– Где же вор? – крикнул сторож, склонившись к самому уху своего господина.
Но Сёхэй в ответ только тихо стонал, тяжело дыша.
– Вы ранены, господин? Куда? Покажите!
Растерявшись, старик стал ощупывать Сёхэя своими сильными руками. Но раны не обнаружил. Вдруг он заметил, что глаза у Сёхэя закатились.
– Ему плохо! Госпожа, ему очень плохо!
С этими словами старик поднял Сёхэя. В теле его не было прежней упругости, оно обмякло и стало каким-то тяжелым.
Рурико в страхе закричала:
– Аната ! Вы слышите меня, аната?
Но жизнь в Сёхэе, казалось, угасала с каждой секундой.
Оглянувшись на вошедших в комнату, перепуганных насмерть служанок, Рурико ясным и твердым голосом приказала:
– Принесите поскорее бутылку бренди, а затем позвоните Ёсикаве-сама и попросите его немедленно приехать. Скажите, что хозяин в тяжелом состоянии.
Когда принесли бренди, Рурико быстро наполнила стакан и влила в рот Сёхэю. Щеки его слегка порозовели, в угасших глазах появился блеск.
– Господин! Господин! Где же вор? Куда он девался? – спрашивал сторож, собираясь броситься за вором вдогонку. Громкий голос Китаро, видимо, дошел до слабеющего сознания Сёхэя, и его губы едва заметно шевельнулись.
– Что вы хотите? Что я должна сделать? – крикнула Рурико, взывая к Сёхэю.
В это самое время из темного угла комнаты донесся дьявольский смех.
Тут даже бесстрашному Китаро стало не по себе. Потянувшаяся за ружьем рука два раза неуверенно скользнула по прикладу. По спине Рурико пробежал неприятный холодок.
– Кто там? Кто?… – хриплым голосом крикнул Китаро.
Неизвестный молчал.
– Кто ты? Не ответишь – пристрелю! Ободренный нерешительностью незнакомца, Китаро
поднял ружье и направил дуло в темный угол, затем посветил фонарем. При его тусклом свете неясно вырисовывалась фигура человека, сидевшего на корточках.
– Ну-ка, выходи! Не то выпущу в тебя пулю! – кричал сторож, но стрелять не решался.
Незнакомец же спокойно оставался на месте и не делал никаких попыток ни к бегству, ни к самозащите, как поступил бы в подобной ситуации вор или бандит. В ушах у Рурико до сих пор звучал его смех, заставивший ее содрогнуться от ужаса, и она со страхом всматривалась в темноту, в то же время опасаясь, как бы это не оказался ее возлюбленный Наоя.
В этом момент Сёхэй, видимо, придя в себя от громкого крика Китаро, со стоном произнес:
– Не надо стрелять…
После этого Сёхэй совсем обессилел.
Слова хозяина навели Китаро на какую-то мысль. Отбросив ружье, он весь напрягся и стал приближаться к незнакомцу. По мере того как он приближался, незнакомец медленно, шаг за шагом отступал и, дойдя до противоположной стены, вдруг выпрямился. Рурико с ужасом ждала новой схватки. Но опасения ее оказались напрасными.
– Так ведь это молодой господин! – не то с испугом, не то с удивлением воскликнул Китаро.
Рурико вздрогнула.
– Окусама! Это молодой господин! Молодой господин! – в замешательстве повторял Китаро.
Рурико отошла от умирающего Сёхэя и приблизилась к тому месту, где друг против друга стояли две темные фигуры. Да, это был Кацухико! Его кимоно из осима, которое он обычно носил, насквозь промокло от дождя. Черные волосы тоже намокли. Он походил на затравленного зверя. Когда же увидел Рурико, покраснел и улыбнулся своей идиотской улыбкой.
Рурико молчала, не в силах вымолвить ни слова. Теперь она все поняла. Кацухико, которого оставили в Токио и посадили под замок, затосковал по Рурико, каким-то образом вырвался из заточения и в эту страшную бурю поспешил в Хаяму.
– Это вы довели отца до такого состояния? – строго спросила Рурико.
Кацухико кивнул головой.
– Вы один добирались до Хаямы? Кацухико опять кивнул.
