- Прочла по-немецки целых десять страниц, больше не было силы. "Habe nun, ach! Philosophie, - Juristerei und Medicin- Und leider auch Theologie - Durchaus studiert, mit heissem Bemuhn"… Какое мне дело до того, что он знает? И вовсе "Bemuhn" и "Medicin" не рифмуют. Никогда не поверю, чтобы люди получали удовольствие от немецких стихов! Даже немцы.
- Нинетта, люблю за откровенность.
- Она у меня совсем особенная, - сказала Дарья Петровна. - Нина, не слушай. А музыку как она понимает! Вы не думайте, я очень беспристрастная мать, но мне ее учитель мосье Баттифолио говорил, что никогда не встречал девушки с таким слухом! Вот вы увидите, завтра будет на память знать всю оперу!..
- Мама, перестаньте!
- Нинетта, уж есть ли вы такая замечательная, то дайте мне вон ту конфету, большую с орехом. Не надо щипцов, пальчиками… Спасибо.
- Смотрите, вы не засните, Тятенька. Я видела, вы и у нас спали в Вольтеровском кресле.
- Ан не видели, Ниночка. В Вольтеровских креслах может спать разве только акробат. Я их у себя отроду не держал… "И письмом тем осчастливлен, - Господа, один из вас"… Ведь это, кажется, Гейне сказал: "Католики резались с протестантами, а еврей на это написал музыку".
В конце действия Лиля отчаянным шопотом попросила Нину:
- Сделай так, чтобы никто больше не выходил из ложи! Умоляю тебя!
Нина закивала головой. Она сочувствовала Лиле, но Виер ей в самом деле не понравился, и она думала, что ничего из этого дела выйти не может. "И он в нее не влюблен, и никогда родители не позволят". В начале третьего антракта Лиля дрожащим голосом сказала, что ей хочется пить. Думала, что не надо при этом на него смотреть, и все-же посмотрела.
- А ты пойди в буфет, - сказала Нина. - Я не пойду, надоело шататься по корридорам. Пусть мосье Ян тебя проводит. Тятенька, вы нам составите компанию? Посидим тут спокойно.
- Истина говорит устами младенцев, - ответил Тятенька, не заметивший хитрости барышень. Дарья Петровна эту хитрость заметила, но Нина незаметно толкнула ее и грозно на нее посмотрела. "Мне-то что?" - лениво подумала Дарья Петровна. - "Но жаль, что Оля с ней не приехала, было бы спокойнее. То-то она верно, бедняжка, скучает! Я без Ниночки и недели бы не выдержала". Дарья Петровна и очень хотела выдать дочь замуж за блестящего молодого человека, и с ужасом думала о том, что дочь от нее уйдет к мужу.
- Прекрасная опера, - смущенно сказал Виер, когда они заняли в буфете место за столиком. - Она кончается Варфоломеевской ночью.
- Рауль женится на Валентине, хотя он гугенот, - еле слышно ответила Лиля.
Он смотрел на нее и думал, что она прелестна. Ему вдруг пришло в голову, что после революции всё в мире и тут пойдет по иному. "Все эти бессмысленные, безнравственные преграды везде будут скоро сметены. Тогда у меня может быть и личное счастье".
- Они женятся, но умирают, - сказал он.
- Они умирают, но они любили друг друга, - прошептала Лиля.
- Может быть, они правы!
- Они наверное правы! - сказала она, став еще бледнее прежнего.
И больше ничего не было сказано. Лакей принес им лимонада. Пока Виер расплачивался, прозвенел звонок: антракт перед главным действием был короткий. Они взглянули друг на друга и встали. "Всё сказано, всё!" - замирая от счастья, подумала Лиля.
Гигант баритон, благородный граф Невер, отказался участвовать в ночной резне и с негодованием бросил на пол свою шпагу: -…"Но спящих убивать - нет, не согласен я!". На галерке раздались рукоплесканья, быть может, и в пику правительству, хотя оно спящих и не убивало. Со сцены и из оркестра лились грозные звуки "Благословения мечей", - которым восторгался Вагнер, несмотря на свою ненависть к Мейерберу. - Gloire, gloire au Grand Dieu vengeur! - Gloire au guerrier fidele! - пел французский хор. - "Gloria eterna sia e onor! - Gloria al buon-guerrier fedel!" - вторила по итальянски другая часть хора, приглашенная для усиления трагической сцены. "Glaives pieux, saintes epees - qui dans un sang impur serez bientot trempees"… "Да ведь это о нас!" - взволнованно думал Виер! - "Неужто я сказал ей! Еще днем я чувствовал другое!" - "Это о нас!" - думала и Лиля, - "Он сказал, что они правы! Теперь всё ясно! Я скажу ему, нет, я напишу ему ночью, что приму его веру. Мы бежим за границу или умрем! Это тоже было бы счастьем! Нет, не счастьем, но это лучше, в тысячу раз лучше, чем жить без него, чем думать, что он женится на другой!".
