И молитвы Паха Сапа должен будет наилучшим образом распевать сам в одиночестве и произносить "Хо, дедушка!" каждый раз, когда будет плескать водой на раскаленные камни синктала ваксы и ощущать исходящую от них вместе с взрывом пара священную энергию. Ни один человек не может выносить атмосферу темного, пышущего паром вигвама бесконечно долго, и голый Паха Сапа приблизительно каждый час вываливается из парилки в бесконечно более прохладный августовский воздух и падает в высокую траву, судорожно дыша, иногда пугая пасущихся лошадей, но через несколько минут (за это время он доползает до ручья, чтобы напиться холодной воды, от которой ломит зубы, и чуть не плачет от благодарности за то, что ему пока что разрешается пить) неизменно возвращается в парилку, чтобы снова курить и напевать молитвы. Более длительные перерывы он устраивает только для того, чтобы принести топливо для костра и воду, которой он поливает камни. Паха Сапа всегда был худеньким мальчиком, но теперь вообще стал скелетом, обтянутым кожей.
Три долгих дня он очищает себя таким образом, и хотя все это время призывает видение, оно не приходит. Он знает, что парилка - это только начало, но он надеется…
На четвертый день его очищения и девятый день поста, ослабевший без еды и трясущийся от воздействия жара, пара, темноты и табака, он в мокасинах и одной рубахе, взяв священную трубку и тючок, совершает сорокапятиминутное восхождение к месту над парилкой неподалеку от скалистой вершины Шести Пращуров. Там Паха Сапа находит мягкую землю между камнями и скальной породой. Он очищает ее от сосновых иголок и шишек, вырывает неглубокую ямку таких размеров, чтобы в нее можно было лечь. Красное одеяло, одна из бесценных вещей Сильно Хромает, было в тюке на Белой Цапле, и теперь Паха Сапа ножом разрезает его на полоски, которые привязывает к шестам, - они призваны служить знаменами вокруг его Ямы видения. На бечевках, натянутых между этими шестами, узелки из яркой материи, в которых подношение в виде табака (Паха Сапа не знает, оставил ли Сильно Хромает сколько-нибудь табака для себя), и еще мальчик вырезает маленькие квадратики кожи у себя с бедра и плеча, добавляя их к священным узелкам вокруг Ямы видения.
Пятый шест торчит из центра Ямы видения рядом с левой рукой мальчика, когда он ложится на спину, а последний шест означает, что (по крайней мере, в целях этого видения) данное место является центром мира и средоточием всех духовных сил.
Паха Сапа снял с себя все, прежде чем лечь в Яму видения, даже набедренную повязку и мокасины, потому что следует ждать видения голышом - в том самом виде, в котором и пришел в этот мир; но мальчик не лежит в яме целый день. Утром, когда на востоке из-за далекого, но отчетливо видимого Макасичу, Бэдлендса, встает солнце, Паха Сапа поднимается на скалистую вершину Шести Пращуров и протягивает священную трубку черенком в сторону этой наиболее мощной видимой формы Вакана Танки, напевая приветственные молитвы и посылая просьбы о видении духу-который-за-Солнцем. В течение дня он несколько раз поднимается из Ямы видения и повторяет жесты, напевы, молитвы - в полдень, стоя лицом на юг, а вечером подходит к каждому из шестов, к которым привязаны его знамена, и обращает просьбы и мольбы к западу.
Паха Сапа внимательно наблюдает за всем вокруг: за небом, за погодой, за ветром, за движением деревьев, за парящими в воздухе ястребами или совами, он прислушивается к тявканью койота или барсука вдалеке - все его чувства обострены, ведь дух любой сущности или твари может оказаться частью его видения.
Все идет так, как должно.
Ничто не идет так, как должно.
