Константин Михайлович Станюкович
Нянька
I
Однажды вешним утром, когда в кронштадтских гаванях давно уже кипели работы по изготовлению судов к летнему плаванию, в столовую небольшой квартиры капитана второго ранга Василия Михайловича Лузгина вошел денщик, исполнявший обязанности лакея и повара. Звали его Иван Кокорин.
Обдергивая только что надетый поверх форменной матросской рубахи засаленный черный сюртук, Иван доложил своим мягким, вкрадчивым тенорком:
- Новый денщик явился, барыня. Барин из экипажа прислали.
Барыня, молодая видная блондинка с большими серыми глазами, сидела за самоваром, в голубом капоте, в маленьком чепце на голове, прикрывавшем неубранные, завязанные в узел светло-русые волосы, и пила кофе. Рядом с ней, на высоком стульчике, лениво отхлебывал молоко, болтая ногами, черноглазый мальчик лет семи или восьми, в красной рубашке с золотым позументом. Сзади стояла, держа грудного ребенка на руках, молодая худощавая робкая девушка, босая и в затасканном ситцевом платье. Ее все звали Анюткой. Она была единственной крепостной Лузгиной, отданной ей в числе приданого еще подростком.
- Ты, Иван, знаешь этого денщика? - спросила барыня, поднимая голову.
- Не знаю, барыня.
- А как он на вид?
- Как есть грубая матросня! Безо всякого обращения, барыня! - отвечал Иван, презрительно выпячивая свои толстые, сочные губы.
Сам он вовсе не походил на матроса.
Полнотелый, гладкий и румяный, с рыжеватыми намасленными волосами, с веснушчатым, гладко выбритым лицом человека лет тридцати пяти и с маленькими, заплывшими глазками, он и наружным своим видом и некоторою развязностью манер напоминал собою скорее дворового, привыкшего жить около господ.
Он с первого же года службы попал в денщики и с тех пор постоянно находился на берегу, ни разу не ходивши в море.
У Лузгиных он жил в денщиках вот уже три года и, несмотря на требовательность барыни, умел угождать ей.
- А не заметно, что он пьяница? - снова спросила барыня, не любившая пьяных денщиков.
- Не оказывает будто по личности, а кто его знает? Да вот сами изволите осмотреть и допросить денщика, барыня, - прибавил Иван.
- Ну, пошли его сюда.
Иван вышел, бросив на Анютку быстрый нежный взгляд.
Анютка сердито повела бровями.
II
В дверях показался коренастый, маленького роста, чернявый матрос с медною серьгою в ухе. На вид ему было лет пятьдесят. Застегнутый в мундир, высокий воротник которого резал его красно-бурую шею, он казался неуклюжим и весьма неказистым. Переступив осторожно через порог, матрос вытянулся как следует перед начальством, вытаращил на барыню слегка глаза и замер в неподвижной позе, держа по швам здоровенные волосатые руки, жилистые и черные от впитавшейся смолы.
На правой руке недоставало двух пальцев.
Этот черный, как жук, матрос с грубыми чертами некрасивого, рябоватого, с красной кожей лица, сильно заросшего черными как смоль баками и усами, с густыми взъерошенными бровями, которые придавали его типичной физиономии заправского марсового несколько сердитый вид, - произвел на барыню, видимо, неприятное впечатление.
"Точно лучше не мог найти", - мысленно произнесла она, досадуя, что муж выбрал такого грубого мужлана.
Она снова оглядела стоявшего неподвижно матроса и обратила внимание и на его слегка изогнутые ноги с большими, точно медвежьими, ступнями, и на отсутствие двух пальцев, и - главное - на нос, широкий мясистый нос, малиновый цвет которого внушил ей тревожные подозрения.
- Здравствуй! - произнесла, наконец, барыня недовольным, сухим тоном, и ее большие серые глаза стали строги.
- Здравия желаю, вашескобродие, - гаркнул в ответ матрос зычным баском, видимо, не сообразив размера комнаты.
- Не кричи так! - строго сказала она и оглянулась, не испугался ли ребенок. - Ты, кажется, не на улице, в комнате. Говори тише.
- Есть, вашескобродие, - значительно понижая голос, ответил матрос.
- Еще тише. Можешь говорить тише?
- Буду стараться, вашескобродие! - произнес он совсем тихо и сконфуженно, предчувствуя, что барыня будет "нудить" его.
- Как тебя зовут?
- Федосом, вашескобродие.
Барыня поморщилась, точно от зубной боли. Совсем неблагозвучное имя!
- А фамилия?
- Чижик, вашескобродие!
- Как? - переспросила барыня.
- Чижик… Федос Чижик!
