Казачок доложил о приходе двух приятелей. Они вошли. Берсенев представил Инсарова. Елена попросила их сесть и сама села, а Зоя отправилась наверх: надо было предуведомить Анну Васильевну. Начался разговор, довольно незначительный, как все первые разговоры. Шубин наблюдал молчком из уголка, но наблюдать было не за чем. В Елене он замечал следы сдержанной досады против него, Шубина, - и только. Он глядел на Берсенева и на Инсарова и, как ваятель, сравнивал их лица. "Оба, - думал он, - не красивы собой: у болгара характерное, скульптурное лицо; вот теперь оно хорошо осветилось; у великоросса просится больше в живопись: линий нету, физиономия есть. А пожалуй, и в того и в другого влюбиться можно. Она еще не любит, но полюбит Берсенева", - решил он про себя. Анна Васильевна появилась в гостиную, и разговор принял оборот совершенно дачный, именно дачный, не деревенский. То был разговор весьма разнообразный по обилию обсуждаемых предметов; но коротенькие, довольно томительные паузы прерывали его каждые три минуты. В одну из этих пауз Анна Васильевна обратилась к Зое. Шубин понял ее немой намек и скорчил кислую рожу, а Зоя села за фортепьяно, сыграла и спела все свои штучки. Увар Иванович показался было из-за двери, но пошевелил перстами и отретировался. Потом подали чай, потом прошлись всем обществом по саду… На дворе стемнело, и гости удалились.
Инсаров действительно произвел на Елену меньше впечатления, чем она сама ожидала, или, говоря точнее, он произвел на нее не то впечатление, которого ожидала она. Ей понравилась его прямота и непринужденность, и лицо его ей понравилось; но все существо Инсарова, спокойно твердое и обыденно простое, как-то не ладилось с тем образом, который составился у нее в голове от рассказов Берсенева. Елена, сама того не подозревая, ожидала чего-то более "фатального". "Но, - думала она, - он сегодня говорил очень мало, я сама виновата; я не расспрашивала его; подождем до другого раза… а глаза у него выразительные, честные глаза!" Она чувствовала, что ей не преклониться перед ним хотелось, а подать ему дружески руку, и она недоумевала: не такими воображала она себе людей, подобных Инсарову, "героев". Это последнее слово напомнило ей Шубина, и она, уже лежа в постели, вспыхнула и рассердилась.
- Как вам понравились ваши новые знакомые? - спросил на возвратном пути Берсенев у Инсарова.
- Они мне очень понравились, - отвечал Инсаров, - особенно дочь. Славная, должно быть, девушка. Она волнуется, но в ней это хорошее волнение.
- Надо будет к ним ходить почаще, - заметил Берсенев.
- Да, надо, - проговорил Инсаров и ничего больше не сказал до самого дома. Он тотчас заперся в своей комнате, но свеча горела у него далеко за полночь.
Берсенев не успел еще прочесть страницу из Раумера, как горсть брошенного мелкого песку стукнула о стекла его окна. Он невольно вздрогнул, раскрыл окно и увидал Шубина, бледного как полотно.
- Экой ты неугомонный! ночная ты бабочка! - начал было Берсенев.
- Тс! - перебил его Шубин, - я пришел к тебе украдкой, как Макс к Агате. Мне непременно нужно сказать тебе два слова наедине.
- Да войди же в комнату.
- Нет, не нужно, - возразил Шубин и облокотился на оконницу, - этак веселее, больше на Испанию похоже. Во-первых, поздравляю тебя: твои акции поднялись. Твой хваленый необыкновенный человек провалился. За это я тебе поручиться могу. А чтоб тебе доказать мою беспристрастность, слушай: вот формулярный список господина Инсарова. Талантов никаких, поэзии нема, способностей к работе пропасть, память большая, ум не разнообразный и не глубокий, но здравый и живой; сушь и сила, и даже дар слова, когда речь идет об его, между нами сказать, скучнейшей Болгарии. Что? ты скажешь, я несправедлив? Еще замечание: ты с ним никогда на ты не будешь, и никто с ним на ты не бывал; я, как артист, ему противен, чем я горжусь. Сушь, сушь, а всех нас в порошок стереть может. Он с своею землею связан - не то что наши пустые сосуды, которые ластятся к народу: влейся, мол, в нас, живая вода! Зато и задача его легче, удобопонятнее: стоит только турок вытурить, велика штука! Но все эти качества, слава богу, не нравятся женщинам. Обаяния нет, шарму; не то что в нас с тобой.
- К чему ты меня приплел? - пробормотал Берсенев. - И в остальном ты не прав: ты ему нисколько не противен, и с своими соотечественниками он на ты… я это знаю.