– Ехали поездом?
Кацухико снова ответил кивком головы.
– Зачем вы это сделали? Почему так жестоко обошлись со своим отцом?
Тут Кацухико покраснел и замялся. Будь у него ясный разум, он ответил бы ей, как рыцарь, избавивший от опасности высокую особу: "Чтобы спасти вас!"
Однако Кацухико ничего не говорил, только продолжал по-идиотски улыбаться.
Сторож наконец пришел в себя и сказал с упреком:
– Ох, молодой господин! Что вы наделали! В такую ночь уехали из Токио! Да еще искалечили отца! Окусама! – обратился он к Рурико. – Вы лучше присмотрели бы за господином!
Китаро подошел к Сёхэю, который по-прежнему не подавал никаких признаков жизни.
Рурико, хоть и сказала Кацухико несколько укоризненных слов, в душе испытывала чувство горячей признательности к своему смелому рыцарю, явившемуся к ней на помощь в тяжелую минуту.
Сёхэй вдруг громко застонал. Рурико бросилась к нему. Лицо его судорожно подергивалось, грузное тело билось в конвульсиях.
– Воды! Воды!
Служанка тотчас же принесла воду, но влить ее в рот умирающему было уже невозможно – губы его свело судорогой, и вода струйками потекла с шеи на грудь. Тогда Рурико набрала в рот немного воды и из уст в уста дала Сёхэю напиться, чтобы хоть так проявить свою супружескую заботу о нем.
– Больно! Душно! Душно! – тихо, но внятно произнес Сёхэй и стал царапать себе грудь ногтями.
– Скоро доктор придет! Потерпите, пожалуйста! – робко сказала Рурико.
Умирающий, видимо, услышал ее слова, потому что устремил в се сторону угасающий взор.
– Рурико-сан… Я виноват… Я во всем виноват… Умоляю вас… простите меня!
Теперь Рурико больше не сомневалась в искренности слов Сёхэя, ибо он произнес их перед смертью, и слова эти словно иглой пронзили ее замкнутое, остававшееся до сих пор холодным сердце.
– Ох, как больно… Не могу больше…
Сёхэй схватился обеими руками за грудь и стал кататься по циновке.
– Минако! Где Минако?
Преодолевая мучительную боль, он вдруг приподнялся и стал озираться, но в следующее мгновенье снова рухнул на пол.
– Минако-сан тоже скоро приедет. Сейчас позвоним ей по телефону! – сказала Рурико, склоняясь к его уху.
– Ой! Больно! Умираю! Прошу вас, Рурико-сан… позаботьтесь о Минако и Кацухико! Вы презираете меня, но не станете презирать моих детей!… Мне не к кому обратиться, кроме вас! Простите мой тяжкий грех и позаботьтесь о детях… Умоляю вас!… Кацухико!… Кацухико!…
Сёхэй, видимо, хотел проститься с сыном, но тот даже не двинулся с места, тупо глядя на происходящее.
Смерть уже витала над Сёхэем. Вдруг он взмахнул руками, будто ловя что-то в воздухе, и Рурико впервые протянула мужу руки. Сёхэй собрал последние силы, чтобы пожать их, и понял, что она простила его.
Доктор пришел слишком поздно. Он вымок до нитки, с плаща ручьями стекала вода.
– Я нанял рикшу, но коляску едва не опрокинуло бурей, так что пришлось идти пешком. Сейчас направление ветра переменилось, и вы можете не волноваться. По крайней мере, такой бури, как была недавно, не предвидится. – Все это доктор произнес с нарочитым спокойствием, желая похвастать своей профессиональной выдержкой. – Я так и не понял по телефону, что здесь стряслось, – обратился он к Рурико. – На вас, кажется, напали бандиты, не правда ли? – С этими словами доктор приблизился к пострадавшему.
– Нет, на нас никто не нападал, – стараясь сохранить спокойствие, ответила Рурико. – Это, наверно, служанка что-то напутала. Но, к нашему стыду, у него с сыном…
Рурико осеклась, у нее не было сил рассказывать дальше. Доктор же, сделав вид, что он обо всем догадался, приступил к осмотру Сёхэя.
– Ран я не вижу.
