- Вообще-то меня зовут Паха Сапа, что по-лакотски означает "Черные Холмы".
Паха Сапа слышит свой голос, говорящий это женщине, и не верит своим ушам.
Рейн де Плашетт замирает и смотрит на него во все глаза. Паха Сапа замечает, что в карей радужке (которая сейчас кажется зеленой) ее прекрасного левого глаза есть черное пятнышко.
- Извините, что называла вас неправильным именем. Когда нас представляли… и мистер Коди назвал вас…
- Ни один белый человек еще не знает моего настоящего имени, мисс де Плашетт. Да и среди лакота его мало кто знает. Не знаю, почему я вам сказал. Мне почему-то показалось, что… неправильно… если вы не знаете.
Она снова улыбается, но теперь это неуверенная улыбка взрослой женщины, улыбка только для них двоих. Левой рукой в перчатке она пожимает его мозолистую, покрытую рубцами руку, и Паха Сапа рад, что ее рука в перчатке.
- Для меня большая честь то, что вы сказали мне, и я никому не открою вашей тайны, мистер Паха Сапа. Я правильно произношу? Первое "а" должно быть долгое?
- Да.
- Вы оказали мне честь, открыв вашу тайну, Паха Сапа, а потому, прежде чем закончится наша сегодняшняя прогулка, я открою вам тайну про меня, которая известна очень немногим… почему моя мама, которая, кстати, тоже была лакота, решила назвать меня Рейн.
- Вы окажете мне огромную честь, мисс де Плашетт.
В индейской палатке ходили слухи о том, что дочь преподобного де Плашетта наполовину индианка. Все об этом слышали. Но каждый из четырех индейских народов, представленных в шоу "Дикий Запад", объявлял ее своей соплеменницей.
- Только попозже. А пока, Паха Сапа, хотите узнать, что я придумала? Что мы будем делать?
- Очень хочу.
Она хлопает в ладоши и на секунду, восторженная и улыбающаяся, превращается в совсем маленькую девочку. Из-под шляпы у нее снова выбилась медная прядь волос.
- Я думаю, мы должны пойти на мидвей и прокатиться на громадном колесе обозрения мистера Ферриса.
Паха Сапа неуверенно хмыкает и вытаскивает из кармана свои дешевые часы.
Мисс де Плашетт уже посмотрела на свои часики - крохотные, круглые, не больше чем красный снайперский значок кавалериста, они прикреплены к ее блузке золотистой ленточкой - и теперь отметает его тревогу.
- Не беспокойтесь, мистер… Паха Сапа. Мой друг. Еще и четверти пятого нет. Папа будет у Большого бассейна не раньше шести, и хотя папа всегда требует пунктуальности от других, сам он почти всегда опаздывает. У нас еще уйма времени. А я уже несколько недель набираюсь мужества, чтобы прокатиться на колесе. Ну пожалуйста.
"Уйма?" - думает Паха Сапа.
За семнадцать лет, что он борется с языком вазичу, он ни разу не встретил этого слова.
- Хорошо, мы прокатимся на колесе мистера Ферриса, только билеты куплю я. До мидвея путь неблизкий. Хотите проехаться в одной из колясок, которые толкают сзади?
- Ни в коем случае! Я люблю гулять. И до мидвея недалеко, а в коляске я уже накаталась, когда мы с папой были у моей тетушки в Эванстоне. Идемте, я подам вам пример!
Девушка ускоряет шаг, по-прежнему держа Паху Сапу под руку. Они быстро идут на север мимо громады Дома транспорта, потом немного по дуге, а потом снова на север мимо бесконечного павильона садоводства с куполами, арками и яркими вымпелами. Все это время справа от них остается гигантская лагуна (никак не связанная с Большим бассейном на курдонере), в центре которой расположен Лесистый остров и еще один, поменьше, названный Островом охотничьего домика.
Мисс де Плашетт болтает без умолку, хотя Паха Сапа не воспринимает это как болтовню - у него и мыслей таких нет. Ее голос кажется ему мелодичным и приятным.