И барыня и мальчуган, давно уже оставивший молоко и не спускавший любопытных и несколько испуганных глаз с этого волосатого матроса, невольно засмеялись, а Анютка фыркнула в руку, - до того фамилия эта не подходила к его наружности.
И на серьезном, напряженном лице Федоса Чижика появилась необыкновенно добродушная и приятная улыбка, которая словно подтверждала, что и сам Чижик находит свое прозвище несколько смешным.
Мальчик перехватил эту улыбку, совсем преобразившую суровое выражение лица матроса. И нахмуренные его брови, и усы, и баки не смущали больше мальчика. Он сразу почувствовал, что Чижик добрый, и он ему теперь решительно нравился. Даже и запах смолы, который шел от него, показался ему особенно приятным и значительным.
И он сказал матери:
- Возьми, мама, Чижика.
- Taiser-vous! - заметила мать.
И, принимая серьезный вид, продолжала допрос:
- У кого ты прежде был денщиком?
- Вовсе не был в этом звании, вашескобродие.
- Никогда не был денщиком?
- Точно так, вашескобродие. По флотской части состоял. Форменным, значит, матросом, вашескобродие…
- Зови меня просто барыней, а не своим дурацким вашескобродием.
- Слушаю, вашеско… виноват, барыня!
- И вестовым никогда не был?
- Никак нет.
- Почему же тебя теперь назначили в денщики?
- По причине пальцев! - отвечал Федос, опуская глаза на руку, лишенную большого и указательного пальцев. - Марса-фалом оторвало прошлым летом на "конверте", на "Копчике"…
- Как муж тебя знает?
- Три лета с ими на "Копчике" служил под их командой.
Это известие, казалось, несколько успокоило барыню. И она уже менее сердитым тоном спросила:
- Ты водку пьешь?
- Употребляю, барыня! - признался Федос.
- И… много ее пьешь?
- В плепорцию, барыня.
Барыня недоверчиво покачала головой.
- Но отчего же у тебя нос такой красный, а?
- Сроду такой, барыня.
- А не от водки?
- Не должно быть. Я завсегда в своем виде, ежели когда и выпью в праздник.
- Денщику пить нельзя… Совсем нельзя… Я терпеть не могу пьяниц! Слышишь? - внушительно прибавила барыня.
Федос повел несколько удивленным взглядом на барыню и промолвил, чтобы подать реплику:
- Слушаю-с!
- Помни это.
Федос дипломатически промолчал.
- Муж говорил, на какую должность тебя берут?
- Никак нет. Только приказали явиться к вам.
- Ты будешь ходить вот за этим маленьким барином, - указала барыня движением головы на мальчика. - Будешь при нем нянькой.
Федос ласково взглянул на мальчика, а мальчик на Федоса, и оба улыбнулись.
Барыня стала перечислять обязанности денщика-няньки.
Он должен будить маленького барина в восемь часов и одеть его, весь день находиться при нем безотлучно и беречь его как зеницу ока. Каждый день ходить гулять с ним… В свободное время стирать его белье…
- Ты стирать умеешь?
- Свое белье сами стираем! - отвечал Федос и подумал, что барыня, должно быть, не очень башковата, если спрашивает, умеет ли матрос стирать.
- Подробности всех твоих обязанностей я потом объясню, а теперь отвечай: понял ты, что от тебя требуется?
В глазах матроса скользнула едва заметная улыбка.
"Нетрудно, дескать, понять!" - говорила, казалось, она.
- Понял, барыня! - отвечал Федос, несколько удрученный и этим торжественным тоном, каким говорила барыня, и этими длинными объяснениями, и окончательно решил, что в барыне большого рассудка нет, коли она так зря "языком брешет".
- Ну, а детей ты любишь?..
- За что детей не любить, барыня. Известно… дитё. Что с него взять…
- Иди на кухню теперь и подожди, пока вернется Василий Михайлович… Тогда я окончательно решу: оставлю я тебя или нет.
Находя, что матросу в мундире следует добросовестно исполнить роль понимающего муштру подчиненного, Федос по всем правилам строевой службы повернулся налево кругом, вышел из столовой и прошел на двор покурить трубочку.
III
- Ну что, Шура, тебе, кажется, понравился этот мужлан?
- Понравился, мама. И ты его возьми.
- Вот у папы спросим: не пьяница ли он?
- Да ведь Чижик говорил тебе, что не пьяница.
- Ему верить нельзя.
- Отчего?
- Он матрос… мужик. Ему ничего не стоит солгать.
- А он умеет рассказывать сказки? Он будет со мной играть?
- Верно, умеет и играть должен…
- А вот Антон не умел и не играл со мной.
- Антон был лентяй, пьяница и грубиян.
- За это его и посылали в экипаж, мама?
