Мне советовали говорить с ними очень просто, доступным языком, но куда же проще! Если они даже не слышали про нашу страну, о чем с ними можно еще говорить?
Выручил меня замполит роты лейтенант Олег Соболев. Владея разговорным английским, он без переводчика стал вновь рассказывать о том, что я уже им говорил. Афганцы снова кивали головами, давая понять, что теперь им все стало ясно.
- Товарищ старший лейтенант, когда вы говорили с солдатами, их переводчик переводил ваши слова, но переводил не точно, так что некоторые фразы имели уже другой смысл, - сказал мне наш солдат-переводчик.
- И существенно врал? - поинтересовался я у него.
- Существенно.
- А что ты сразу об этом мне не сказал?
- Как-то неудобно было его поправлять, а вдруг я сам его не совсем правильно понял? - ответил солдат.
Тогда, при первой встрече, я не придал особого значения этому факту. Но со временем мы неоднократно сталкивались с тем, что афганский переводчик, под видом перевода наших слов, говорил афганцам совсем не то, о чем нужно было, иногда он даже призывал к противоправным действиям. Со временем поняв это, мы стали больше использовать в качестве переводчиков своих солдат, владеющих языками фарси, дари и другими.
Соболев закончил беседу с солдатами и офицерами подразделения и сказал, что объяснил им так, что проще некуда, афганцы поняли его и очень рады нашему прибытию и разговору. Прощаясь, я пообещал, что мы скоро снова приедем к ним и на следующую встречу привезем побольше своих солдат.
- Ну, лес темный! - удивлялись офицеры. - Мы думали, что про нас весь мир знает, а здесь даже не слышали, что есть такая страна! Какой социализм они собираются строить? Их поголовно нужно учить сначала грамоте, а на это уйдут годы. Да, ситуация.
После беседы с личным составом нас пригласили к командиру батальона в кабинет. Мы обрадовались приглашению, надеясь утолить давно появившееся чувство голода. Предвкушая сытый ужин, сели за дастархан - низкий столик, за которым нужно было сидеть на полу без использования стульев или табуретов. Это для нас было неожиданностью. Чертыхаясь и ругаясь, чтобы афганцы не поняли, в чем дело, расселись вокруг столика.
- Сейчас заграничный плов отведаем, настоящий, - тихо перешептывались офицеры между собой, принюхиваясь к ароматному запаху, идущему со двора. Солдат-адъютант молча расставил на столике чистые чашки, блюдце с карамелью, потом поставил фарфоровый чайник и удалился. Афганские офицеры вошли в кабинет и, получив разрешение у комбата, молча сели напротив нас. Из афганцев говорил один командир. Все остальные не спеша пили чай и внимательно слушали нас. Разговор шел через нашего переводчика. Говорили о том, что мы с ними братья по оружию, что нам нужно вместе бороться за светлое будущее их детей, за счастливую жизнь. Было удивительно, но факт, что мы, люди разного вероисповедания и мировоззрения, впервые увидевшие друг друга всего какой-то час назад, нашли общую тему для разговора, общались и, судя по их лицам, да и нашим тоже, были довольны встречей и состоявшейся беседой.
Зазвонил полевой телефон. Афганский комбат отошел от столика. Продолжая прерванный разговор, я спросил афганцев:
- Тараки, Бабрак - хорошо? Амин - плохо?
Они переглянулись между собой, потом один из них сказал:
- Бабрак - плохо! Амин - хорошо!
Подошедший командир, услышав ответ, так поглядел на них, что офицеры быстро встали и, попрощавшись, ушли.
- Тараки - хорошо! Бабрак - хорошо! Амин - очень плохо! - поправил он своих подчиненных.
Но глаза его при этом покровительственно усмехались, будто говорил он с маленькими и несмышлеными детьми.
Вновь вошел солдат-адъютант, сменил чашки, плеснул в чистые пиалы немного чаю. Мы уже не удивлялись, зная, что у них не принято наливать полные чашки и, как сказал переводчик, чем меньше наливают, тем больше уважают.
- Хорошо хоть не каплями капают, - с сарказмом заметил замполит четвертой роты. - Ну, и когда же плов будет?
Но только у кого-нибудь заканчивался в чашке чай, словно по невидимой команде появлялся адъютант, доливал и уходил опять.
- Не видать нам плова, - поняли мы, когда комбат вновь отошел к телефону. - Пора ехать домой, а то и в части пролетим с ужином.
Мы попрощались с комбатом и поехали в часть. Всю дорогу и вечером в палатке обсуждали встречу с афганцами. Из головы не выходили слова, сказанные офицерами: "Бабрак - плохо. Амин - хорошо!"