- Вы были на Лесистом острове? Нет? Обязательно побывайте, Паха Сапа! Лучше всего там по вечерам, когда горят сказочные фонарики. Я люблю этот лабиринт тропинок - там и скамейки есть, можно присесть; такое замечательное место, можно принести с собой ланч, посидеть в тенечке и расслабиться, в особенности у южной оконечности, оттуда такой прекрасный вид на величественный купол здания администрации; я, конечно, признаю, что разбивка ландшафта не отвечает высоким стандартам, которые были заданы: все эти экзотические растения, нерегулярные цветочные сады, мхи и другие низшие растения, которые выглядят так, будто росли там сто лет, - но все это во много раз лучше небольших правильных посадок, которые делались на Парижской выставке четыре года назад. Вы, случайно, там не были? Нет? Ну, мне просто повезло, потому что папу пригласили выступить на теологическом конгрессе в Париже, и, хотя мне было всего шестнадцать, он, к счастью, счел возможным взять меня с собой на несколько недель… и эта башня, что построил мистер Эйфель! Многие находят ее вульгарной, но мне она показалась замечательной. Ее собирались разобрать по окончании выставки - называли бельмом на глазу, но я не верю, что они всерьез собирались это сделать. Столько железа! Но башня мистера Эйфеля, какой бы впечатляющей она ни была, неподвижна, а колесо мистера Ферриса, у которого мы будем всего через несколько минут, уж оно-то двигается. Ой, я чувствую запах сирени - она там, на Лесистом острове, среди северных посадок. Правда, какой чудный ветерок с озера? А я не говорила, что папа знаком с мистером Олмстедом, он ландшафтный архитектор и планировал не только Лесистый остров, но и ландшафт выставки в целом? Я имею в виду, этой выставки, а не те правильные посадки, что в Париже, - такое разочарование! - при всем великолепии башни мистера Эйфеля и, конечно, тамошней кухни. Французская еда всегда изумительная. Кстати, вы не проголодались, Паха Сапа? Для ланча уже поздновато, конечно, а для обеда еще рано, но тут в Женском доме замечательные буфеты, хотя некоторые из них до неловкости близко расположены к такому экспонату, как большой корсет… Ой, Паха Сапа, вы что, покраснели?
Паха Сапа и в самом деле покраснел - стал пунцовым, но храбро улыбается и качает головой; они как раз сворачивают влево от Женского дома. Мисс де Плашетт не дала ему возможности ответить, а сразу же стала рассказывать, что Женский дом спроектирован архитектором-женщиной и его размеры составляют сто девяносто девять на триста восемьдесят восемь футов при высоте в два этажа, или шестьдесят футов, а стоимость - сто тридцать восемь тысяч долларов. Это одно из небольших зданий среди архитектурных монстров выставки, но и оно достаточно велико, и его украшает множество арок, колонн и крылатых статуй.
Теперь она свободной рукой сжимает его предплечье.
- Вы видели выставку вечером, когда зажигают тысячи электрических огней, а купол здания администрации подсвечен лампочками и лучи прожекторов мечутся туда-сюда?
- Нет, я не был здесь вечером. Но с арены шоу "Дикий Запад" и из палаток видны и яркое свечение, и лучи прожекторов.
- Ах, Паха Сапа, обязательно посмотрите выставку вечером. Тогда-то и оживает Белый город. Он становится самым красивым местом на земле. Я видела его с парохода на озере Мичиган и с аллеи "Эль" по пути из города, и я хочу его увидеть с привязанного аэростата здесь, на мидвее, вот только он не поднимается по вечерам. Тут есть великолепные площадки обозрения на здании "Промышленные товары и гуманитарные науки" или на Доме транспорта - прожектора прямо оттуда так и пронизывают тьму! Но лучшее место на Лесистом острове - неяркие электрические лампы, волшебные фонарики и прекрасный вид на Белый город, в особенности на очертания куполов на юге. Но вы только представьте, как здорово было бы увидеть все эти яркие огни вечером с колеса Ферриса!
- Сначала нужно прокатиться на нем днем, мисс де Плашетт. Посмотреть - выживем ли мы на такой высоте.
Она отвечает ему мгновенным низким смехом.
Паха Сапа спрашивает себя, способна ли эта молодая дама, в состоянии ли понять, почему, одиннадцать или двенадцать раз побывав на выставке, он все время посещений простоял или просидел неподвижно только перед двумя стендами. Он понимает, что обсуждать это глупо, и теперь следит за своим языком тщательнее, чем до этого момента.
Двести солдат-кавалеристов и индейцев, не считая Анни Оукли, ее мужа и маленькой армии рабочих шоу "Дикий Запад", прибыли сюда, в Джексон-Парк, в конце марта, а свое первое представление мистер Коди показал третьего апреля, задолго до начала выставки и готовности аттракционов мидвея.
В мае президент Кливленд и огромная стая самых знаменитых иностранцев королевских кровей и местных сановников официально объявили об открытии Всемирной Колумбовской выставки для бизнеса, включив рубильник, который запустил гигантский паровой двигатель "Аллиса" и тридцать вспомогательных двигателей в Доме машиностроения, запитав таким образом все оборудование выставки, работавшее от электричества. Вскоре после этого мистер Коди купил билеты для своих более чем двухсот сотрудников - индейцев, кавалеристов, снайперов и чернорабочих, ставивших палатки, которые хотели посетить выставку.