- Да.
- И там секли?
- Да, милый, чтобы его исправить.
- А он возвращался из экипажа всегда сердитый… И со мной даже говорить не хотел…
- Оттого, что Антон был дурной человек. Его ничем нельзя было исправить.
- Где теперь Антон?
- Не знаю…
Мальчик примолк, задумавшись, и, наконец, серьезно проговорил:
- А уж ты, мама, если меня любишь, не посылай Чижика в экипаж, чтобы его там секли, как Антона, а то и Чижик не будет рассказывать мне сказок и будет браниться, как Антон…
- Он разве смел тебя бранить?
- Подлым отродьем называл… Это, верно, что-нибудь нехорошее…
- Ишь, негодяй какой!.. Зачем же ты, Шура, не сказал мне, что он тебя так называл?
- Ты послала бы его в экипаж, а мне его жалко…
- Таких людей не стоит жалеть… И ты, Шура, не должен ничего скрывать от матери.
При разговоре об Антоне Анютка подавила вздох.
Этот молодой кудрявый Антон, дерзкий и бесшабашный, любивший выпить и тогда хвастливый и задорный, оставил в Анютке самые приятные воспоминания о тех двух месяцах, что он пробыл в няньках у барчука.
Влюбленная в молодого денщика Анютка нередко проливала слезы, когда барин, по настоянию барыни, отправлял Антона в экипаж для наказания. А это частенько случалось. И до сих пор Анютка с восторгом вспоминает, как хорошо он играл на балалайке и пел песни. И какие у него смелые глаза! Как он не спускал самой барыне, особенно когда выпьет! И Анютка втайне страдала, сознавая безнадежность своей любви. Антон не обращал на нее ни малейшего внимания и ухаживал за соседской горничной.
Куда он милее этого барынина наушника, противного рыжего Ивана, который преследует ее своими любезностями… Тоже воображает о себе, рыжий дьявол! Проходу на кухне не дает…
В эту минуту ребенок, бывший на руках у Анютки, проснулся и залился плачем.
Анютка торопливо заходила по комнате, закачивая ребенка и напевая ему песни звонким, приятным голоском.
Ребенок не унимался. Анютка пугливо взглядывала на барыню.
- Подай его сюда, Анютка! Совсем ты не умеешь нянчить! - раздражительно крикнула молодая женщина, расстегивая белою пухлою рукой ворот капота.
Очутившись у груди матери, малютка мгновенно затих и жадно засосал, быстро перебирая губенками и весело глядя перед собою глазами, полными слез.
- Убирай со стола, да смотри, не разбей чего-нибудь.
Анютка бросилась к столу и стала убирать с бестолковой торопливостью запуганного создания.
IV
В начале первого часа, когда в порту зашабашили, из военной гавани, где вооружался "Копчик", вернулся домой Василий Михайлович Лузгин, довольно полный, представительный брюнет, лет сорока, с небольшим брюшком и лысый, в потертом рабочем сюртуке, усталый и голодный.
В момент его прихода завтрак был на столе.
Моряк звонко поцеловал жену и сына и выпил одну за другой две рюмки водки. Закусив селедкой, он набросился на бифштекс с жадностью сильно проголодавшегося человека. Еще бы! С пяти часов утра, после двух стаканов чая, он ничего не ел.
Утолив голод, он нежно взглянул на свою молодую, приодетую, пригожую жену и спросил:
- Ну что, Марусенька, понравился новый денщик?
- Разве такой денщик может понравиться?
В маленьких добродушных темных глазах Василия Михайловича мелькнуло беспокойство.
- Грубый, неотесанный какой-то… Сейчас видно, что никогда не служил в домах.
- Это точно, но зато, Маруся, он надежный человек. Я его знаю.
- И этот подозрительный нос… Он, наверное, пьяница! - настаивала жена.
- Он пьет чарку-другую, но уверяю тебя, что не пьяница, - осторожно и необыкновенно мягко возразил Лузгин.
И, зная хорошо, что Марусенька не любит, когда ей противоречат, считая это кровной обидой, он прибавил:
- Впрочем, как хочешь. Если не нравится, я приищу другого денщика.
- Где опять искать?.. Шуре не с кем гулять… Уж бог с ним… Пусть остается, поживет… Я посмотрю, какое это сокровище твой Чижик!
- Фамилия у него действительно смешная! - проговорил, смеясь, Лузгин.
- И имя самое мужицкое… Федос!
- Что ж, можно его иначе звать, как тебе угодно… Ты, право, Маруся, не раскаешься… Он честный и добросовестный человек… Какой фор-марсовой был!.. Но если ты не хочешь - отошлем Чижика… Твоя княжая воля…
Марья Ивановна и без уверений мужа знала, что влюбленный в нее простодушный и простоватый Василий Михайлович делал все, что только она хотела, и был покорнейшим ее рабом, ни разу в течение десятилетнего супружества и не помышлявшим о свержении ига своей красивой жены.