Черт их поймет, кто для них "хорош", а кто "плох", рассуждали мы. Но то, что для них "Амин - хорошо", для нас было непонятно. Почему "хорошо", если он агент ЦРУ, если он физически уничтожил Тараки? Почему Бабрак "плохо", если он Генеральный секретарь ЦК Народно-демократической партии Афганистана (НДПА), глава государства?!
Как-то офицеров и прапорщиков части собрали в здании Кандагарского аэропорта на встречу с офицерами афганского армейского корпуса, расположенного в городе Кандагаре. Перед нами выступил командир корпуса, полковник Кабир. Был он высокого роста, крепкого телосложения, в аккуратно сшитой парадной форме. Его речь переводил афганский переводчик. Всем своим видом он показывал, что очень рад общению с нами и очень сожалеет, что не знает русского языка.
Он рассказал, что первого января 1965 года состоялся Первый учредительный съезд Народно-демократической партии Афганистана, на котором ее Генеральным секретарем был избран Нур Мухаммед Тараки, ставший также издателем газеты "Хальк" (Народ).
Сподвижник и товарищ по партии Бабрак Кармаль, заменивший к нашему прибытию убитого Тараки, создал свою организацию "Парчам" (Знамя). В 1979 году он стал Генеральным секретарем ЦК НДПА, а также занял пост Председателя Революционного Совета ДРА - высшего органа государственной власти.
Полковник Кабир возносил хвалебные оды Бабраку, называя его великим продолжателем дела Тараки, учителем, истинным революционером, однако мы не верили словам Кабира. Дело в том, что в часть стала поступать специальная литература, подготовленная Главным политическим управлением Советской Армии и Военно-Морского Флота СССР, из которой мы узнали истинное положение внутриполитической обстановки в стране пребывания. И то, что мы уже знали, как-то не вязалось со словами Кабира. Мы знали, что в течение 10 лет (1967–1977 гг.) между организациями "Хальк" и "Парчам" шла непримиримая идейная борьба, что именно Бабрака обвиняли в расколе НДПА на два крыла и в связях с королевским двором. Мы не могли понять, как организация, не пользующаяся всенародным уважением и авторитетом, смогла занять лидирующее положение в стране и прийти к власти?
Ходили слухи, что Бабрак был назначен на свой пост Генеральным секретарем ЦК КПСС Л. И. Брежневым. Так это или нет, однако, как показало время, Бабрак не стал истинным лидером в государстве, его "избрание-назначение" не оправдало надежд абсолютного большинства афганцев и не укрепило авторитета его партии и его самого как главы государства ни в собственной стране, ни на международной арене.
Поэтому слова афганских офицеров: "Бабрак - плохо, а Амин - хорошо" - имели вполне конкретный и обоснованный смысл. Было очевидно, что в стране, в армии были люди, мнение которых не совпадало с официально проводимой генеральной политикой партии и государства.
Слушая полковника Кабира, мы настойчиво пытались заставить его конкретно ответить на вопрос: какую же все-таки роль лично сыграл Бабрак в расколе революционного и демократического движения в стране. Однако полковник явно уклонялся от конкретного ответа и продолжал хвалить Бабрака.
- И зачем мы вошли сюда? - рассуждали офицеры между собой. - Они же еще сами не разобрались - во имя чего воюют и что им нужно. Они же не народную революцию будут защищать, а воевать за свою власть - во имя своего благополучия. И глубоко им наплевать на то, как живет народ и на его насущные проблемы. У них свои цели и задачи. Как можно переломить мнение большинства людей, не верящих в идею партии меньшинства? Только силой и оружием! Для этого нас сюда, наверное, и ввели. Какая же роль нам здесь уготована? Миротворцев? Наемников? Да, ситуация непростая и не очень понятная. Ну, да ладно. Пускай политики об этом думают, а мы - военные и будем выполнять приказ нашего военного руководства. У нас другого выбора и права нет. Время рассудит и даст оценку нашим действиям здесь, - успокаивали мы друг друга. - Поживем - увидим.
В перерыве встречи мы обступили Кабира, стали задавать ему вопросы. Он по-прежнему непонимающе смотрел на нас, потом - на своего переводчика, когда тот выслушивал чей-то вопрос, отвечал на наши вопросы только через посредника. Одним словом, ни у кого не вызывало даже и малейшего сомнения, что Кабир по-русски не понимает. После этого некоторые офицеры, разглядывая полковника с близкого расстояния, стали отпускать в его адрес далеко не безобидные шутки.
- Ты смотри, какой холеный. И манеры, и осанка, как у настоящего аристократа. Нет, он не из крестьян и не из бедных низов, явно, что из богатых. Такой же, наверное, бандит, как и остальные. Смотри, какой самодовольный, надменный взгляд, щеки аж лоснятся от сытости. Про Бабрака лапшу нам на уши вешает. Думает, что мы все бараны и ничего не понимаем. Одним словом, он такой же душман, только в другом обличье. Даже нет никакого в этом сомнения. Короче: все они здесь бандиты и враги!
