Глава пятая
АРМИЯ "ПРАВДЫ"
По пыльным заволжским дорогам потянулись тачанки, телеги, рыдваны. Подводчиками - старики, бабы, подростки. Понуро опустив головы, бредут под жарким июльским солнцем усталые, полуголодные лошади; на конских шеях и впалых боках, как мыло, пенится пот, седыми хлопьями падает с постромок. Над острыми хребтинами животных кружатся жирные слепни. Тянется вдаль степная дорога. Миражной дымкой струится накаленный воздух. Висит поднятая колесами и ногами пыль.
На подводах - братва в пропотевших грязных гимнастерках, с загорелыми, дочерна заросшими щетиной лицами. На лицах - тупое безразличие, скука-зануда дальней дороги. Говорить - язык не ворочается, смотреть не на что, спать - мухи не дают.
Толстыми, серо-пестрыми гадюками ползли по степи сапожковские обозы.
Сам Сапожков ехал веселый. Поражение под Бузулуком и у Погромной не огорчило его. Наоборот, поход поставил вещи на свои места. Восстание против Советов стало фактом, и тот, кто сейчас идет в рядах, тот, кто стрелял в Бузулуке в красноармейцев и рабочих, это свой, проверенный человек, единомышленник. Уход из Бузулука ничего не значит: впереди Самарская губерния, Уральская область, казачество и крестьянство которых пополнят ряды восставших. Забурлит народ и в соседней Саратовской губернии, а там, глядишь, пламя пожара охватит всю Россию.
Чтобы понять движение Сапожкова и действия преследовавших его коммунистических отрядов в этот начальный период мятежа, лучше всего представить себе два шара, катящиеся один за другим по горизонтальному желобу. Черный (сапожковцы) впереди, красный сзади. Чтобы разбить черный, красному следовало двигаться во много раз быстрее, обладать большей массой и быть твердым, чтобы самому не расколоться. Коммунистические отряды превосходили сапожковцев в твердости (политико-моральное состояние), но передвигались крайне медленно, - на обывательских подводах быстро не поскачешь. Кроме того, в этот начальный период мятежа командование не имело в Заволжье больших сил. Красная Армия сражалась на Польском фронте, а немногие части, дислоцировавшиеся в Поволжье, были раздроблены на продотряды и разбросаны по селам и деревням. Следовательно, командиры отрядов и групп не могли навязать мятежникам свою волю, загнать их в неблагоприятные для них районы, расколоть на части и уничтожить поодиночке. Шары катились один за другим. Иногда передний по какой-либо причине замедлял движение, и задний тогда ударял по нему. От удара скорость переднего возрастала, а задний, потеряв часть энергии, на время отставал.
Именно по такой схеме разыгрался 25 июля бой в районе станицы Таловой. Шедшие за Сапожковым самарские и оренбургские коммунистические отряды нагнали противника и завязали перестрелку, продолжавшуюся несколько часов. Затем Сапожков продолжал задуманное движение на Озинки - Новоузенск, а Серов с полком Усова направился к Уральску, намереваясь взять город и превратить его в базу для формирования новых мятежных частей.
Уральск! Не всегда ты был оплотом реакции. Много и славных страниц в твоей четырехсотлетней истории. Сыны твои вольно гуляли со Степаном Разиным. В памятные 1773–1775 годы ты привечал вожака крестьянского восстания Емельяна Ивановича Пугачева, твои станицы верой и правдой служили ему. Крепко любили казаки свободу и жестоко поплатились за это. Утеряв же блага земные, со временем соблазнились подачками, поблажками, сломили в себе непокорный дух и стали верными царскими слугами.
Долга степная дорога, немало думок передумаешь, пока солнце околесит по небу положенный на день путь. Смутно на душе у Василия Серова. Когда человек видит ясно цель и верит в успех, тогда все просто, все возможно, все легко. А если не видишь и не веришь, - тогда как? Вон у Сапожкова все, как на ладошке: первое - разогнать коммунию; второе - из Самарской, Саратовской губерний, из Уральской области слепить мужичье царство, в котором главной фигурой будет самостоятельный крестьянин; третье - сесть самому править тем государством.
А у Серова: коммунистов вывести - согласен, потому что насолили ему большевики предостаточно. Нужен был им Серов - почет и славу оказывали. Кончилась война, - удаль Серова, его способность вести людей на бой, его бескорыстие, готовность к жертвам стали больше не надобны, и можно Серова под зад коленкою…
Морем нахлынули воспоминания… Рос Василий отчаюгой, заводилой среди парней, которого знала и опасалась родная Куриловка. Без проказ не проходило дня: то почтовый ящик перевесят от волостного правления на верхушку высоченного тополя, то полицейского стражника Крученого в послеобеденную пору привяжут за ногу к столу, а привязав, заорут благим матом: "Крепость-Узень горит!" А в Крепость-Узене, соседнем селе, жила стражникова теща. Рванулся спросонья Крученый бежать на помощь и ногу вывихнул.
