было с вами. Я мало хорошего видел со времени войны.
- Мы еще когда-нибудь порыбачим вместе. Вот увидите, Харрис.
- Непременно. Мы так чудесно провели время.
- А если распить еще бутылочку?
- Чудесная мысль, - сказал Харрис.
- За эту я плачу, - сказал Билл. - А то мы пить не станем.
- Позвольте мне заплатить, для меня это такое удовольствие.
- А это будет удовольствие для меня, - сказал Билл.
Хозяин принес четвертую бутылку. Наши стаканы еще стояли на столе. Харрис поднял свой стакан.
- Знаете, этим хорошо можно попользоваться.
Билл хлопнул его по плечу.
- Вы славный, Харрис.
- Знаете, меня, собственно, зовут не Харрис, а Уилсон-Харрис. Это одна фамилия, через дефис, понимаете?
- Вы славный, Уилсон-Харрис, - сказал Билл. - Мы зовем вас Харрис, потому что любим вас.
- Знаете, Барнс, вы даже не понимаете, как мне хорошо с вами.
- Попользуйтесь еще стаканчиком, - сказал я.
- Правда, Барнс, вы не можете этого понять. Вот и все.
- Пейте, Харрис.
На обратном пути из Ронсеваля Харрис шел между нами. Мы позавтракали в гостинице, и Харрис проводил нас до автобуса. Он дал нам свою визитную карточку с лондонским домашним адресом, адресом конторы и адресом клуба, а когда мы сели в автобус, он вручил нам по конверту. Я вскрыл свой конверт и увидел там с десяток искусственных мух. Харрис сам приготовил их. Он всегда готовил их сам.
- Послушайте, Харрис… - начал я.
- Нет, нет! - сказал он. Он уже слезал с автобуса. - Это вовсе не первосортные мухи. Я просто подумал, что, когда вы будете насаживать их, вы, может быть, вспомните, как хорошо мы провели время.
Автобус тронулся. Харрис стоял у подъезда почты. Он помахал нам. Когда мы покатили по дороге, он повернулся и пошел обратно к гостинице.
- Правда, Харрис очень милый? - сказал Билл.
- Он, кажется, в самом деле хорошо провел время.
- Он-то? Ну еще бы!
- Жалко, что он не поехал с нами в Памплону.
- Ему хочется рыбу ловить.
- Да. И еще неизвестно, как наши англичане поладили бы между собой.
- Вот это верно.
Мы приехали в Памплону под вечер, и автобус остановился у подъезда отеля Монтойи. На площади протягивали электрические провода для освещения площади во время фиесты. Когда автобус остановился, к нему подошло несколько ребят, и таможенный чиновник велел всем сошедшим с автобуса развязать свои узлы тут же, на тротуаре. Мы вошли в отель, и на лестнице я встретил Монтойю. Он пожал нам руки, улыбаясь своей обычной смущенной улыбкой.
- Ваши друзья здесь, - сказал он.
- Мистер Кэмпбелл?
- Да. Мистер Кон, мистер Кэмпбелл и леди Эшли.
Он улыбался, словно хотел еще что-то сказать.
- Когда они приехали?
- Вчера. Я оставил для вас ваш старый номер.
- Вот спасибо. Вы дали мистеру Кэмпбеллу номер с окнами на площадь?
- Да. Те комнаты, которые мы с вами выбрали.
- А где они сейчас?
- Они, кажется, пошли смотреть, как играют в пелоту.
- А что быки?
Монтойя улыбнулся.
- Сегодня вечером, - сказал он. - Сегодня в семь часов привезут вильярских, а завтра - мьюрских. Вы все пойдете смотреть?
- Непременно. Они никогда не видели выгрузки быков.
Монтойя положил мне руку на плечо.
- Значит, там увидимся.
Он снова улыбнулся. Он всегда улыбался так, точно бой быков был нашей с ним личной тайной, немного стыдной, но очень глубокой тайной, о которой знали только мы. Он всегда улыбался так, точно для посторонних в этой тайне, которую мы одни с ним понимали, было что-то непристойное. Не следовало открывать ее людям, которым не дано понять ее.
- Ваш друг тоже aficionado? - Монтойя улыбнулся Биллу.
- Да. Он нарочно приехал из Нью-Йорка, чтобы увидеть праздник святого Фермина.
- Неужели? - Монтойя вежливо удивился. - Но он не такой aficionado, как вы.
Он опять смущенно положил мне руку на плечо.
- Такой же, - сказал я. - Он настоящий aficionado.
- Но все-таки не такой, как вы.