Паха Сапа поднимает взгляд и видит, что худшие его опасения сбываются.
Это тот самый взрыв, которым он хотел привлечь внимание, - справа от щеки Джорджа Вашингтона, и он вырвал большой кусок из самой щеки.
Паха Сапа смотрит вниз и видит, что перед ним не та взрывная машинка - от нее идут не черные провода, а серые. Он скорее слышит, чем видит, движение в потрясенной этим звуком толпе на горе Доан внизу, когда все, от малого ребенка до президента США, поднимают ошеломленные взгляды к той стороне горы, где в воздух в облаке пыли поднялись несколько тонн гранита.
Паха Сапа ничего не может изменить. Взрывы должны происходить последовательно, но электрический ток уже был послан на запалы всех детонаторов в количестве двадцати одной штуки.
Он не хотел, чтобы это произошло сейчас. Его отвлек призрак Длинного Волоса, когда…
Второй, третий, четвертый и пятый взрывы происходят одновременно. Правая глазница Джорджа Вашингтона взрывается, лоб первого президента трескается, взбухает и обрушивается, забирая с собой хищный клюв гранитного носа.
Третий взрыв разорвал рот и подбородок и выбросил кусок гранита размером с "форд" модели Т высоко-высоко в плотный августовский воздух. Четвертый взрыв разносит правую щеку Вашингтона, остатки его рта и часть левой брови. Пятый взрыв сбрасывает вниз обломки четырех первых.
Куски гранита размером с Паха Сапу ударяют по лицу Авраама Линкольна, оставляют на нем шрамы выше, ниже и рядом с частично защищенным местом, где сидит взрывник-лакота. Внизу раздаются крики, скрежет микрофонов и громкоговорителей все еще эхом отображает реальность.
Джефферсон разлетается на части эффектнее Вашингтона, что скорее подобало бы Вашингтону - первому президенту, а не Джефферсону - третьему.
Но самый сильный из пяти взрывов происходит за оставшимся висеть громадным флагом, отчего голова Джефферсона становится похожей на жертву расстрельной команды, которой на глаза повязали непомерно большую повязку.
Паха Сапа не хотел, чтобы это случилось, пока флаг остается на своем месте. Это главная причина, по которой он откладывал взрыв.
"Моя страна, отец. И твоя. Мы находимся в состоянии войны".
Паха Сапа тогда не поверил его словам и не верит им и сейчас, когда страна не находится в состоянии войны, но у него не было намерения уничтожать гигантский флаг, который с таким терпением вышивали старушки и школьницы из Рэпид-Сити.
Как это ни невероятно, но тонкая ткань немного приглушает взрывы. Но потом неуловимо для глаза гигантский флаг распадается на куски, потому что взрыв выбрасывает многие тонны раскрошенной породы наружу и вверх, образуя кучевое облако серой пыли и огня.
Пламя охватывает остатки флага.
Первой вылетает громадная челюсть Джефферсона, ее фрагменты соскальзывают к груде старых камней далеко внизу. "Пусть всю работу сделает сила тяжести, Билли, дружище".
Когда флаг-саван сгорает и исчезает, разлетаются в мелкую крошку нос, глаза, лоб и вся левая щека. А затем происходит немыслимое.
Согласно плану, восемь рабочих Линкольна Борглума, отведя стрелу крана и начав подъем флага на множестве веревок и растяжек, должны были, не дожидаясь окончания подъема, направиться к лестнице из пятисот шестидесяти пяти ступенек. Никаких работ в этот день больше не планировалось, а Борглум хотел еще представить своего сына президенту Рузвельту, прежде чем все начнут разъезжаться.
Но теперь Линкольн Борглум и его люди вроде бы пытаются сделать что-то. Поднять флаг? Добраться до других зарядов, пока те не взорвались?