Рос Василий, забавлялся, а жизнь с ним шутки не шутила. Ради черствой корки хлеба батрачил Васька у кулаков, рвал молодые жилы на постылой работе. Дальше - война с немцами, окопная грязь пополам с кровью, вши, скука. Два ранения, два георгиевских креста, чин старшего унтер-офицера. Февраль со слюнявыми речами. Суровый Октябрь. Мир. Демобилизация. Навсегда запомнился тяжкий путь домой, промерзлые теплушки, битком набитые солдатами, бессонные ночи, голодные дни, бесконечные ожидания на крупных станциях, похожие на штурм неприятельской крепости посадки в поезда, ведра выпитого кипятку и наконец последняя станция Новоузенск, а в тридцати километрах от нее родимая Куриловка.
В тот же день вечером Василий с женой Натальей были в гостях у старшего брата Ивана. Бутыль вонючего самогона развязала языки.
- Как жить думаешь? - спросил тогда Иван.
- По-новому: землю поделим, семена, скотину у богатеев отберем, раздадим по бедноте. Неужели же допустим, чтобы жизнь по-старому пошла!
- Это правильно. Ну, а дальше что?
- Как что? Жить будем, пользоваться.
- Значит, по-твоему, революция это - дележка? - насмешливо (переспросил Иван: - Возьмем, дескать, у богатеев, разделим по крестьянству и будем жить-поживать, добра наживать, кто сколько сможет. Так?
- А как же еще? - от души удивился Василий.
- Большевики говорят, что надо не каждому, а всем вместе, сообща строить хорошую жизнь и опять-таки для всех, а не так, как кому удастся!
Василий смутился:
- А как ее народом построишь новую жизнь? Один в лес, другой по дрова… Давай лучше выпьем!
- На то существует организация, партия большевиков. Она и поведет людей к добру, - сказал Иван, наливая стопки.
- Что ж, большевики, так большевики, - согласился тогда Василий.
Окунулся Серов в кипучий котел жизни послереволюционной деревни и вскоре стал крупной фигурой - командиром организованного им отряда Красной гвардии. Возвратившиеся домой солдаты-фронтовики переизбрали волостной Совет и провели туда представителей бедноты. Совет нового состава обложил контрибуцией богатеев-кулаков, заставил ссыпать семена для посева и организовал супряги. Весна была не за горами.
Приблизительно то же самое происходило и в других селах Новоузенского уезда и вызывало бешеную злобу кулачества. Все чаще взоры богатеев обращались за реку Большую Узень, где по станицам, по хуторам казачьим накапливались черные силы реакции, формировались взводы, сотни, полки, с тем, чтобы весной ударить по мужичьей власти, стереть ее прочь с лица земли. Контрреволюция готовилась к смертельной схватке.
В эти тревожные предгрозовые дни судьба свела Серова с Александром Сапожковым. После одного из совещаний в Новоузенске Сапожков, бывший тогда председателем Новоузенского уисполкома, пригласил Василия на квартиру и там во время небольшой товарищеской пирушки покорил Серова простотой обхождения, смелыми замыслами (создание Заволжской автономной губернии) и любезными сердцу Василия взглядами (все наше, - бери и пользуйся!). Впоследствии, когда начались бои с белоказаками, зародившаяся дружба окрепла. Сапожков стал командиром бригады, Серов - командиром Орловско-Куриловского полка; начальник и подчиненный по-прежнему были довольны друг другом. Сапожков не прижимал с дисциплиной, сквозь пальцы смотрел на проделки Серова и его полчан, а Василий, чья лихость, бесшабашность гремели по дивизии, старался угодить комбригу…
Серову вспомнился комиссар Орловско-Куриловского полка Иван Васильевич Букреев. Парнями они дружили, в полку же дорожки у них разошлись. Серов не узнавал Ивана Букреева. Придет комиссар утром и начнет зудить:
- В полку за ночь было три изнасилования и семь грабежей. До каких пор это будет продолжаться? Уж и так мужики говорят: белые грабили, сильничали, красные грабят, сильничают. Какая же разница?
- Это кулацкие разговорчики, - яро защищал Василий полковую братву.
- Не понимаю я тебя, товарищ Серов. Как можно потакать разным негодяям, позорящим звание красного воина, оставлять безнаказанными насилия, грабежи… В конце концов… - Букреев, когда волновался, то, вбирая воздух в легкие, коротко всхлипывал, - давала себя знать старая контузия.
- Ты, комиссар, хлюпай не хлюпай, а своих людей я в обиду не дам. Запомни раз и навсегда! - враждебно говорил Серов.