Полковник по-прежнему глуповато улыбался, отвечая на наши вопросы.
- Хотел бы я посмотреть на его физиономию, когда бы он узнал, что мы сейчас про него говорим, - сказал начальник штаба батальона. - Его счастье, что он нас не понимает.
Какими глупыми и удивленными были наши физиономии, когда через некоторое время полковник Кабир, жестом остановив нашего переводчика, заговорил с нами на хорошем русском языке. Как мы узнали потом, Кабир даже учился в военной академии в Москве, но затем был отчислен из нее. Службу продолжил у себя в стране. Потом - революция. Дослужился до командира армейского корпуса. Непонятным для нас было одно: с какой целью он разыгрывал этот спектакль с непониманием нашего языка? Для того чтобы в наших откровениях больше почерпнуть нужной для себя информации? И почему он так быстро и безо всякого перехода заговорил с нами на нашем родном языке? Наверное, понял, что особыми секретами мы не располагаем, а поэтому стали ему неинтересны. Одним словом: Восток - дело тонкое. Только с тех пор я всегда с осторожностью отношусь ко всем "незнающим" русский язык.
При первых встречах с местным населением или солдатами афганской армии удивляло, как быстро наши солдаты-мусульмане находили общий язык и темы разговоров с людьми другой страны. С одной стороны - это радовало. Через такие разговоры и встречи мы расширяли свои познания о стране пребывания. С другой - эта легкость и простота общения настораживали. Помня, что мы находимся в особом регионе, в особых условиях, боялись, чтобы такие встречи и общение не привели бы к каким-нибудь неприятностям. Почва для таких опасений была: мы, прибывшие из богатой страны в бедную, были шокированы тем обилием товаров, которые можно было увидеть на полках местных магазинов и торговых лавок - дуканов, кантинов.
Имея в наличие деньги, в них можно было приобрести все, что душа желает, но у большинства из нас их не было. Поэтому мы не исключали, что наши солдаты, в целях приобретения дефицитных вещей, могут пойти на хищение в подразделениях бензина, оружия, боеприпасов, запасных частей к автомобилям, всего того, что у местного населения пользовалось особым спросом, и продажу сворованного через своих друзей-афганцев. К сожалению, мы не всегда владели информацией о том, кто и чем занимается помимо исполнения своих служебных обязанностей.
Как-то ко мне обратился рядовой Шароф Шодмонов.
- Товарищ старший лейтенант, посмотрите фотографии, - и протянул несколько фотоснимков. На них были изображены группы людей, среди которых выделялся пожилой мужчина в белой чалме.
- Вот этот, - он показал пальцем на мужчину в чалме, - мой дядя, родной брат моего отца. Это мы фотографировались в Бухаре два года назад, когда он приезжал к нам в гости.
- Ну, и что ты хочешь от меня? - спросил я его, понимая, что его обращение ко мне неспроста.
- Дядя живет в Афганистане, в соседней провинции. Мне сегодня от него записку передали. Он приглашает меня в гости. Товарищ старший лейтенант, поговорите с комбатом: пускай он отпустит меня к дяде. Всего на денек-другой. Я вовремя вернусь и без всяких замечаний.
- Оставь мне дядину записку, я поговорю с комбатом, но, думаю, что этот вопрос будет решать даже и не он. Ну а вообще-то, как ты представляешь свою поездку? Чужая страна, чужие люди. Как ты будешь добираться, в какой одежде? Тебя же духи, как увидят в советской форме, так сразу же к себе и заберут. Или ты не знаешь, что они делают с нашими пленными?
- Знаю, только меня не тронут. Дядю здесь все знают, потому что он очень уважаемый и авторитетный человек. Он написал, что нужно делать, если афганцы захотят меня задержать.
- Так, получается, что твой дядя тоже душман?
- Дядя жил в Бухаре, воевал, а потом, когда басмачей прогнали, он вместе с ними тоже ушел в Афганистан. Он хороший, добрый и никого не убивал. Он рассказывал, что время тогда было такое, но только он ни в чем не виноват. Поэтому он вынужден был жить здесь всю свою жизнь, но возвращаться в нашу страну не хочет. Говорит, что слишком поздно уже делать это, что его в СССР не поймут, потому что он все-таки воевал против советской власти. Отпустите меня к дяде, а то он уже стар и здоровьем слаб. Он очень хочет меня видеть.
О Шодмонове мы доложили командованию бригады. Им сразу же занялся особый отдел бригады, и очень скоро его отправили дослуживать в Союз.