– Да, кажется, он не ранен…
– Успокойтесь! – сказал доктор. – Просто он потерял сознание от сильного удара. – И он положил свою холеную руку на руку Сёхэя, стараясь нащупать пульс.
Так прошло несколько секунд. Затем доктор скользнул взглядом по лицу пострадавшего, которое постепенно покрывалось мертвенной бледностью. Выдержка изменила доктору, и он воскликнул:
– Ему и в самом дело очень плохо!
Он быстро вынул из портфеля стетоскоп, послушал сердце и упавшим голосом сказал:
– Он совсем плох!
– Неужели все кончено? – с глубокой грустью спросила Рурико.
– Да. По-видимому, паралич сердца. Не раз говорил ему, что надо беречься. Ведь у него ожирение сердца, а это влечет за собой паралич. Всякие волнения были ему противопоказаны, не говоря уже о ссорах или потасовках. – Доктор, видимо, сильно досадовал, что пациент пренебрег его советами. Он спрятал стетоскоп и продолжал: – Ожирение сильно ослабляет деятельность сердца. Даже если случается пожар, нельзя бежать. А он мало того, что вступил в драку, так перед этим еще изрядно выпил. Конечно, сердце не выдержало. Но почему вы не воспрепятствовали драке? – спросил доктор у Рурико.
И Рурико почувствовала сильные угрызения совести.
– Я думаю, что все кончено. Но для собственного успокоения попробую впрыснуть ему камфару…
Доктор быстро приготовил все необходимое, затем ловко и искусно ввел в тело умирающего лекарственную жидкость, чтобы вернуть ему сознание. Но это, как и искусственное дыхание, не дало никаких результатов. Тело Сёхэя с каждой минутой становилось все холодней. На лице лежала печать смерти.
– Увы! Я не в силах помочь ему, – с грустью сказал доктор, всем своим видом желая показать, что человек бессилен перед лицом смерти.
Итак, поединок закончился. Неожиданно для Рурико враг пал и теперь лежал недвижим, как каменная глыба. Рурико вышла победительницей, в этом не оставалось больше никаких сомнений. Надменный враг, презиравший нравственность и развращавший людей золотом, больше не существовал. Победа была полной!
Но Рурико, устремившая взор на мертвого Сёхэя, не испытывала никакой радости. Напротив, ею почему-то овладела грусть. Победа очевидна, но была ли повергнута его душа так же, как и его тело? Одержала ли Рурико моральную победу? Нет, не одержала – отвечал Рурико голос ее совести. Сёхэй был перед смертью настолько чист душевно, что этим мог искупить все свои прежние грехи. Он просил у нее прощения и поручил ей заботу о своих любимых детях. Не видя от Рурико ничего, кроме враждебности, Сёхэй все же ей верил. Но больше всего тронула Рурико его безграничная любовь и нежность к детям. Зная, что Кацухико виновник его смерти, он в мучительной агонии тревожился за его будущее! Рурико близко не подпускала мужа к себе, считая его врагом и тем самым причиняя ему невыносимые душевные терзания. Обретя безграничную власть над Кацухико, пусть сама того не желая, Рурико заставила Сёхэя испытать муки ревности, довела его до того, что он превратился в настоящего зверя. Да, совести Рурико был нанесен тяжелый удар. Она считала Сёхэя злым демоном, а он оказался человеком с благородной душой. Уж не сама ли Рурико превратилась в демона, когда, задавшись целью мстить, прибегала к любым, самым низким средствам? Тот, кого она наконец уничтожила, пожертвовав ради этого всем своим будущим, вовсе не заслуживал смерти. Порвав со своим возлюбленным, презрев девичью гордость, бросив вызов обществу, она все силы отдала борьбе. Но победа в этой борьбе, стоившей стольких жертв, не принесла Рурико славы. Побежденный Сёхэй обрел спасение на смертном одре, она же, выйдя победительницей, испытывала душевный надлом.
Ничто так не растлевает душу, как оказавшееся пустой иллюзией дело, если человек посвятил ему всю свою жизнь.