Ни для того ни для другого нет времени, но тем не менее Паха Сапа видит маленькие черные фигурки, - от этого зрелища внезапный приступ тошноты и ужаса накатывает на него, - фигурки что-то делают со стрелой крана, когда взрыв подбрасывает эту махину высоко в воздух, после чего горящие фрагменты флага начинают падать на макушку потрескавшейся теперь головы Джефферсона. Через гранитную пыль и дым он видит крошечные фигурки - они бегут, падают… это что там - неужели вместе с фрагментами флага и почерневшими камнями вниз летит человек?
Паха Сапа обращает молитвы ко всем известным ему богам, чтобы это было не так.
Взрываются все пять ящиков динамита на очищенной площадке Теодора Рузвельта.
Взрыв выбрасывает большую часть породы в сторону Паха Сапы и стоящей внизу толпы. Он установил ящики с динамитом глубоко в нишах, чтобы не только разрушить все уже имеющиеся головы, но и исключить возможность для Борглума или какого-либо другого скульптора высечь здесь что-либо подобное, не оставить им для этого гранита. И теперь эта цель достигнута, хороший гранит разрушен. Осколки лба, уха, оставшиеся фрагменты носов Вашингтона и Джефферсона теперь превратились в кладбище камней. И гранита для новых работ не осталось. Теперь к этому добавилась и площадка, подготовленная для Тедди Рузвельта.
Среди этого шума, летящих осколков и облаков пыли Паха Сапа улучает мгновение и, схватив бинокль, наводит его на Гутцона Борглума и гостей, собравшихся на горе Доан.
Его расчеты оказались неверными. Осколки камней размером с кулак, с голову, пролетев сквозь строй сосен и листву осин, падают в толпу, как метеориты из космоса.
Те, кто стоял, уже разбежались, как жертвы извержения в Помпеях или Геркулануме, они несутся по парковочной площадке, в панике забывая о своих машинах. Те, кто, как в ловушке, находился на расположенных более близко трибунах, сгрудились на деревянной платформе, мужья стараются своими телами защитить от падающих обломков жен, белое облако находится теперь почти над ними, начинают падать более крупные обломки от подрыва гранитной площадки ТР. Паха Сапа видит, как встает сенатор Норбек, его шарф сорван несколькими последовательными ударными волнами, искалеченная раком челюсть кажется кровавой прелюдией к тому, что ждет всех остальных.
А президент…
У Паха Сапы все внутри сжимается при этой мысли.
Пока не появился президентский фаэтон со специальными рукоятками, он даже и не думал о том, что президент Франклин Делано Рузвельт - калека, который не в состоянии встать без стального пояса, без стальных скоб на высохших ногах и даже не может сделать вид, что идет, если рядом нет кого-то, кто бы принял на себя его вес. Президент Соединенных Штатов не может бежать.
Но за те три секунды, пока он смотрит вниз, до того, как расширяющееся облако пыли и последние взрывы не закроют навсегда этот вид, Паха Сапа видит, как агент секретной службы, стоявший лицом к трибуне и толпе, спиной к сидящему президенту и горе Рашмор, разворачивается, прыгает на водительское сиденье мощного фаэтона, включает заднюю передачу и несется задним ходом от града падающих обломков и приближающегося облака, чуть не сбивая на ходу губернатора Тома Бери. Рев двигателя слышен даже за взрывами, криками и грохотом падающих камней. Голова президента по-прежнему чуть ли не франтовато откинута назад, вместо улыбки на его лице выражение необыкновенного интереса, если не удивления (но не испуга, отмечает Паха Сапа), глаза прикованы к уничтоженным каменным головам его четырех предшественников на вершине скалы.
А Гутцон Борглум стоит на том же месте, где и стоял, широко расставив ноги, уперев руки в бока, смотрит на приближающееся облако крошек и пыли, на летящие камни, словно спорщик, ожидающий ответа противника.
Над Паха Сапой и вокруг него взрывается голова Авраама Линкольна.
Подчиняясь какому-то древнему инстинкту выживания, он прижимается вплотную к узкому карнизу, хотя скала над и под ним разлетается на части.
