Здесь все дышит свежестью и прохладой, все располагает к спокойному и радостному созерцанию красот природы. А между тем, когда вы выходите на веранду подышать вечерним воздухом, ваше настроение моментально портится: над своей головой вы видите вделанные в потолок абажуры молочно-белого стекла, внутри которых неистовым светом горит электричество. Вы чувствуете, как эти огненные шары пылают у вас над головой, как на вас льется оттуда нестерпимый жар, действующий тем сильнее, что потолки в европейских постройках в последнее время стали устраиваться очень низкими. Части тела, ближайшие к потолку, страдают особенно сильно: у вас такое ощущение, как будто вам поджаривают голову и шею. Для освещения всей веранды было бы вполне достаточно одного такого огненного шара, а между тем на потолке сверкают две или три большие лампы. Кроме этого, по стенам и колоннам горит бесчисленное множество лампочек меньшего размера, совершенно ненужных и только изгоняющих последнюю тень из углов. Что же этим достигается? Вся комната, лишенная малейшей тени, лезет в глаза, как свежеотпечатанная олеография, – своими белыми стенами, красными колоннами и пестрой мозаикой паркетного пола. От всего пышет жаром. Когда вы входите сюда из коридора, вы чувствуете ощутимую разницу температур. Волны ночной прохлады, наплывая сюда, бессильны что-либо сделать, так как тотчас же превращаются в горячее дыхание. В этом отеле я часто останавливался раньше и очень привык к нему. Это обстоятельство давало мне смелость делать замечания, исходившие из чувства симпатии. И действительно, как было не пожалеть о том, что этот чудесный вид, все это место, приспособленное для спасения от летней жары, так много теряет от электрического освещения. Не говоря о японцах, даже любящие яркий свет европейцы – и те, я думаю, найдут, что жара здесь бывает несносна. А что она исходит именно от электрического освещения, становится понятным, лишь только вы без лишних объяснений притушите часть света. И это не единственный пример – таковы почти все отели. Даже отель "Империал" в Токио, пользующийся отраженным освещением, приятным в обычное время, и тот вызывает летом желание несколько затемнить свет. Так или иначе, но в наше время комнатное освещение уже давно перешагнуло границы, отвечающие требованиям чтения, письма, шитья и т.п., – оно расходуется теперь на то, чтобы изгнать последнюю тень из углов комнаты. Но эта цель несовместима с понятиями красоты, присущей японскому дому. В частных домах, где электрическую энергию экономят, этот эстетический баланс как-то поддерживается, но в тех домах, которые рассчитаны на доход с гостей, дается слишком много света в коридорах, на лестницах, в вестибюлях, в саду, у ворот и т.д. Этот свет уничтожает впечатление глубины комнат, бассейнов и садовых устройств. Зимою это избыточное освещение, способствуя повышению температуры, может быть даже и приятным, но в летнее время вечером оно просто приводит в отчаяние, если находишься в самых глухих дачных местах, так как и там отели стараются не отставать от "Мияко". В результате этого опыта у меня составилось убеждение, что самый лучший способ наслаждения прохладой – это тот, когда вы открываете настежь все двери и окна в доме и сидите под сеткой от комаров в абсолютной темноте.
* * *
Некоторое время тому назад мне попалась на глаза в каком-то журнале или газете заметка о том, как английские старухи жалуются на молодежь. "Мы, – говорят они, – в молодые годы берегли стариков, заботились о них, а теперешние девушки не обращают на нас никакого внимания, обращаются с нами, как с ненужной вещью, даже близко к себе не подпускают. Нет, совсем другие нравы стали у молодежи, чем прежде". Прочитав это, я подумал, что в любом государстве старики говорят об одном и том же. По-видимому, люди, старея, начинают по всякому поводу думать, что прежде жилось лучше, чем теперь. Сто лет тому назад старики вздыхали по временам, которые были двести лет назад; старики, жившие двести лет назад, говорили, вероятно, как хорошо было триста лет тому назад. Одним словом, нет такого поколения, которое было бы довольно существующим положением вещей. Особенно это относится к нашему времени, когда развитие культуры идет вперед такими головокружительными темпами. Наше же государство находится еще в особом положении тех перемен, которые произошли у нас за сравнительно короткий период со времени Великой реставрации 1867 года. Все сказанное мною, быть может, напоминает старческое брюзжание и, как всякое брюзжание, вероятно, кажется смешным, но нельзя оспаривать того факта, что современные культурные достижения угождают более вкусам молодежи, создавая эпоху, угрожающую старикам. Возьмите, например, систему сигнализации, установленную на перекрестках улиц. Теперь старикам нечего