Как-то к нам в батальон перевели солдата-туркмена. Никто не пояснил причину его направления к нам. Перевели, и все, хотя для перевода из одного подразделения в другое, когда штаты укомплектованы, подразделения выполняют поставленные задачи, должны были быть веские причины. Через некоторое время командир роты доложил, что нового солдата несколько часов нет в подразделении и поиск его в других батальонах результатов не дал. Особист батальона, узнав о произошедшем, сказал, что сильно волноваться не надо, что самовольщик скоро будет в батальоне. И действительно, через несколько часов солдат, как ни в чем не бывало, появился в ротной палатке. Как оказалось, он, проходя службу еще в десантно-штурмовом батальоне, попал в поле зрения работников особого отдела: хорошо владея разговорным языком местного населения, вошел в контакт с кем-то из жителей и стал периодически и самовольно уезжать на попутках в город Кандагар. Чем он там занимался, с кем встречался, командованию было неизвестно. Сначала с ним поговорили, предупредили и перевели в наш батальон. Он пообещал, что больше этого не повторится, но снова был пойман в самоволке. Его, так же как и Шодмонова, отправили в Союз.
Уже тогда многие офицеры, начиная с командования бригады, особого отдела КГБ, командиров подразделений, ломали головы над проблемой утечки секретной информации, связанной с выходом подразделений на боевые операции. Душманы откуда-то получали точные сведения о всех передвижениях нашей части, о планах, маршрутах, времени выходов в рейды. Стоило подразделению выйти на трассу для следования в заданный район, как где-то в темноте ночи вдруг начинал мигать фонарик, хотя наша техника, в целях соблюдения маскировки, ночью перемещалась без света. Ясно было, что наш выход в очередной раз стал кому-то известен. И сколько бы мы ни двигались по маршруту, сворачивая на пустынные дороги, уходя от возможных посторонних глаз, по пути следования нас постоянно сопровождало мигание ненавистного фонаря спрятавшегося в скалах духа. Мы открывали по нему огонь из стрелкового оружия, но через несколько километров на какой-нибудь возвышенности снова мигал яркий, предупреждающий кого-то об опасности, свет.
Днем огни фонарей заменяли солнечные зайчики от зеркал. Эти сигналы передавались от одного невидимого наблюдателя к другому по всей цепочке. Сталкиваясь с такими фактами, можно было быть уже уверенными, что наше прибытие в указанный район для душманов не будет неожиданностью. А это означало, что банда уйдет до нашего прихода, оставив для навязывания боя небольшие силы. Такой способ передачи информации на большие расстояния был очень примитивный, но надежный. Долго особисты искали источники информирования о выходах наших подразделений и наконец обнаружили его.
Напротив нашей части, по другую сторону дороги, идущей от Кандагара к пакистанской границе, стоял европейского типа, огороженный деревянным забором домик. Во дворе его находилась высокая мачта антенны. Кто-то говорил нам, что это пост наведения самолетов на аэродром. Да мы особо не интересовались: что это и зачем. Однако особисты заметили, что, когда подразделения покидали часть, уходя на маршрут, именно с этой мачты начинался первый сигнал оповещения о выходе. Придя к такому выводу, подразделение, выделенное для проведения операции, осуществило захват этого поста. Всех людей, а среди них оказались и иностранные разведчики, арестовали и передали в руки афганской контрразведки.
Среди возможного источника утечки информации мы предполагали и офицеров афганской армии. Как бы командование бригады ни ограничивало круг допущенных к подготовке к выполнению боевой операции афганцев, информация каким-то образом все равно уходила к нашим врагам. Тогда стали доводить афганскому командованию конкретную боевую задачу на определенный этап действий уже в районе встречи с братьями по оружию, перед самым ее началом.
Не исключен был и тот вариант, что определенная информация уходила через средства связи, по которым она передавалась открытым текстом. Может быть, и через личные контакты военнослужащих бригады с местными жителями. Возможно, через того же солдата-туркмена и ему подобных, его земляков. Но факт оставался таковым: мы снова недооценили своего противника, а он не дремал. Только перекрывался один источник утечки военной и служебной тайны, как душманы искали и находили другой. В ход шли деньги, наркотики, личные контакты с нашими военнослужащими. Поэтому мы старались пресекать ненужные встречи с афганцами, тем более что личный состав не был еще достаточно хорошо изучен, и далеко не все отличались высокими морально-нравственными качествами.
В Афганистане не были запрещены торговля и употребление наркотиков. Встречаясь с советскими солдатами, афганцы пытались угостить их ими. Мы препятствовали этому, тем более когда узнали, что в планах по разложению морального духа советских солдат наши противники предусматривали приучение их к наркотическим средствам. Стали чаще проверять солдатские вещи, карманы на предмет обнаружения наркотиков или денег, приобретенных незаконным путем. Несмотря на проводимую работу, все чаще и чаще в подразделении стали появляться солдаты со специфическим взглядом. Такие глаза могли быть только после употребления наркотиков. Что делать, как с этим бороться - мы тогда еще не знали.