Тяжелый лоб Линкольна падает одним куском и пролетает всего в каком-то футе от Паха Сапы всей своей огромной массой - больше дома, тяжелее боевого корабля. Зрачки Линкольновых глаз (высеченные в граните стержни длиной в три фута создают впечатление настоящих зрачков, взирающих снизу на Паху Сапу), словно гранитные ракеты, летят в долину, один из них прорезает грибообразное облако и наподобие копья вонзается в студию Борглума.
Нос Линкольна тоже отделяется одним куском, забирая с собой семь футов карниза всего в нескольких дюймах от вытянутых и вцепившихся в гранит пальцев Паха Сапы.
Два следующих взрыва оглушают Паха Сапу и подбрасывают его в воздух на шесть футов. Он приземляется на карниз, но его ноги болтаются над сотнями футов пустого, наполненного пылью воздуха, кровоточащие пальцы его левой руки цепляются за кромку, он удерживается и, кряхтя, заползает наверх, мимо него летят камни, вокруг гремят невыразимо оглушительные взрывы. Его рубаха и рабочие штаны изодраны в клочья, в тело вонзились сотни осколков, и он весь истекает кровью, правая глазница распухла, и этим глазом он ничего не видит.
Но он жив и - против всякой логики, предательски, лицемерно - среди всего этого хаоса цепляется за обрушающийся карниз, цепляется за жизнь.
Как такое возможно?
Последний ящик с динамитом всего в нескольких дюймах от его лица. Он должен был взорваться вместе с остальными. Может быть, замедлитель в детонаторе вышел из строя?
Инстинкт выживания подсказывает Паха Сапе, что надо столкнуть ящик с карниза, прежде чем тот взорвется. Пусть он соединится с этим хаосом взрывов, обрушения, камнепада и пыли внизу. За долю секунды Паха Сапа в полной мере осознает меру своей трусости: пусть лучше меня повесят через несколько недель, чем я разлечусь на атомы сейчас.
Но он не сталкивает ящик с кромки вниз.
Вместо этого Паха Сапа обдирает себе ногти, срывая крышку с ящика. Он должен понять, почему не произошло взрыва.
Сквозь удушающую, обволакивающую его пыль он видит, что в ящике нет динамита - ни одной шашки, - хотя динамит был, когда вчера ночью Паха Сапа снаряжал этот ящик, аккуратно вставляя детонатор и закрепляя провода, идущие к взрывной машинке.
Вместо динамита там лежит бумажка.
Паха Сапа видит на ней свое имя и несколько нацарапанных ниже предложений, слова неразборчивы в клубящейся пыли, но почерк вполне узнаваемый. Когда пыль окутывает все, не оставляя больше Паха Сапе возможности ни видеть, ни дышать, сомнений у него не остается. Эти отчетливые, тщательно вырисованные буквы написаны рукой его сына Роберта.
Карниз под ним рушится.
Паха Сапа приходит в себя.
Он заснул, задремал… но это невозможно! Второе видение? Нет. Нет. Категорически нет. Это всего лишь сон. Нет. Как он мог… невозможно заснуть посреди… трое суток без сна, долгие дни работы, жара. Бубнеж Длинного Волоса убаюкал его. Нет, невозможно. Постой. Что он пропустил?
Гнусавая речь сенатора Тома Бери - на манер Уилла Роджерса - все еще не завершена. Звук громкоговорителей эхом разносится по пространству, отдаваясь от трех целых и невредимых голов и заготовки, где должна появиться голова ТР. Начинает говорить Борглум. В его руке снова красный флаг… нет, не снова, в первый раз.
Может быть, я уже умер, думает Паха Сапа. Возможно, Гамлет был прав… умереть, уснуть и видеть сны, быть может. Вот в чем причина. Смерть была бы спасением, не будь в ней снов, но переживать все это снова и снова во сне…
Борглум говорит, что мы - большое "мы", неназванные шестьдесят рабочих и он - используем динамит, чтобы расчистить поверхность, но главная работа делается вручную.