Букреевских рук дело, Серова тогда отстранили от командования полком, а на его место прислали бывшего царского офицера полковника Иванова. Зубами скрипел Василий. Он, Серов, создавший этот полк, громивший с ним белую сволочь, примет батальон и будет подчиняться какому-то золотопогоннику! Ни за что на свете! Страстно, безумно хотелось, выхватив маузер, одну за другой загонять пули в холено-барскую морду офицерика, но… лезть на рожон друзья-приятели отсоветовали, - лучше провернуть дело тихой сапой.
Именно тогда в полку поползли нехорошие слухи: "Наверху в штабах засели генералы с партбилетами, шлют к нам офицерье, хотят продать революцию. Беднякам, простому народу снова нет хода, - сняли нашего Ваську Серова, поставили полковничка". Ползли слухи, множились, клевета распускалась махровым цветом, от яда ее начинали бродить в головах мятежные мысли. Для недовольства было много причин; усталость от боев, трудности похода, перебои со снабжением, ко всему этому недобрые вести из дома: разруха, нужда, что ни день, то в подводы наряжают, соли нет, спичек нет, керосина нет, всем селом "вечный огонь" под золою сохраняют, друг к дружке за жаром бегают.
Вспомнил Серов и то, как вызвал его Сапожков и шепотом приказал: "…Завтра ночью Мусульманский полк арестовывает комиссаров и коммунистов… Приказов Дементьева не выполнять!.. Наступать не пойдем. Белые два месяца стоят спокойно, им война тоже не всласть. Может быть, добром о мире договоримся. Понимаешь? Еще вот что: сам ни во что не вмешивайся, пусть орудуют другие, а твое дело сторона."
Серов созвал "своих" ребят и передал им слова Сапожкова. Наскоро посовещались и решили в первую очередь "убрать" комполка Иванова, комиссара Букреева, замкомполка и некоторых других.
10 января в шести полках 22-й дивизии вспыхнул мятеж. Ручьями полилась кровь. В Орловско-Куриловском полку были убиты Букреев, Чертков и оказавшийся здесь случайно политиком штаба 4-й армии Челыхаев. Иванову удалось спастись: то ли его кто-то предупредил, то ли по чистой случайности, но накануне он уехал на станцию Деркул и не вернулся.
Утром куриловцы собрали митинг и с большим трудом "упросили" Серова принять командование полком.
И еще одна беседа с Сапожковым так же с глазу на глаз, заговорщическим полушепотом. Мятеж, вопреки ожиданиям, не разгорелся буйным пламенем, а начал чадить, шипеть, дымить, как костер под проливным дождем, и Сапожков приказал:
- Со своим полком, товарищ Серов, обезоружишь изменивший революции 193-й полк. Тебе помогут новоузенцы. Допрежь того арестуй у себя зачинщиков мятежа и держи под крепким караулом!
От удивления у Серова округлились глаза, и Сапожков, заметив это, добавил:
- Из восстания пока ничего не вышло, но отвечать за него своими головами нам нет расчета, - лучше пусть другие поплатятся.
После недолгого раздумья Серов выполнил приказ.
- Что же ты друзей предаешь? - в упор спросил тогда Василия один из арестованных и плюнул прямо в глаза.
Чтобы отогнать неприятные воспоминания, Серов оглянулся на растянувшийся по дороге бывший 8-й казачий полк.
"Уральские казаки. Эти знают, на что идут, зачем идут. У каждого была усадебка, лошади, быки, овцы, на худой конец десятин двадцать посева, от зерна закрома ломились, и рядом дешевые батраки - новоузенские, николаевские… Впрочем, и у казаков есть неимущие. Вон едет мергеневский казак Полуянов. Какое у него богатство? Пара рук с мозолями. А ведь заодно с толстосумами! Таких полуяновых в полку много, и надо полагать, что драться они будут шаляй-валяй, с прохладцей, при неустойке сразу ручки поднимут. Гм! Тычется народ во все стороны на манер слепых котят, и я тоже. На что нужен мне этот мятеж? Рассчитаться с коммунистами? Неплохо. А еще что? На кой ляд сдалось мне мужичье царство? В земле ковыряться, дерьмом мазаться, быкам хвосты крутить?"
Запутавшись в мыслях, Серов длинно и вычурно ругнулся. Ехавший рядом Усов от неожиданности вздрогнул:
- Чего это ты?
- Так, слепень укусил.
Навстречу подъезжала группа конных. Они вели с собой двух киргизов, босых, с разбитыми в кровь лицами.
- Столкнулись с ихним разъездом. Под этими коней убили, - доложил начальник разъезда.
- Какой части? - щурясь, спросил Серов.