Нормальная ханблецея должна происходить под ясным небом в дневное время и под звездным - ночью, но почти все время пребывания Паха Сапы на Черных холмах идет дождь. Когда мальчик пробуждается, чтобы утром приветствовать восходящее солнце своими песнопениями и молитвами (только он их плохо запомнил, а тут нет вичазы вакана или старейшин, которые помогли бы ему напевать или подсказать слова), "встающее солнце" являет собой пасмурное пятно, едва видимое на востоке за пеленой дождя. Небо каждый день затянуто плотными тучами, и ему трудно определить, когда солнце проходит зенит, а ведь в полдень нужно произнести ритуальную молитву югу; и закат виден так же плохо, как восход. Паха Сапа по-прежнему протягивает черенок Птехинчала Хуху Канунпы, с которой капает вода, дождю и окутавшей мир серой мгле. Несмотря на все его усилия, древние и священные перья трубки напитались влагой и линяют от дождя.
Без помощи более опытных шаманов и других людей все идет не так, как надо. Паха Сапа знает, что его парилка нимало не похожа на то изящное и правильное сооружение, каким она была бы, если бы ему помогали Сильно Хромает или даже Сердитый Барсук. Он чувствует, что его выбор священных камней далеко не идеален; и в самом деле, некоторые из них треснули, когда он плескал на их раскаленную поверхность водой. Он знает, что его молитвы и мольбы небрежны, и подозревает даже, что его Яма видения сделана не совсем так, как полагается. И самое главное, из-за отсутствия других людей, их пения и молитв во время курения трубки и других обрядов, связанных с парилкой, его очищение, как уверен теперь Паха Сапа, было неполным, а его инипи, видимо, неприятно духам.
И наконец, нельзя забывать о том, что Паха Сапа может умереть с голоду. Молодые люди всегда начинают полный пост после окончания очищения в парилке, но Паха Сапа начал поститься (следуя совету шамана шайенна на Медвежьей горке, хотя это и могло быть лишь глупым сном) еще до того, как добрался до Черных холмов. Хотя Паха Сапа должен был начать полный пост в тот день, когда выкопал себе Яму видения, он к тому моменту уже девять суток провел без еды, и теперь его тело стало ненадежным и слабым, как и его разум.
Но есть и еще более веские аргументы, убеждающие Паха Сапу в том, что его поиски видения уже обернулись полным провалом.
Лежа в наполненной жижей яме на вершине скалистой горы, называющейся Шесть Пращуров, чувствуя, как дождь хлещет его по лицу, он понимает, что Шальной Конь был прав: ни один человек, в которого внедрился дух Длинного Волоса или какого-нибудь другого вазикуна, не может пользоваться расположением богов и духов, а тем более Вакана Танки. И по мере того как слабеет тело Паха Сапы, а мысли все больше путаются, призрак в его голове и чреве бормочет все громче, словно горит желанием выйти.
"Что случится с призраком Длинного Волоса, если я умру здесь? - думает Паха Сапа. - Может быть, оба наши духа наги одновременно взлетят вверх: его - в те места, куда отправляются духи вазичу после смерти, а мой - на Млечный Путь и дальше?"
Помимо всего прочего, в его голове присутствуют еще и раздражающие воспоминания Шального Коня, которые смешиваются с его собственными воспоминаниями. Как духи узнают его, Паха Сапы, дух, если большая часть сознания мальчика захвачена яростными и однообразными воспоминаниями неистового хейоки?
Ему доступны воспоминания Шального Коня о его собственной успешной ханблецее в те времена, когда военный вождь был молодым воином и звался еще Кудрявым Волосом, но они отнюдь не обнадеживают Паха Сапу. Юный миннеконджу получил всю нужную помощь от ясновидцев грома, таких как Осколки Рога, и своего собственного отца, которого тогда звали Шальным Конем; помогала ему и уверенность всего его рода в том, что юный Кудрявый Волос получит видение от существ грома и станет хейокой и военным вождем, а они именно этого и хотели. Даже воспоминания о фактическом видении юного Кудрявого Волоса - Шального Коня - довольно путаны, поскольку кажутся не более чем туманным сном, в котором сверкают молнии, грохочет гром и наги Кудрявого Волоса разговаривает с духом-воином на духе-коне. Паха Сапа знает, что из всех людей на земле только он и Шальной Конь знают, каким туманным и неопределенным было это видение, хотя начиналось оно хорошо - с краснохвостого ястреба, криками привлекавшего внимание мальчика.