Хрена с два, думает Паха Сапа. Он смотрит вниз. Провода не подсоединены к детонаторам. Сон цепляется за него, как мокрая мертвая обезьяна. Голова его раскалывается от боли, и у него такое ощущение, что сейчас он начнет блевать, свесив голову с карниза… с карниза, который обрушился под ним всего несколько секунд назад. Его по-прежнему мутит - муть в голове и в желудке.
Борглум поднимает красный флажок.
Паха Сапа протирает провода, накручивает их на клеммы, прижимает бакелитовыми колпачками. Его исцарапанные, бесчувственные пальцы делали так тысячу раз, и он позволяет им проделать эту работу, не включая мозги. Единственное вмешательство, которое он позволяет себе, - это проверка цвета проводов. Черный. Демонстрационный взрыв. Подключено. Четыре поворота рукоятки для выработки тока, движение против часовой, извлечь предохранитель, плунжер поднят - все готово. Паха Сапа кладет правую руку на плунжер, а левой подносит к глазам бинокль.
В отличие от того, что происходило во сне, Борглум не поворачивается спиной к президенту и не размахивает театрально красным флажком, как сигнальщик на индианаполисских гонках. Левая рука Борглума на спинке сиденья президентского автомобиля, он корпусом наполовину повернут к президенту, глаза подняты к скале, он небрежно делает отмашку флажком.
БАХ, БАХ, БАХБАХБАХ.
Паха Сапа не помнит, как задавливает плунжер в машинку, но тот оказывается в машинке и взрывы следуют, как им положено.
На слух Паха Сапы, ослабленный многочисленными взрывами, эти четвертушки динамитных шашек издают звуки, похожие скорее на ружейные выстрелы. Количество подорванного гранита чисто символическое, облако пыли почти незаметное. Но публика внизу аплодирует. Как это ни странно, президент Рузвельт протягивает руку Борглуму, и они обмениваются рукопожатием, словно они сомневались в результатах этого взрыва.
Над Паха Сапой происходит какое-то движение. Линкольн Борглум и его люди отвели в сторону стрелу и подняли флаг. Томас Джефферсон уставился в голубое небо. Звук реальных аплодисментов и звук запаздывающий, идущий внахлест и усиленный динамиками барабанит по каменным лицам вокруг Паха Сапы и над ним.
Борглум словно подался к микрофону. Тон у него повелительный. Он отдает прямой приказ президенту Соединенных Штатов:
- Я прошу вас, мистер президент, открыть этот памятник как святилище демократии и посредством его воззвать к людям земли, которые будут жить через сто тысяч лет, чтобы они смогли прочесть нашу мысль и понять, какие люди сражались ради установления независимого правительства в западном мире.
Снова аплодисменты. Все звуки доносятся из далекого далека к Паха Сапе, чьи руки прикручивают оголенные концы серых проводов к клеммам второй взрывной машинки. Слова Борглума кажутся странно знакомыми - "воззвать к людям земли" - Паха Сапе, который взводит взрывную машинку, четыре раза поворачивая ручку по часовой стрелке. Да, он знает, эти слова перекликаются с теми, что были сказаны на открытии Олимпийских игр в Берлине в начале этого месяца: "Я взываю к молодежи всего мира…"
И это вполне похоже на Борглума - он называет не лица, работа над которыми еще не закончена, а "святилище демократии" и все его писания, что будут упрятаны в Зал славы, который сейчас представляет собой лишь пробный ствол в никому не известном каньоне за головами.
Сто тысяч лет владения вазичу Черными холмами. Он вытаскивает плунжер взрывной машинки, пока тот не становится на свое место. Все готово.
Речь ФДР не была запланирована или ему не предложили - Паха Сапа не помнит, приглашали ли Авраама Линкольна выступить в Геттисберге (Роберт мог бы ему сказать), но он знает, что шестнадцатый президент не был главным выступающим, а теперь этот тридцать второй президент вообще не собирался выступать, но эмоции или политические соображения взяли свое (как и предполагал Паха Сапа), и Франклин Делано Рузвельт протягивает руку и подтягивает поближе к себе тяжелый круг микрофона.