- Кыргысский кавискадрон, - ответил один из пленных. Он был очень молод, этот боец. На ребячьем, сделавшемся от страха пепельно-сером лице читалась мольба о пощаде. Его товарищ, видимо, был иного склада. Сухощавый, словно туго связанный из одних мускулов, с перетянутой ремнем осиной талией, он стоял на широко расставленных кривых ногах прирожденного кавалериста. Глаз не поднимал, но в уголках рта гнездилась презрительная усмешка над самим собой, столь глупо попавшим в беду, и над этими людьми, которые обрадовались легкой победе. Серов понял и позу, и выражение лица пленного.
- Зачем к большевикам пошли? Ну! Ты, косоглазый! - ткнул он ножной шашки в грудь старшего киргиза.
Тот попятился, но не оробел.
- Зачем бедняк-киргиз пошел к большевикам? Ты не знаешь? - в этом ответе звучал вызов.
- Замолчи! - прервал его Серов и повернулся к младшему: - А ты?
У молодого тряслись губы, но он внятно ответил:
- Моя ипташ Ленин слушай. Ипташ Ленин правду сказал.
- Ишь ты! - удивился не ожидавший такого ответа Серов и на мгновение задумался: - Этого в расход, - показал он на старшего киргиза. - А этому отрубить руки, отрезать нос и губы, посадить на коня и пустить к своим.
Решение пришло к Серову неожиданно, - из ряда вон выходящая жестокость была ударом по собственным колебаниям.
Другая половина "Армии правды" под командованием самого Сапожкова двигалась на юг, на Озинки. Катился колобок и день ото дня делался все больше, - всякий мусор, всякая дрянь липла к нему. Близ Озинок к мятежникам присоединились три сотни "зеленых" во главе с атаманом Киреевым. Поморщился Сапожков, глядя на такое пополнение и не удержался - съязвил:
- Тараканий лозунг - не трожь меня, и я тебя тоже, - придется забыть.
В придорожной деревеньке к Сапожкову привели пленных.
- Комиссары из Пугачева.
- Фамилии? - спросил Сапожков, внимательно разглядывая членов Пугачевского уисполкома.
- Агафонов, - тихо ответил мужчина средних лет с худощавым, смуглым лицом, обезображенным опухолью под левым глазом.
- Акимов, - произнес второй.
- Знаете меня?
- Слышали, - а теперь увидели, - ответил Акимов и слизнул языком кровь с разбитой губы.
Наступило молчание.
- Что же мне теперь с вами делать? - прервал паузу Сапожков.
Акимов вскинул голову:
- Думаешь, пощады будем просить? Не жди! Или пытать будешь?
Сапожков вспыхнул и, как клещами, сжал рукоять нагайки, но через секунду переломил себя.
- Нет, братки, не так вы о нас полагаете, - почти ласково произнес он. - Мы - не убийцы, не палачи, а борцы за правое дело. Моя армия, - Сапожков театральным жестом показал вокруг, - это армия правды. Мы за народ против большевиков и комиссаров. Так и передайте всем! Отпустить их!
Акимов открыл было рот, но Агафонов дернул его за рукав - не связывайся!
На выезде из деревни Сапожкова нагнал "предреввоенсовета" Масляков:
- В благородство играешь?
- Тебе это не по сердцу?
- Почему? Просто так спрашиваю… Иной раз не мешает и добродушие показать… Сегодня послал людей в Уральск подготовить почву к приходу Усова. В Уральском караульном батальоне есть надежные ребята, они помогут нашим распропагандировать тамошний гарнизон… Между прочим, сегодня ко мне пришел интересный человечек: от злости кипит, как котел перед взрывом, а если укусит, - неминуемо взбесишься.
- Что за человечек?
- Гаршинский, Грызлов по фамилии. Его папашку двумя стами пудов обложили, ну, и помер старик от огорчения; а сынок к нам прибежал. Говорит, что в Соболеве убил часового, который его караулил.
- А за что он сидел?
- Будто за агитацию.
- Направь в черную сотню!.. Воззвания к казакам отослал?
- Да, но жалею: наши, самарские, будут недовольны. Сколько казара налютовала, наиздевалась над крестьянством, а теперь мы их к себе приглашаем на помогу, как братьев. Хороши братья!
Сапожков, хмурясь, молчал.
- Всё едино, - произнес он наконец. - Враг у нас сейчас общий, а остальное - дело прошлое, немало и мы набедокурили по казачьим станицам. Так ведь? Кто старое помянет, тому глаз вон.
Масляков неопределенно хмыкнул.
- Мужики плохо подводы дают, - сказал он немного спустя. - Лошадей угоняют, колеса с телег снимают и прячут.
- Карать! Беспощадно наказывать! - разозлился Сапожков. - Карать вплоть до расстрела!
- Жатва, самая страда, - заметил Масляков. - Знаешь, один день год кормит.
- Ну, и что "же? С этим считаться не приходится. Первое дело - война, а потом уже все остальное. Пороть и расстреливать таких без жалости!