Тот день коллективного похода в памяти Паха Сапы сохранился как нечто расплывчатое: вкус нового попкорна в леденцовой оболочке, который у них назывался "Крэкер Джек"; разряды молний, соскакивающие с головы и рук Николы Теслы; мельком увиденный оптический телескоп размером больше хорошей пушки; более пристальный взгляд (другие лакота и шайенна пришли в ужас) на настоящую пушку, самую-самую, самую большую из когда-либо изготовленных пушек: пушка Круппа весом двести семнадцать тонн, с длиной ствола (от затвора до жерла) пятьдесят семь футов, демонстрировавшаяся в Артиллерийском павильоне Круппа (который показался Паха Сапе таким же устрашающим, как любой настоящий немецкий замок, хотя он и видел их только на картинках), пушка, способная выстрелить снарядом больше и тяжелее, чем бизон, на семнадцать миль и в конце этой воющей убийственной траектории пробить броню толщиной восемнадцать дюймов. Но после долгого-долгого дня, проведенного им и другими сотрудниками шоу "Дикий Запад" на выставке, оказалось, что больше всего Паха Сапу заинтересовала не гигантская пушка Круппа.
Тот первый день он закончил в одиночестве на южной оконечности территории, в громадном зале Дома машиностроения. Там он стоял и смотрел, разинув рот, на тридцать три паровых двигателя, мощностью восемнадцать - двадцать тысяч лошадиных сил каждый, они приводили в действие сто двадцать семь динамо-машин, которые питали все здания выставки. Объявление сообщало Паха Сапе, что для питания одного этого зала требовалось двенадцать таких двигателей.
Паха Сапа на негнущихся ногах подошел к ближайшему стулу и рухнул на него. Там он просидел три следующих часа, и на этот стул возвращался почти каждый раз во время следующих одиннадцати посещений выставки.
Дело было не только в шуме, движении и незнакомом запахе озона в воздухе, которые ввели в прострацию Паха Сапу (и множество других мужчин, белых и иностранцев всех возрастов и одного индейца, что собрались в Доме машиностроения, чтобы посмотреть, как ходят вверх-вниз поршни, как бегут ремни на шкивах, как крутятся громадные колеса). Большинству женщин, казалось, пребывание в Зале машиностроения было невыносимо, в особенности в южном его конце, где сгрудились угольные топки, паровые двигатели и громадные динамо-машины (так называемая котельная площадка) и грохот в большей части зала стоял воистину ужасающий. В последние свои посещения выставки Паха Сапа решил проблему шума с помощью двух комков ваты, которые он мял, пока они не стали достаточно мягкими и не обрели требуемую форму, а потом вставил в ушные раковины. Но привлекал его сюда вовсе не шум.
Паха Сапа понял и знал в глубине души, что в этом и состояла суть и сила вазичу, их тайная душа.
Не столько пар и электричество, которые, как знал Паха Сапа, были относительно новыми как в культуре вазичу, так и в списке технологий, которыми они овладели (хотя у входа в Дом электричества он видел пятнадцатифутовую статую Бенджамина Франклина с ключом в руке, шнуром воздушного змея и зонтиком), но продемонстрированная ими способность обуздывать скрытые энергии мира, его тайные силы, - они были похожи на детей, играющих в запретные игрушки Бога, - это и сделало их такими успешными и опасными для самих себя.
После трех лет обучения заботами отца Франциско Серра и других монахов-иезуитов в их недолго просуществовавшей монастырской школе около Дедвуда Паха Сапа понимал, что религия очень важна для многих вазичу, хотя большинство из них в своей повседневной жизни отодвигает ее на второй план. Но теперь он понял, где на самом деле обитают их боги: в этих топках, в этих ревущих двигателях, в этом Духе Святом пара, в этой высшей Троице мотора, магнита и арматуры из многих миль смотанных в катушку медных проводов.
Таблички возле гигантского железного двигателя фирмы "Вестингауз" и его более мелких помощников сообщали Паха Сапе, что "энергия этих динамо-машин и генераторов движет подъемники в высоком здании администрации и повсюду на выставке, обеспечивает тысячи экспонатов выставки тяговой силой, приводит в действие бесчисленное множество других машин здесь, в Зале машиностроения, и - задача не последней важности - уносит сточные воды с выставки в направлении озера Мичиган".
Паха Сапа рассмеялся, прочтя последний пункт, - и смеялся до слез. Разве не великолепно, что вазичу используют энергию своих тайных богов, тайные энергии самой Вселенной, чтобы подавать сточные воды "в направлении" озера Мичиган, находящегося всего в сотне ярдов от территории выставки. Как, спрашивал он себя, сточные воды проделывают остальную часть пути, там, где не действуют толкающие силы десятков и сотен тысяч объединенных лошадиных сил, вольт и ампер электромагнетизма? И тут Паха Сапа рассмеялся снова и обнаружил, что он всерьез плачет.