Тем не менее она нашла нужным сказать:
- Хоть мне и не нравится этот Чижик, но я оставлю его, так как ты этого хочешь.
- Но, Марусенька… Зачем?.. Если ты не хочешь…
- Я его беру! - властно произнесла Марья Ивановна.
Василию Михайловичу оставалось только благодарно взглянуть на Марусеньку, оказавшую такое внимание к его желанию. И Шурка был очень доволен, что Чижик будет его нянькой.
Нового денщика опять позвали в столовую. Он снова вытянулся у порога и без особенной радости выслушал объявление Марьи Ивановны, что она его оставляет.
Завтра же утром он переберется к ним со своими вещами. Поместится вместе с поваром.
- А сегодня в баню сходи… Отмой свои черные руки, - прибавила молодая женщина, не без брезгливости взглядывая на просмоленные, шершавые руки матроса.
- Осмелюсь доложить, враз не отмоешь… - Смола! - пояснил Федос и, как бы в подтверждение справедливости этих слов, перевел взгляд на бывшего своего командира.
"Дескать, объясни ей, коли она ничего не понимает".
- Со временем смола выйдет, Маруся… Он постарается ее вывести…
- Так точно, вашескобродие.
- И не кричи ты так, Феодосии… Уж я тебе несколько раз говорила…
- Слышишь, Чижик… Не кричи! - подтвердил Василий Михайлович.
- Слушаю, вашескобродие…
- Да смотри, Чижик, служи в денщиках так же хорошо, как служил на корвете. Береги сына.
- Есть, вашескобродие!
- И водки в рот не бери! - заметила барыня.
- Да, братец, остерегайся, - нерешительно поддакнул Василий Михайлович, чувствуя в то же время фальшь и тщету своих слов и уверенный, что Чижик при случае выпьет в меру.
- Да вот еще что, Феодосии… Слышишь, я тебя буду звать Феодосием…
- Как угодно, барыня.
- Ты разных там мерзких слов не говори, особенно при ребенке. И если на улице матросы ругаются, уводи барина.
- То-то, не ругайся, Чижик. Помни, что ты не на баке, а в комнатах!
- Не извольте сумлеваться, вашескобродие.
- И во всем слушайся барыни. Что она прикажет, то и исполняй. Не противоречь.
- Слушаю, вашескобродие…
- Боже тебя сохрани, Чижик, осмелиться нагрубить барыне. За малейшую грубость я велю тебе шкуру спустить! - строго и решительно сказал Василий Михайлович. - Понял?
- Понял, вашескобродие.
Наступило молчание.
"Слава богу, конец!" - подумал Чижик.
- Он больше тебе не нужен, Марусенька?
- Нет.
- Можешь идти, Чижик… Скажи фельдфебелю, что я взял тебя! - проговорил Василий Михайлович добродушным тоном, словно бы минуту тому назад и не грозил спустить шкуру.
Чижик вышел словно из бани и, признаться, был сильно озадачен поведением бывшего своего командира.
Еще бы!
На корвете он казался орел-орлом, особенно когда стоял на мостике во время авралов или управлялся в свежую погоду, а здесь вот, при жене, совсем другой, "вроде быдто послушливого теленка". И опять же: на службе он был с матросом "добер", драл редко и с рассудком, а не зря; и этот же самый командир из-за своей "белобрысой" шкуру грозит спустить.
"Эта заноза-баба всем здесь командует!" - подумал Чижик не без некоторого презрительного сожаления к бывшему своему командиру.
"Ей, значит, трафь", - мысленно проговорил он.
- К нам перебираетесь, земляк? - остановил его на кухне Иван.
- То-то к вам, - довольно сухо отвечал Чижик, вообще не любивший денщиков и вестовых и считавший их, по сравнению с настоящими матросами, лодырями.
- Места, небось, хватит… У нас помещение просторное… Не прикажете ли цыгарку?..
- Спасибо, братец. Я - трубку… Пока что до свидания.
Дорогой в экипаж Чижик размышлял о том, что в денщиках, да еще с такой "занозой", как Лузгиниха, будет "нудно". Да и вообще жить при господах ему не нравилось.
И он пожалел, что ему оторвало марса-фалом пальцы. Не лишись он пальцев, был бы он по-прежнему форменным матросом до самой отставки.
- А то: "водки в рот не бери!" Скажи, пожалуйста, что выдумала бабья дурья башка! - вслух проговорил Чижик, подходя к казармам.