и думать о том, чтобы спокойно выйти на улицу. Хорошо еще тому, кто имеет возможность пользоваться автомобилем. Я же, например, когда приезжаю в Осаку, должен напрягать всю нервную систему лишь для того, чтобы перейти с одной стороны улицы на другую. Прежде всего, как можно располагать так сигнальные огни "вперед" и "стой": они хорошо еще видны, когда устроены посередине перекрестка; но, когда зеленый и красный огни перемигиваются где-то наверху неожиданно вынырнувшего переулка, их, прежде всего, трудно заметить. Когда же переулок еще и широк, то очень часто боковой сигнал по ошибке может быть принят за фасадный. Если уж в Киото появились теперь на улицах полисмены, регулирующие движение, то положительно дальше некуда идти. В наше время чисто японский вид города можно лишь узреть в таких местах, как Нисимия, Сакаи, Какаяма, Фукуяма, и им подобных. В больших городах трудно стало даже найти кушанья по вкусу стариков. Не так давно у меня был корреспондент одной газеты, просивший меня рассказать о каком-нибудь вкусном и вместе с тем оригинальном блюде. Я поведал ему способ изготовления одного блюда, которое едят в глухой горной местности в Ёсино. Называется оно каки-но-ха-зуси, изготовляется же следующим образом. Отваривается рис с японским вином сакэ в пропорции на один сё риса один го сакэ. Сакэ вливается тогда, когда рис уже вскипел. После того как рис распарится, надо дать ему совершенно остыть и затем приступить к изготовлению крокетов. Крокеты крепко отжимаются в руке, посыпанной солью. Необходимо следить за тем, чтобы рука была совершенно сухая. Весь секрет изготовления кроется в том, что отжимка крокетов делается с солью в руке. После того как крокеты изготовлены, нарезается тонкими ломтиками свежепросоленная кета. На каждый крокет накладывается по одному ломтику рыбы, и затем это вместе обертывается свежим листом дерева каки [], который кладется глянцевой стороной внутрь. Как рыба, так и лист каки предварительно протираются досуха чистой тряпочкой. Затем изготовленные таким образом суси плотно укладываются один к одному в совершенно сухую кадочку для суси или для риса и накрываются крышкой, которую придавливают камнем. Кадочку оставляют в этом виде на ночь. Утром на следующий день суси уже можно есть. В этот день они особенно вкусны, но могут держаться два-три дня. Перед едой хорошо покропить суси уксусом из стебля травы тадэ. Изготовлять это блюдо научил меня приятель, которому пришлось быть в Ёсино. Пораженный необычайным его вкусом, он узнал секрет его изготовления. Блюдо можно приготовить в любом месте, лишь бы были свежепросоленная кета и листья каки. Важно не забывать одного: чтобы приготовление было совершенно сухое и чтобы рис вполне остыл. Я попробовал приготовить эти суси у себя дома и нашел, что они в самом деле очень вкусны. Кетовый жир и соль чудесно пропитывают рис, ломтики кеты становятся настолько мягкими, что напоминают свежую рыбу, все вместе создает непередаваемый вкус. С этим вкусом не могут поспорить даже нигиридзуси [], изготовленные в Токио. Мне так понравилось это блюдо, что я питался им целое лето. Я восхищался изобретательностью жителей горных деревень, не избалованных обилием продуктов и нашедших такой изумительный способ приготовления соленой кеты. Если порасспросить о том, как и что едят в наших деревнях, подчас можно наткнуться на такие тонкости гастрономии, какие не придут в голову и жителям столицы. Это говорит о том, что в настоящее время деревня обладает гораздо более верным вкусом, нежели город. Недаром наши старики, уходя на покой, с легким сердцем расстаются с городской жизнью и переезжают в деревню. Но будет ли долговременным их покой и здесь – приходится невольно сомневаться, когда видишь, как деревня тянется за Киото и начинает обзаводиться гирляндами арочных электрических фонарей. Существует мнение, что в скором времени культура настолько шагнет вперед, что пути сообщения переместятся в воздух и под землю, и тогда на улицах городов наступит древняя тишина. Но едва ли можно сомневаться в том, что к этому времени на голову стариков будут изобретены какие-нибудь новые усовершенствования. Быть может, старикам вообще рекомендуется не совать своего носа в новые дела? Быть может, им в удел оставлена одна лишь область: сидеть у себя дома, искать удовлетворения в собственноручно изготовленных по своему вкусу блюдах под рюмочку сакэ и слушать радиопередачи? Но нет, оказывается, не одни только старики ворчат в наше время. Недавно я прочел в газете "Осака-Майнити" негодующую статью г. Тэнсэй-Дзингоси по поводу того, что муниципалитет, задумав проложить в парке Миномо автомобильное шоссе, безжалостно вырубает деревья, обнажая склоны холмов. Прочитав эту статью, я почувствовал прилив бодрости, найдя себе единомышленника.