Именно в этот момент к нему подошел облаченный в синий костюм экскурсовод в маленькой красной шапочке без полей и прокричал:
- И это еще не самые большие динамо-машины на выставке!
Паха Сапе было трудно в это поверить.
- Да? А где можно увидеть самые большие?
- Неподалеку отсюда, в здании Компании внутренней железной дороги. Твоя читать понимать, вождь?
- Да, сэр, моя понимать.
Экскурсовод прищурился, не понимая, была это издевка или нет, но продолжал кричать:
- Тогда найди табличку, на которой написано "КВЖД" или "Электростанция". Это за машинным залом, около южной ограды выставки. Немногие находят это место или желают заглянуть туда.
- Спасибо.
Паха Сапа был искренне благодарен.
Электростанция была и в самом деле размещена далеко - у самой ограды за монастырем Ла-Рабида (который действительно имел некоторое отношение к Христофору Колумбу) и за тотемными шестами у южной оконечности павильона антропологии (в котором Паха Сапа мог бы изучать френологический экспонат, объясняющий, почему американские индейцы с точки зрения дарвинизма являются задержавшейся в развитии расой).
Когда Паха Сапа наконец вошел в здание электростанции КВЖД, в котором было пусто, если не считать нескольких скучающих служителей в комбинезонах и одного старика с тремя детишками, ему пришлось быстро искать стул, иначе он рисковал рухнуть на пол.
Здесь перед ним была самая большая и мощная в мире динамо-машина. Желтый плакат сообщал: "Если учесть, что наша железная дорога имеет длину шесть с половиной миль и шестнадцать составов, постоянно находящихся в движении, и в общей сложности шестьдесят четыре вагона, которые нередко переполнены пассажирами, то можно себе представить, какую энергию должен генерировать этот вращающийся гигант".
Он и в самом деле был вращающимся гигантом, его самый большой ротор, хоть и углубленный наполовину в цементный фундамент, все же почти касался балок под потолком. Рев и грохот здесь стояли оглушительные, а в воздухе постоянно ощущался запах озона. Редкие волосы на руках Паха Сапы встали дыбом да так и остались. Эта динамо-машина не подавала сточные воды в направлении озера, а приводила в действие электропоезда внутренней железной дороги, перевозившей посетителей по периметру выставки и из одного конца в другой. Но Паха Сапа знал, что имеет значение вовсе не то, как используется эта энергия; важно то, что способность обуздывать и направлять ее изменила мир.
И потому при каждом посещении выставки Паха Сапа некоторое время проводил, разглядывая новые экспонаты, заходил на несколько минут в Дом электричества, простаивал часами около ревущих двигателей и динамо-машин машинного зала, а на сладкое оставлял последние час или два - сидел здесь, в отдаленном здании электростанции КВЖД, наблюдал и воспринимал дивную динамо-машину. Она была похожа на заброшенный собор; рабочие и служители скоро привыкли к Паха Сапе и приподнимали шапочки, увидев его.
Был здесь и еще один человек, которого Паха Сапа замечал несколько раз во время посещений электростанции, - пожилой мужчина в дорогом помятом костюме, с аккуратно подстриженной бородкой и лысиной (Паха Сапа увидел ее блеск в свете висящих наверху лампочек без абажуров, когда джентльмен снял соломенную шляпу и протер свой розоватый череп вышитым носовым платком). Даже трость его казалась дорогой. По большей части здесь находились только обслуживающий персонал динамо-машины, хранивший молчание, как церковный служка во время торжественной мессы, Паха Сапа, который стоял или сидел на стуле, и бородатый джентльмен, который стоял или сидел на стуле ярдах в пяти от Паха Сапы.
Когда эти двое увидели друг друга в третий раз, джентльмен подошел к Паха Сапе, оперся на трость и, откашлявшись, сказал:
- Прошу прощения. Я не имею намерений вас беспокоить и понимаю, что мой вопрос может показаться бесцеремонным, даже, возможно, оскорбительным, но скажите, пожалуйста, ведь вы американский индеец?
Паха Сапа посмотрел на человека (на том в этот очень теплый майский день был темный помятый полотняный пиджак, тогда как Паха Сапа потел в своем черном костюме). В глазах джентльмена светился недюжинный ум.
- Да. Я из племени, которое мы называем лакота, а другие - сиу.
- Замечательно! Но я за своей бесцеремонностью забыл о вежливости. Меня зовут Генри Адамс.