Смерть Сёхэя преобразила Рурико. Она стала совсем другой. Вернуться к своей прежней, чистой девичьей жизни она не могла, хоть и оставалась девушкой. Она хотела отравить ядом лицемерия и лжи своего врага и, не замечая того, сама отравилась. Этот яд оставался у нее в сердце. Но хуже всего было то, что она почувствовала вкус к роскоши, которой ее окружил Сёхэй. С отравленным сердцем и юной свежестью, обворожительная молодая вдова, получившая возможность холить и лелеять свою красоту, незаметно превратилась в великосветскую львицу, обладавшую неограниченной властью над своими бесчисленными обожателями.
Ужасные Горгоны, со змеями вместо волос, как рассказывает греческий миф, превращали в камень каждого, кто дерзал взглянуть на них.
Но Рурико со своими черными как смоль волосами, ослепительно-белыми зубами, чистая, как жемчуг, очаровательная, как сирена, умная, с обольстительными манерами, – во что превращала она всех тех, кто осмеливался приблизиться к ней?
Чары любви
Синъитиро прочел до конца дневник трагически погибшего юноши, но очаровательная мадам Рурико все еще оставалась для него загадкой. Ясно было одно: таинственная незнакомка жестоко насмеялась над чувством юноши. По сути дела, она толкнула его на путь гибели. Сама Рурико утверждала, что не имеет никакого отношения к часам покойного, о которых он с такой горечью вспоминал. Синъитиро казалось, что Рурико своими нежными белыми руками накинула на него непроницаемую пелену. Он чувствовал, что между смертью юноши и очаровательной мадам Рурико существует какая-то таинственная связь, тоже прикрытая непроницаемой пеленой. Сквозь эту пелену то проглядывало мертвое, посиневшее лицо юноши, то лицо прекрасной Рурико с кокетливой улыбкой. Рурико ловко выманила у Синъитиро часы, которые юноша просил вернуть по назначению, точнее, не вернуть, а швырнуть. И Синъитиро считал своим святым долгом исполнить последнюю волю юноши. Однако единственный ключ к разгадке тайны – часы – был теперь в белых руках мадам Рурико, а взамен в кармане лежал подаренный ею билет на благотворительный концерт. Этот билет и сказанные ею слова: "Примите в знак нашего знакомства…" были единственным и малонадежным средством разгадать тайну, тонкой паутинкой связывающую Синъитиро с Рурико. Впрочем, самая тонкая паутинка может оказаться крепкой.
Концерт был назначен на последнее воскресенье июня, и все время до этого дня Синъитиро испытывал какое-то странное душевное беспокойство.
"Тебе кажется, что ты исполняешь волю покойного, но не увлекся ли ты с первой же встречи красотой мадам Рурико?" – предостерегал его внутренний голос. Прежде он ни за что не пошел бы в концерт без своей молодой жены. Теперь же он не допускал и мысли об этом. Жена только помешала бы ему ближе познакомиться с мадам Рурико. Он тянул время, не решаясь сказать жене, что собирается на концерт, но ему надо было переодеться. Он мог сказать, что пойдет прогуляться, но для этого не надо было менять костюм. Сказать же, что он пойдет на концерт, и попросить костюм у него не поворачивался язык. Таким невниманием он мог обидеть Сидзуко, а этого с ним еще не случалось.
"Мы поедем вечером на концерт! Приготовься!" – вот что привыкла слышать от него Сидзуко. И скажи он ей правду, Сидзуко сочла бы его поступок жестоким.
Синъитиро то останавливался с задумчивым видом на веранде, то, словно вспомнив что-то, поднимался на второй этан;. За обедом нервничал. Наконец он решился объявить жене о своем намерении и спустился вниз, где жена сидела за шитьем. Но стоило ему увидеть счастливую улыбку, озарившую ее лицо при его появлении, как решимость покинула Синъитиро и слова, которые он готовился произнести с беспечным видом, замерли на губах.
– Ах, что это у вас сегодня такой растерянный вид? Этот вопрос задел Синъитиро за живое, но тут его
вдруг осенило.
– Да, чуть было не забыл… Сегодня распорядитель нашей фирмы уезжает в Америку, и я должен его проводить.
Распорядитель действительно уезжал за границу, и Синъитиро вспомнил об этом в последний момент.
– С каким поездом? Вы успеете? – забеспокоилась Сидзуко.