В самом деле, какая необдуманность: уничтожать тень деревьев даже в отдаленных горах! Если дать этому волю, то все известнейшие места Японии, как, например, окрестности городов Нары, Киото, Осаки, в процессе дальнейшей вульгаризации дойдут до полного исчезновения растительности. Конечно, и эти ламентации в конце концов не что иное, как род старческого брюзжания. Конечно, и я согласен, что мы должны с благодарностью относиться к современности. Ведь, что бы ни говорили сейчас люди, раз Япония вступила на путь развития по линии европейской культуры, ей не остается делать ничего иного, как смело идти вперед по этому пути, оставив стариков на дороге. Но мы не должны забывать о том, что, до тех пор пока не изменится цвет нашей кожи, нам суждено вечно нести известный ущерб; с этим надо примириться. Впрочем, я должен оговориться: я задумал написать эту статью, исходя из предпосылки, что должна все-таки существовать такая область, как, например, литератураили искусство, где мы могли бы компенсировать этот ущерб.
Я желал бы снова вызвать к жизни постепенно утрачиваемый нами "мир тени", хотя бы в области литературы. Мне хотелось бы глубже надвинуть карнизы над дворцом литературы, затемнить его стены, отнести в тень то, что слишком выставлено напоказ, снять ненужные украшения в его залах.
Я даже не претендую на то, чтобы это было сделано во всех домах. Достаточно хотя бы одного такого дома. Отчего бы не попробовать погасить в нем электричество и посмотреть, что из этого получится?
Словарь японских слов
Бунраку – название кукольного театра, обобщенно – спектакли кукольного театра.
Го – мера емкости, 0,18 литра.
Гэта – японская деревянная обувь для улицы.
Даймё (букв.: "большое имя") – так именовались владетельные феодалы в средневековой Японии.
Даймон (букв.: "большой герб") – одежда, украшенная пятью вышитыми большими фамильными гербами.
Дзабутон – подушка для сидения.
Дзё – мера длины, 3,03 м.
Дзёрури – пьеса для кукольного театра.
Дзори – японские сандалии для улицы (плетенные из бамбуковой коры или соломы).
Дон – в старой Японии вежливая приставка к именам собственным при обращении к равным или к нижестоящим (напр., к слугам). В настоящее время вышла из употребления.
Иена – денежная единица Японии.
Камисимо – парадный мужской костюм в феодальной Японии.
Кан – мера веса, 3,75 кг.
Кана – японская слоговая азбука.
Коку – мера емкости для риса, 150 кг.
Косодэ – старинная женская одежда, кимоно с узким рукавом.
Кото – японский тринадцатиструнный музыкальный инструмент. Звук извлекался с помощью изготовленных из рога плектров, надеваемых на пальцы.
Кун – вежливая приставка к мужским именам собственным при обращении к равным или к младшим (напр., между друзьями или при обращении учителя к ученику).
Кэн – мера длины, 1,81 м.
Мисо – густая бобовая паста, служит в качестве приправы и для приготовления супов.
Оби – пояс.
Огути – очень широкие мужские штаны, в отличие от шаровар не собранные внизу.
Оридаси – вытканный; тканый (об узоре).
Ри – мера длины, около 4 км (3927 м).
Сакэ – рисовое вино, принято пить подогретым.
Сан – "господин", "госпожа", обязательная приставка к именам собственным при обращении и даже при упоминании имени отсутствующего.
Сасими – кушанье; нарезанные ломтиками деликатесные части рыбы (в сыром виде) с острой приправой.
Сё – мера емкости, 1,8 литра.
Сёдзи – внешние раздвижные перегородки в японском доме. Легкие решетчатые деревянные рамы, оклеенные белой бумагой, в старину заменявшие оконные стекла.
Соробан – японские счеты.
Суйкан – старинная мужская одежда.
Сумо – вид японской борьбы.
Суо – мужская одежда, получившая распространение с XVI в. в городах феодальной Японии.
Суси – кушанье; колобки из вареного риса, покрытые рыбой, овощами, яйцом и т.п., приправленные соусом.
Сутра – священное писание буддизма.
Сэна – мелкая денежная единица, 1/100 иены (после 1945 г. отменена).
Сэнко – ароматические курительные палочки.