- Это другое дело! Для них он герой; а, признаться сказать, я себе героев иначе представляю; герой не должен уметь говорить: герой мычит, как бык; зато двинет рогом - стены валятся. И он сам не должен знать, зачем он двигает, а двигает. Впрочем, может быть, в наши времена требуются герои другого калибра.
- Что тебя Инсаров так занимает? - спросил Берсенев. - Неужели ты только для того прибежал сюда, чтоб описать мне его характер?
- Я пришел сюда, - начал Шубин, - потому что мне дома очень было грустно.
- Вот как! Уже не хочешь ли ты опять заплакать?
- Смейся! Я пришел сюда, потому что я готов локти себе кусать, потому что отчаяние меня грызет, досада, ревность…
- Ревность? к кому?
- К тебе, к нему, ко всем. Меня терзает мысль, что если б я раньше понял ее, если б я умеючи взялся за дело… Да что толковать! Кончится тем, что я буду все смеяться, дурачиться, ломаться, как она говорит, а там возьму да удавлюсь.
- Ну, удавиться ты не удавишься, - заметил Берсенев.
- В такую ночь, конечно, нет; но дай нам только дожить до осени. В такую ночь люди умирают тоже, только от счастья. Ах, счастье! Каждая вытянутая через дорогу тень от дерева так, кажется, и шепчет теперь: "Знаю я, где счастье… Хочешь, скажу?" Я бы позвал тебя гулять, да ты теперь под влиянием прозы. Спи, и да снятся тебе математические фигуры! А у меня душа разрывается. Вы, господа, видите, что человек смеется, значит, по-вашему, ему легко; вы можете доказать ему, что он самому себе противоречит, - значит, он не страдает… Бог с вами!
Шубин быстро отошел от окошка. "Аннушка!" - хотел было крикнуть ему вслед Берсенев, но удержался: на Шубине действительно лица не было. Минуты две спустя Берсеневу даже почудились рыдания: он встал, отворил окно; все было тихо; только где-то вдали какой-то, должно быть, проезжий мужичок тянул "Степь Моздокскую".
XIII
В течение первых двух недель после переселения Инсарова в соседство Кунцева он не более четырех или пяти раз посетил Стаховых; Берсенев ходил к ним через день. Елена всегда ему была рада, всегда завязывалась между им и ею живая и интересная беседа, и все-таки он возвращался домой часто с печальным лицом. Шубин почти не показывался; он с лихорадочною деятельностию занялся своим искусством: либо сидел взаперти у себя в комнате и выскакивал оттуда в блузе, весь выпачканный глиной, либо проводил дни в Москве, где у него была студия, куда приходили к нему модели и италиянские формовщики, его приятели и учители. Елена ни разу не поговорила с Инсаровым так, как бы она хотела; в его отсутствие она готовилась расспросить его о многом, но когда он приходил, ей становилось совестно своих приготовлений. Самое спокойствие Инсарова ее смущало: ей казалось, что она не имеет права заставить его высказываться, и она решалась ждать; со всем тем она чувствовала, что с каждым его посещением, как бы незначительны ни были обмененные между ними слова, он привлекал ее более и более; но ей не пришлось остаться с ним наедине, а чтобы сблизиться с человеком - нужно хоть однажды побеседовать с ним с глазу на глаз. Она много говорила о нем с Берсеневым. Берсенев понимал, что воображение Елены поражено Инсаровым, и радовался, что его приятель не провалился, как утверждал Шубин; он с жаром, до малейших подробностей, рассказывал ей все, что знал о нем (мы часто, когда сами хотим понравиться другому человеку, превозносим в разговоре с ним наших приятелей, почти никогда притом не подозревая, что мы тем самих себя хвалим), и лишь изредка, когда бледные щеки Елены слегка краснели, а глаза светлели и расширялись, та нехорошая, уже им испытанная, грусть щемила его сердце.
Однажды Берсенев пришел к Стаховым не в обычную пору, часу в одиннадцатом утра. Елена вышла к нему в залу.
- Вообразите себе, - начал он с принужденной улыбкой, - наш Инсаров пропал.
- Как пропал? - проговорила Елена.
- Пропал. Третьего дня вечером ушел куда-то, и с тех пор его нет.
- Он не сказал вам, куда он пошел?
- Нет.
Елена опустилась на стул.
- Он, вероятно, в Москву отправился, - промолвила она, стараясь казаться равнодушной и в то же время сама дивясь тому, что она старается казаться равнодушной.
- Не думаю, - возразил Берсенев, - Он ушел не один.
- С кем же?
- К нему третьего дня, перед обедом, явились два каких-то человека, должно быть, его соотечественники.
- Болгары? почему вы это думаете?