И закончилось оно хорошо - очищением после видения, когда старейшины вернулись в парилку и когда старейшины и вичаза ваканы (другие ясновидцы грома) истолковали его сон как полноценное видение, провозгласив юного Шального Коня хейокой и племенным полицейским акиситой и сообщив всем, что Шальной Конь когда-нибудь станет великим военным вождем.
Теперь, с каждым раскатом грома над Черными холмами, Паха Сапа вздрагивает и сжимается. Он не хочет быть хейокой. Он не хочет служить свирепым и воинственным существам грома. И в то же время он стыдится своего страха, своей трусости, своего упрямого желания отречься от той роли в жизни, которую предписывает ему сам Всё.
Но существа грома не говорят с ним на вершине Шести Пращуров даже в те мгновения, когда гремит настоящий гром и сверкают молнии, а Паха Сапа сжимается в своей наполненной жижей яме, опасаясь удара молнии на таком высоком, открытом месте.
Он боится, что не просто потерпел неудачу как искатель видения, но что неудача эта - следствие его трусости.
На девятую ночь поста Паха Сапа понимает, что скоро станет слишком слаб и не сможет охотиться и найти еду, даже если ему и будет видение. В ту ночь он ковыляет по длинному крутому склону в долину, где все еще пасутся две лошади, пьет из ручья и - медленно и с большим трудом - ставит четыре капкана на кроликов среди деревьев и в кустах на склоне. Потом, увидев, как его парилка, синткала ваксу, словно плавится под непрерывным дождем, Паха Сапа берет свои одеяния (трубка на крепком шнурке висит у него на шее) и начинает долгий, мучительный подъем то на четвереньках, то ползком назад к вершине - он добирается вовремя, чтобы сделать подношения и произнести молитвы восходящему солнцу, прячущемуся за тучами.
На десятый день поста Паха Сапа пытается взлететь.
Он так ослабел, что, предлагая священную трубку, в основном сидит, прислонившись к одному из шестов Четырех Направлений, и голова у него так кружится, что "я" его духа, его наги, легко выскальзывает из тела. (Боясь, что "я" не вернется, Паха Сапа заманивает его обещаниями кролика, которого он приготовит очень-очень вкусно на потрескивающем костре.)
Его наги прислоняется к легкому ветерку, который почти все время дует здесь наверху, он чувствует, как ветер ласкает грудь его духа, как прежде чувствовал воду в глубокой части ручья или реки и был готов оттолкнуться ногами и поплыть, но в отличие от множества раз в прошлом, когда воспарить в небеса давалось ему так легко, ветер теперь не поднимает его.
Даже его дух слишком тяжел, чтобы парить.
И вот на десятый день поста, бормоча молитвы и протягивая отяжелевшей рукой черенок Птехинчалы Хуху Канунпы тучам и дождю, он решает, что пора признать поражение и вернуться домой.
Шальной Конь убьет меня.
Но Шальной Конь наверняка уже ушел. Военный вождь собирался вести свой род против вазичу на Черных холмах, а потом напасть на кавалеристов, которые шли отомстить за убийство Длинного Волоса. Вероятность того, что Шальной Конь все еще находится у стоянки рода Сердитого Барсука и Сильно Хромает вблизи Тощей горки, невелика.
И что - вернуться, потерпев полное поражение, никогда не стать вичазой ваканом, как мой приемный тункашила?
Лучше уж потерпеть поражение, чем стать покойником, Черные Холмы. Ты знал, что не родился воином, бойцом… Теперь ты знаешь, что тебе не суждено стать шаманом и уважаемым человеком своего племени.
Паха Сапа готов разрыдаться. Он сидит, прислонившись к западному шесту в ожидании времени вечерней молитвы заходящему солнцу, красные вымпелы, пропитавшиеся водой, безжизненно повисли над ним, угрюмый наги болит в его груди, а треклятый призрак вазичу болтает без умолку в его больной голове, и Паха Сапа решает, что останется здесь, на Шести Пращурах, еще одну ночь, может быть, еще один дождливый день, а потом уже оставит свои надежды и отправится домой.