– Может быть, еще успею. Кажется, он отходит от Симбаси ровно в два. – Синъитиро взглянул на часы. Было начало второго.
– В таком случае собирайтесь скорее! – сказала Сидзуко, быстро отодвинув шитье и встав с места.
Чтобы не обидеть жену, Синъитиро впервые солгал ей.
Концерт давали молодые пианисты, брат и сестра. Когда Синъитиро подъехал к подъезду помещения, где должен был состояться концерт, в небольшом зале собралось человек триста. Билеты по семи иен были по карману лишь избранным.
Чинными рядами сидели нарядные дамы и барышни. Среди них черными пятнами выделялись молодые люди в элегантных смокингах, с нотами в руках, любители музыки. Оглядев публику, Синъитиро почувствовал, себя здесь чужим и одиноким.
Только он занял свое место, как на сцену, встреченная бурей аплодисментов, вышла пианистка. Ответив на аплодисменты приветливой улыбкой и подобрав свое зеленоватого цвета платье, она села за рояль и начала играть. Она играла балладу Бородина. Ее прозрачные, как воск, пальчики с изумительной легкостью бегали по клавишам. Прислушиваясь к наивной и свежей мелодии, Синъитиро не сводил глаз с передних рядов, ища взглядом среди множества молодых женщин ту, которая его сейчас интересовала. Но отыскать Рурико было нелегко – Синъитиро видел ее всего два раза.
Когда пианистка кончила играть, ее буквально засыпали цветами. Она по-детски радовалась красивым букетам и складывала их на рояль, где вскоре не осталось свободного места. Тогда распорядитель стал поспешно снимать их с рояля и класть на пол. Милая наивность девушки вызвала в публике взрыв веселого смеха. Поддавшись общему веселью, Синъитиро тоже рассмеялся. И в этот миг кто-то коснулся его плеча. Синъитиро удивленно оглянулся. Перед ним, улыбаясь, стояла очаровательная госпожа Рурико.
– Как хорошо, что вы пришли! Я давно уже ищу вас!
Именно с этими словами должен был Синъитиро обратиться к Рурико, но тем не менее произнесла их Рурико и заняла место рядом.
– Долго же вас не было! – продолжала Рурико. – Я думала, вы совсем не придете! – Она мило болтала, не давая Синъитиро вымолвить и слова, с такой непринужденностью, словно они были старинными друзьями.
– Простите за беспокойство, которое я причинил вам недавно, – воспользовавшись паузой, робко произнес Синъитиро.
– Нет, это я должна просить у вас прощения!
Ее лицо было спокойно, как зеркальная поверхность горного озера.
В это время на сцену вышел пианист. Но Рурико не собиралась вставать.
– Пожалуй, посижу с вами еще немного… – сказала она шепотом.
В этот момент в зал полились звуки прелюдии Шопена. В зале воцарилась тишина. Пианиста слушали, затаив дыхание. Рурико, одетая в сиреневое шелковое кимоно с зеленым узором, близко наклонилась к Синъитиро, и он ощущал тяжесть и теплоту ее гибкого тела. Синъитиро даже казалось, что он слышит, как пульсирует кровь в ее жилах, и весь напрягся.
– Он играет прелюд "Капли дождя", – как бы обращаясь к самой себе, шепотом произнесла Рурико, и ее тонкие белые пальцы, словно ударяя по клавишам, забегали по колену в том месте, где на кимоно был узор, изображавший летающих мотыльков. Ее прекрасное лицо выражало искреннее восхищение, которое могут испытывать только настоящие ценители музыки. Такая внутренняя духовная красота присуща лишь высокоразвитым и интеллектуально одаренным натурам. И Синъитиро украдкой бросал восторженные взгляды на ее строгий профиль, на мраморную шею.
Как только пианист кончил играть, Рурико первая громко зааплодировала и взглянула на Синъитиро.
– У сестры техника лучше, – сказала она, – но брат, по-моему, и смелее и талантливее.
– Вполне с вами согласен, – ответил Синъитиро.
– Вы любите слушать музыку? Впрочем, – со смехом сказала госпожа Рурико, – для этого вы и приехали сюда! – Рурико держалась очень свободно, хотя видела Синъитиро только во второй раз.