Сзнсэй (букв.: "учитель") – вежливое обращение к уважаемым или старшим людям.
Сяку – мера длины, 30,3 см.
Сямисэн – трехструнный щипковый инструмент.
Таби – носки (как правило, белого цвета) с отделенным большим пальцем (наподобие наших рукавиц).
Татами – циновка, соломенный мат стандартного размера (несколько больше 1,5 кв. м), очень плотный, служит для настилки полов.
Тё – старинная мера площади, около 1 га.
Тгаидана – полка с отделениями разного уровня, вешается в нише в парадной комнате японского дома. На нее обычно ставят вазу с цветами, статуэтку или какое-нибудь другое украшение.
Тян – приставка к имени собственному при ласковом обращении (напр., к детям).
Утиги – женское кимоно с узкими рукавами в средневековой Японии, поверх которого, как правило, надевали широкие, заложенные у пояса в глубокую складку штаны-юбку (хакама) другого цвета.
Фусума – раздвижная перегородка между комнатами в японском доме.
Футон – ватное одеяло, но также и тюфяк для спанья.
Хакама – широкие штаны-юбка, заложенные у пояса глубокими складками. Надевались поверх кимоно. Так же как хаори, обязательная принадлежность мужского и женского официального парадного костюма.
Хаори – верхнее укороченное (выше колен) кимоно, принадлежность японского мужского и женского выходного, парадного костюма.
Харамаки – набрюшник.
Хибати – жаровня, традиционное средство отопления в японском доме, отапливается древесным углем.
1
Пер. Е. Катасоновой.
2
Цит. по – MakotoUeda Modern Japanese writers//The Nature of Literature. California, 1976. C. 114.
3
Эдо (ныне Токио) – столица военных правителей Японии династии Токугава (1601-1867).
4
Ёсивара, Тацуми – районы "веселых кварталов" в Эдо.
5
…Укиё-э школы Тоёкуни и Кунисады. – Гравюры жанрового характера, реалистически изображавшие жизнь и обитателей так называемых "веселых кварталов". Тоёкуни и Кунисада – художники, писавшие портреты актеров театра Кабуки (конец XVIII – нач. XIX вв.).
6
Эдокко – коренной житель Эдо. Считалось, что эдокко свойственны живой ум, находчивость, остроумие, умение не унывать в трудных обстоятельствах.
7
Рюкю – архипелаг на юге Японии с главным островом Окинава, который в старину служил перевалочным пунктом в торговле между Японией и Китаем.
8
Дзёро – вид паука, По созвучию слово "дзёро" может означать также "гетера".
9
Цзилинь – древний тотем, мифический единорог с туловищем оленя и хвостом буйвола, покрыт панцирем и чешуей. Символизирует "жэнь" (человеколюбие) – главную из пяти конфуцианских добродетелей и служит благим знамением рождения праведника.
10
Феникс – мифическая птица, в Древнем Китае считалась олицетворением благоденствия в стране и добродетели правителя. Считалось, будто эта пятицветная с разводами птица, похожая на петуха, водится на сказочной Горе Киноварной пещеры, изобилующей золотом и нефритом, откуда вытекает Киноварная река. Узор оперения на голове птицы напоминает иероглиф "дэ" (добродетель), на крыльях – "и" (справедливость), на спине – "ли" (благовоспитанность), на груди – "жэнь" (человеколюбие), на животе – "синь" (честность).
11
Эпиграф – песня блаженного Цзе-юя из страны Чу. В книге изречений древнекитайского мудреца и философа Конфуция (Кун-цзы, Кун-цю; VI-V вв. до н.э.) "Беседы и наставления" рассказано, как, услышав однажды эту песню у ворот своего дома, Конфуций хотел остановить Цзе-юя и поговорить с ним, но тот убежал.
12
Цзо Цзю-мин (V в. до н. э.) – ученый-конфуцианец из княжества Лу.
13
Мэн Кэ (390-305? гг. до н. э.) – древнекитайский философ Мэн-цзы, последователь Конфуция, уроженец княжества Лу.
14
Сыма Цянь (145-86? гг. до н. э.) – выдающийся писатель и историограф ранней династии Хань (206– 8 гг. до н. э.), автор знаменитых "Исторических записок".
15
Цзяо – ритуальное жертвоприношение из фруктов, сладкого вина, мяса яков, быков, кабанов, баранов и т. д., подносимое на специальном алтаре правителем страны для Верховного Владыки Шанди, духа Великого Единого, для Пяти небесных императоров (Синего на востоке, Красного на юге, Желтого в центре, Белого на западе и Черного на севере), для духов Неба и Земли.