Если в капканы не попадется хотя бы один кролик, ты умрешь или же тебе придется убить Червя или Белую Цаплю.
Он трясет головой, прогоняя эту мысль, закрывает глаза и под непрерывным дождем ждет, когда подойдет приблизительное время захода солнца.
Он просыпается голым, лежа на спине рядом со своей Ямой видения. Наступила темнота, но тучи ушли с неба. Небо светится тремя тысячами или больше густо посаженных звезд, которые обычно видны в такие ночи позднего лета. На мгновение его охватывает паника - он боится, что, может быть, уронил священную трубку с крутой вершины, но потом нащупывает шнурок и обнаруживает Птехинчалу Хуху Канунпу, странно теплая, она покоится на его животе.
Падающие звезды перечеркивают темноту межзвездного пространства на черном стекле неба. Паха Сапа вспоминает, что в это время, сразу же после его дня рождения, на небе всегда было много падающих звезд. Сильно Хромает как-то раз сказал ему, что некоторые старейшины верят, будто падающие звезды празднуют какое-то большое сражение, или победу, или видение, давно стершееся в памяти вольных людей природы.
Паха Сапе удобно лежать на спине, наполовину в Яме видения, наполовину вне ее, остывающая поверхность горы до странности суха под его плечами и головой, и он смотрит на падающие звезды.
Внезапно с высоты устремляется вниз падающая звезда, она ярче, чем все остальные. Она такая яркая, что освещает небеса, освещает вершину Шести Пращуров, освещает возвышающийся Холм злого духа и все пики вокруг. Множество темных сосновых деревьев, растущих на Паха-сапа, внезапно начинают светиться серебром, а потом обретают молочно-белый цвет в свете падающей звезды, которая обернулась несущейся кометой.
- У-у-ух!
Паха Сапа не может сдержаться. Он издавал этот звук еще маленьким мальчиком, глядя на звездопад в конце лета, когда попадалась особо яркая звезда. Но он никогда не видел, чтобы падающая звезда была столь ослепительна.
В его мозгу что-то неторопливо шевелится - будь в нем побольше энергии и не путайся мысли, это что-то могло бы быть страхом, - и он понимает, что звезда летит прямо на него.
Тени от шестов направления и нескольких низкорослых деревьев вблизи скалистой вершины мечутся во все стороны в несущемся вниз сиянии прямо над его головой. Теперь Паха Сапа слышит падающую звезду - шипящий, ревущий, резкий звук, прожигающей воздух.
Внезапно звезда бесшумно взрывается, распадается на шесть падающих звезд размером лишь немногим меньше первоначальной. Они продолжают нестись на него.
Паха Сапа, несмотря на голод и слабость, с какой-то недоуменной отстраненностью понимает, что через несколько секунд умрет.
Шесть фрагментов Большой Звезды продолжают падать. Каждый из них рухнет на Шесть Пращуров, а один, кажется, прямо на эту вершину. В последний момент Паха Сапа закрывает глаза рукой.
Он не слышит ни удара, ни взрыва. И никакого шума, если не считать слабого шороха ветра в зарослях сосен и елей.
Паха Сапа отводит руку и открывает глаза.
Шесть звезд расположились вокруг вершины, но теперь они представляют собой шесть вертикальных колонн белого света. Каждая из них имеет высоту около двухсот футов. Внутри каждой колонны, или стоячего светового кокона, - старик, внешним видом похожий на вольных людей природы. На каждом из стариков белоснежная одежда из бизоньей шкуры и одно белое орлиное перо в седых волосах. Все они смотрят на Паха Сапу, но их взгляды не похожи на взгляды человеческих существ. Он чувствует, как давят на него эти взгляды.
- Ты пойдешь с нами, Черные Холмы?