- А потому, что, сколько я мог расслышать, они говорили с ним на языке, мне не известном, но славянском… Вот вы все находите, Елена Николаевна, что в Инсарове таинственного мало: уж на что таинственнее этого посещения? Представьте: вошли к нему - и ну кричать и спорить, да так дико, злобно… И он кричал.
- И он?
- И он. Кричал на них. Они как будто жаловались друг на друга. И если б вы взглянули на этих посетителей! Лица смуглые, широкоскулые, тупые, с ястребиными носами, лет каждому за сорок, одеты плохо, в пыли, в поту, с виду ремесленники - не ремесленники и не господа… Бог знает, что за люди.
- И он с ними отправился?
- С ними. Накормил их да ушел с ними. Хозяйка мне сказывала, - они вдвоем целый огромный горшок каши съели. Так, говорит, вперегонку и глотали, словно волки.
Елена слабо усмехнулась.
- Вы увидите, - промолвила она, - все это разрешится чем-нибудь очень прозаическим.
- Дай бог! Только напрасно вы употребили это слово. В Инсарове нет ничего прозаического, хотя Шубин и уверяет…
- Шубин! - перебила Елена и пожала плечом. - Но сознайтесь, что эти два господина, глотающие кашу…
- И Фемистокл ел накануне Саламинского сражения, - с улыбкой заметил Берсенев.
- Так; но зато на другой день и было сражение. А вы все-таки дайте мне знать, когда он вернется, - прибавила Елена и попыталась переменить разговор, но разговор не клеился.
Появилась Зоя и стала ходить по комнате на цыпочках, давая тем знать, что Анна Васильевна еще не проснулась.
Берсенев ушел.
В тот же день, вечером, принесли от него записку Елене. "Вернулся, - писал он ей, - загорелый и в пыли по самые брови; но зачем и куда ездил, не знаю; не узнаете ли вы?"
- Не узнаете ли вы! - прошептала Елена. - Разве он говорит со мной?
XIV
На следующий день, часу во втором, Елена стояла в саду перед небольшою закуткой, где у ней воспитывались два дворовые щенка. (Садовник нашел их заброшенными под забором и принес их барышне, про которую ему сказали прачки, что она, мол, всяких зверей и скотов жалует. Он не ошибся в расчете: Елена дала ему четвертак.) Она заглянула в закутку, убедилась, что щенки живы и здоровы и что солому им постлали свежую, обернулась и чуть не вскрикнула: прямо к ней, по аллее, шел Инсаров, один.
- Здравствуйте, - промолвил он, приближаясь к ней и снимая картуз. Она заметила, что он точно сильно загорел в последние три дня. - Я хотел прийти сюда с Андреем Петровичем, да он что-то замешкался; вот я и отправился без него. В доме у вас никого нет: все спят или гуляют, я и пришел сюда.
- Вы как будто извиняетесь, - отвечала Елена. - Это совсем не нужно. Мы все очень рады вас видеть… Сядемте тут на скамейке, в тени.
Она села. Инсаров поместился возле нее.
- Вас, кажется, дома не было это время? - начала она.
- Да, - отвечал он, - я уходил… Вам Андрей Петрович сказывал?
Инсаров глянул на нее, улыбнулся и начал играть картузом. Улыбаясь, он быстро моргал глазами и выдвигал вперед губы, что придавало ему очень добродушный вид.
- Андрей Петрович, вероятно, вам также сказал, что я ушел с какими-то… безобразными людьми, - проговорил он, продолжая улыбаться.
Елена немного смутилась, но тотчас почувствовала, что Инсарову надо всегда говорить правду.
- Да, - сказала она решительно.
- Что же вы подумали обо мне? - спросил он ее вдруг.
Елена подняла на него глаза.
- Я подумала, - промолвила она… - я подумала, что вы всегда знаете, что делаете, и что вы ничего дурного не в состоянии сделать.
- Ну, и спасибо вам за это. Вот видите ли, Елена Николаевна, - начал он, как-то доверчиво подсаживаясь к ней, - наших здесь небольшая семейка; есть между нами люди малообразованные; но все крепко преданы общему делу. К несчастию, без ссор нельзя, а меня все знают, верят мне; вот и позвали меня разобрать одну ссору. Я отправился.
- Далеко отсюда?
- Я за шестьдесят верст ездил, в Троицкий посад. Там, при монастыре, тоже есть наши. По крайней мера, недаром хлопотал: уладил дело.
- И трудно вам было?
- Трудно. Один все упрямился. Деньги не хотел отдать.
- Как? Из-за денег была ссора?
- Да; и деньги-то небольшие. А вы что полагали?
- И вы для таких пустяков за шестьдесят верст ездили? Три дня потеряли?