Знакомые по радио интонации, успокоительный тон (из-за громкоговорителей и эха голос по-прежнему похож на тот, что Паха Сапа слышал по радио) доносятся с горы Доан до вершины горы Рашмор, а потом до всего мира.
- …Я видел фотографии, я видел чертежи, и я разговаривал с людьми, ответственными за эту грандиозную работу, но лишь десять минут назад осознал не только весь ее масштаб, но и ее необыкновенную красоту и важность.
…Я думаю, мы, видимо, можем вообразить себе американцев, живущих через десять тысяч лет… вообразить и поразмыслить, что наши потомки… а я думаю, они по-прежнему будут жить здесь… что наши потомки будут думать о нас. Давайте надеяться… они будут верить в то, что мы честно каждый день в каждом поколении старались сохранить землю в пристойном для жизни состоянии и создать пристойную форму управления.
Аплодисменты теперь звучат громче, и Паха Сапа слышит их прежде, чем эхо громкоговорителей. Из толпы, состоящей в большинстве своем из республиканцев, доносятся одобрительные выкрики. Паха Сапа снова поднимает бинокль и ловит момент, когда ФДР отворачивается от сияющего Борглума и часто пародируемым движением машет толпе, закинув назад свою великолепную голову, - на лице застыла улыбка, для цельности картины недостает только мундштука и сигареты. Паха Сапа видит, что шарф у несчастного сенатора Норбека сполз (сон пытается реализовать свои отвратительные реалии), но искалеченный раком создатель и защитник рашморского проекта улыбается улыбкой покойника.
Ощущение времени словно покидает Паху Сапу. Неужели он снова задремал? Неужели он сходит с ума? Он поднимает нагретый солнцем бинокль.
Борглум стоит, небрежно облокотясь о президентский фаэтон. Солнце разогрело металл, и Паха Сапа видит, что Борглум длинными рукавами защищает кожу от обжигающего жара стальной (она, наверное, пуленепробиваемая?) черной двери автомобиля. Вокруг автомобиля теперь толкутся другие важные шишки, и нахмуренные агенты секретной службы не подпускают некоторых из них к президенту.
Микрофон выключен (вернее, радиокомментаторы что-то бормочут в свои, но громкоговорители отключены), так что Паха Сапа не может слышать, о чем говорят его босс и президент. Но он слышит.
Голос Рузвельта расслабленный, удовлетворенный, искренне заинтересованный:
- И где у вас будет Тедди?
Борглум поворачивается, показывает на место слева от Паха Сапы и объясняет, что голова ТР будет высечена на этом участке более светлого гранита между Джефферсоном и уже проявляющейся головой Линкольна.
- У меня все чертежи в студии.
Борглум приглашает президента к себе в студию - прямо сейчас. Это вполне в духе Борглума - предполагать, что президент Соединенных Штатов примет это экспромтное приглашение и будет слоняться по студии, пока Борглум готовит для всех стейки.
Рузвельт улыбается и говорит:
- Я еще вернусь как-нибудь, чтобы осмотреть все внимательнее.
Борглум улыбается и кивает, явно веря ФДР. Паха Сапа знает Борглума буквально как свои пять пальцев. Разве может у кого-нибудь не возникнуть желания вернуться на гору Рашмор? И потом, впереди еще столько торжественных мероприятий: открытие головы Авраама Линкольна, вероятно, на следующий 1937 год, потом, конечно, Тедди Рузвельт к 1940-му, если Борглуму удастся выдержать расписание (а Паха Сапа знает: Борглум предполагает, что Франклин Рузвельт будет избираться еще как минимум на три-четыре президентских срока), а потом еще Зал славы до 1950-го или где-то в эти сроки…
Паха Сапа поднимает голову, щурится от солнечного света. Линкольн Борглум и его люди уже свернули гигантский флаг, убрали в сторону стрелу и шкивы и теперь идут к лестнице. Линкольну нужно поторопиться, если он хочет, чтобы его представили… толпа уже начинает рассеиваться, важные персоны покинули свои места, агенты секретной службы и помощники президента расчищают дорогу для его автомобиля.