Паха Сапа резко трясет головой. Он не видит, чтобы у кого-нибудь из стариков шевельнулись губы. Да и вопрос этот мальчик не совсем чтобы слышит. А если слышит, то не ушами. Многие десятилетия после этого он будет пытаться вспомнить и описать голоса шести стариков - явно не те звуки, что производят люди ртами и глотками, языками и зубами, а скорее тихий шелест ветра в ветвях, или глухое ворчание грома вдалеке, или слабый гул приближающего конского или бизоньего табуна, которые он слышал, когда, подражая старшим, плотно прижимал ухо к земле.
Но только ни одно из этих сравнений не подходит. Тогда и потом он понимает, что это не имеет значения.
- Конечно пойду, дедушки.
Одна из гигантских форм протягивает руку, облаченную в белый свет. Паха Сапа делает шаг и понимает, что целиком умещается в потрескавшейся ладони.
Они быстро и бесшумно поднимаются в сверкающее ночное небо. Паха Сапа каким-то образом слышит голоса звезд - у каждой свой, и каждый голос - часть хора, хора из трех тысяч или больше голосов, распевающих мелодичную молитву, подобных которой он никогда не слышал.
Когда они оказываются на высоте много тысяч футов над освещенным звездами ландшафтом, шесть форм прекращают подъем и теперь просто парят в вышине, а Паха Сапа чувствует себя удобно и не испытывает ни малейшего беспокойства в теплой ладони.
Но когда он свешивает голову за край гигантской, сложенной в надежную чашечку руки, чтобы посмотреть на священные холмы, то чуть не вскрикивает от ужаса.
Черные холмы исчезли. Все исчезло.
Под ним и под парящими тучеподобными шестью старцами во все стороны до далекого, темного и чуть искривленного горизонта распростерлась водная гладь. Этот мир воды не имеет конца.
Паха Сапа тут же понимает, что он смотрит на мир, не имеющий формы, каким он существовал до того, как Вакан Танка, Тайна, Всё сотворил землю, четвероногих, а потом - человека. Это мир до появления человека, когда таку ванкан, таинственные существа, вышли в мир духов: Вакиньян - Буревестник, Татанка - Большой Зверь, Унктехи - Тот, Который Убивает, Таку Сканскан - Тот, Который Изменяет Мир, Тункан - Досточтимый. Все это чистые наги, духи, которые ходили по небесам над миром, еще погруженные в околоплодную воду в ожидании рождения.
Это мир сплошной воды, о котором рассказывал ему Сильно Хромает в самых старых историях, но Паха Сапа прежде никак не мог представить его. Теперь море раскинулось под ним во все стороны.
Паха Сапа понимает, что звезды были закрыты высокими тучами. Теперь он видит серые тучи в бесконечной дали над ним и серую, почти совершенно спокойную воду в бесконечной дали внизу. В глубине сердца он понимает, что шесть старцев-пращуров позволяют ему присоединиться к ним и наблюдать процесс Рождения.
Внезапно один-единственный столб света (мальчик сразу же понимает, что этот свет исходит от Тайны, Всего) пронзает свод туч вверху, раскалывает толщу неба и касается моря внизу. Воды начинают пениться. Из этого мира моря поднимаются влажные холмы, и черные деревья, и священный камень, святая святых мира - Черные холмы. Столб света тускнеет, но Черные холмы внизу остаются, крохотный островок среди смутно поблескивающего бескрайнего моря. Некоторое время Паха Сапа смотрит вниз из безопасной, принявшей форму чашечки ладони пращура. Он слышит только звук ветра, ласкающего деревья, травы, верхушки волн далеко-далеко внизу. Паха Сапа понимает, что доносящийся до него шепот ветра - это приглушенные голоса других великих духов, существовавших здесь до появления Первого человека: Тате - Сущности Ветра, Йате - Северного Ветра, Йанпы - Восточного Ветра, Окаги - Южного Ветра.
Всем этим ветрам Паха Сапа молился рядом с Сильно Хромает, когда мальчиком готовился к поприщу шамана, и всем этим ветрам Паха Сапа безмолвно молится теперь. От их присутствия у него слезы наворачиваются на глаза.