- То не пустяки, Елена Николаевна, когда свои земляки замешаны. Тут отказаться грех. Вы вот, я вижу, даже щенкам не отказываете в помощи, и я вас хвалю за это. А что я время-то потерял, это не беда, потом наверстаю. Наше время не нам принадлежит.
- Кому же?
- А всем, кому в нас нужда. Я вам все это так с бухта-барахта рассказал, потому что я дорожу вашим мнением. Я воображаю, как Андрей Петрович вас удивил!
- Вы дорожите моим мнением, - проговорила Елена вполголоса, - почему?
Инсаров опять улыбнулся.
- Потому что вы хорошая барышня, не аристократка… вот и все.
Настало небольшое молчание.
- Дмитрий Никанорович, - сказала Елена, - знаете ли вы, что вы в первый раз со мной так откровенны?
- Как так? Мне кажется, я всегда говорил вам все, что думал.
- Нет, это в первый раз, и я очень этому рада, и я тоже хочу быть откровенною с вами. Можно?
Инсаров засмеялся и сказал:
- Можно.
- Предваряю вас, что я очень любопытна.
- Ничего, говорите.
- Мне Андрей Петрович много рассказывал о вашей жизни, о вашей молодости. Мне известно одно обстоятельство, одно ужасное обстоятельство… Я знаю, что вы ездили потом к себе на родину… Не отвечайте мне, ради бога, если мой вопрос вам покажется нескромным, но меня мучит одна мысль… Скажите, встретились ли вы с тем человеком…
Дыхание захватило у Елены. Ей стало и стыдно и страшно своей смелости. Инсаров глядел на нее пристально, слегка прищурив глаза и трогая пальцами подбородок.
- Елена Николаевна, - начал он наконец, и голос его был тише обыкновенного, что почти испугало Елену, - я понимаю, о каком человеке вы сейчас упомянули. Нет, я не встретился с ним, и слава богу! Я не искал его. Я не искал его не потому, чтоб я не почитал себя вправе убить его, - я бы очень спокойно убил его, - но потому, что тут не до частной мести, когда дело идет о народном, общем отмщении… или нет, это слово не годится… когда дело идет об освобождении народа. Одно помешало бы другому. В свое время и то не уйдет. И то не уйдет, - повторил он и покачал головой.
Елена посмотрела на него сбоку.
- Вы очень любите свою родину? - произнесла она робко.
- Это еще неизвестно, - отвечал он. - Вот когда кто-нибудь из нас умрет за нее, тогда можно будет сказать, что он ее любил.
- Так что, если бы вас лишили возможности возвратиться в Болгарию, - продолжала Елена, - вам было бы очень тяжело в России?
Инсаров потупился.
- Мне кажется, я бы этого не вынес, - проговорил он.
- Скажите, - начала опять Елена, - трудно выучиться болгарскому языку?
- Нисколько. Русскому стыдно не знать по-болгарски. Русский должен знать все славянские наречия. Хотите, я вам принесу болгарские книги? Вы увидите, как это легко. Какие у нас песни! не хуже сербских. Да вот постойте, я вам переведу одну из них. В ней говорится про… Да вы знаете ли хоть немножко нашу историю?
- Нет, я ничего не знаю, - ответила Елена.
- Постойте, я вам принесу книжку. Вы из нее хоть главные факты узнаете. Так слушайте же песню… Впрочем, я вам лучше принесу написанный перевод. Я уверен, вы полюбите нас: вы всех притесненных любите. Если бы вы знали, какой наш край благодатный! А между тем его топчут, его терзают, - подхватил он с невольным движением руки, и лицо его потемнело, - у нас все отняли, все: наши церкви, наши права, наши земли; как стадо гоняют нас поганые турки, нас режут…
- Дмитрий Никанорович! - воскликнула Елена.
Он остановился.
- Извините меня. Я не могу говорить об этом хладнокровно. Но вы сейчас спрашивали меня, люблю ли я свою родину? Что же другое можно любить на земле? Что одно неизменно, что выше всех сомнений, чему нельзя не верить после бога? И когда эта родина нуждается в тебе… Заметьте: последний мужик, последний нищий в Болгарии и я - мы желаем одного и того же. У всех у нас одна цель. Поймите, какую это дает уверенность и крепость!
Инсаров замолк на мгновение и снова заговорил о Болгарии. Елена слушала его с пожирающим, глубоким и печальным вниманием. Когда он кончил, она еще раз спросила его:
- Так вы ни за что не остались бы в России?
А когда он ушел, она долго смотрела ему вслед. Он в этот день стал для нее другим человеком. Не таким она провожала его, каким встретила его за два часа тому назад.
С того дня он стал ходить все чаще и чаще, а Берсенев все реже. Между обоими приятелями завелось что-то странное, что они оба хорошо чувствовали, но назвать не могли, а разъяснить боялись. Так прошел месяц.