Католики с белыми повязками ушли убивать спящих гугенотов. Рауль де Нанжи, слышавший всё из соседней комнаты, появился на пороге с обнаженной шпагой в руке. - "О ciel! Оu courez-vous?" - спрашивала, задыхаясь, Валентина. - "Ove io va? Asalvar gli amiei!" - бешеным, обрывающимся речитативом отвечал Рауль. Начинался знаменитый дуэт. Весь театр с волнением готовился к верхнему do лучшего в мире тенора. "Stringe il periglio, - Е il tempo vola, - Lascia mi! Lascia mi!" - пел Рауль, действительно разрывая душу своим божественным голосом. - "Mais sans defense - on vous immole! - Gar-dez vous! Gar-dez vous!" - молила с отчаяньем красавица-певица, стараясь его удержать и спасти. Лиля жила и дышала с музыкой. Тенор грудью взял верхнее do. Театр замер от восторга. Вдруг Виер сжал Лиле руку. Она беззвучно заплакала. Раздались звуки колокола: набат Варфоломеевской ночи.
X
The human mind is not,a dignified organ, and I do not see how we can exercise it sincerely except through eclecticism.
E. M. Forster
Он опять спал плохо, засыпал, просыпался, думал о том, что произошло. "Теперь что же говорить? Конечно, я влюблен в нее… Да еслиб и не был, разве я могу теперь отказаться? Ведь это было бы подло… Что же именно я сделал? Тайно пожал руку? Она теперь считает себя моей невестой. И в самом деле это так. Еще позавчера были серьезные, непреодолимые препятствия. Но теперь, с революцией, они отпали. Теперь я могу содержать и ее, никакой помощи мне от ее родителей не будет нужно. Трудно только бежать. Конечно, Лиля заграничного паспорта без родителей получить не может. Но бежать можно, я помню такие случаи. Корженецкий бежал через Финляндию. Бек сговорился с кем-то и тайком пробрался на корабль. Это опасно и рискованно, но ведь я знал, что вся моя жизнь будет рискованной и опасной. Правда, теперь рискует Лиля. Все-таки это можно сделать. Денег до Парижа у меня в обрез хватит и на двоих. Во всяком случае я завтра же ей скажу всё, скажу, кто я и какова будет ее жизнь со мной. Пусть она решает!..". Он заснул опять.
На этот раз ему снились "Гугеноты". Позднее ему стыдно было вспоминать, что увидел он во сне не трагический дуэт четвертого действия, а сцену хора купальщиц, сцену завязанных глаз. И еще гораздо стыднее: одна из купальщиц была Лиля, в том белом с кружевами пеньюаре. Он проснулся в восторге. "Да, я счастлив!" Было еще очень рано. Виер не зажег свечи и в темноте снова долго думал о Лиле, об их будущей жизни. Теперь почти всё казалось ему возможным.
"Сесть на пароход нелегко. Гораздо легче перейти финляндскую границу с помощью контрабандистов. Это часто делается, и тут большого риска нет… В каком положении я окажусь перед ее родителями? Они меня приютили в своем доме… Нехорошо. Но мы еще в Финляндии бы поженились или в Штетине и тотчас им написали бы. И пора мне перестать думать в сослагательном наклонении. Быть может, это вообще было главной моей бедой в жизни. До Штетина денег хватит наверное. А оттуда я в крайнем случае напишу в Париж. Теперь, когда рушится старый мир, стыдно останавливаться перед незначительными препятствиями и предрассудками. В Париже у нас тоже теперь это поймут. Граф Олизар, когда хотел жениться на православной Раевской, запросил Чарторыйского, не будет ли это изменой польскому делу. Князь Адам ответил, что не будет. Но Раевский-отец не согласился и на свое же несчастье выдал дочь за будущего декабриста Волконского. Не знал, что в своем смысле этим ее погубил. Разве можно предвидеть будущее?.. Я объясню Лиле, что не для меня обыкновенная будничная жизнь: жена, дети, карьера, заботы о хлебе. Ее дело решить"…
На почте чиновник узнал его и с улыбкой протянул ему письмо: то самое, отправленное из Пруссии; это была благонадежная страна, гораздо меньше, чем Франция, обращавшая на себя внимание цензуры. Он тотчас вернулся домой, затворил дверь на ключ и распечатал конверт. Письмо было составлено для отвода глаз и заключало в себе вопросы о ценах на чай. Важное было написано симпатическими чернилами. Виер проявил листок. Внизу выступили цифры. Агент Отеля Ламбер принимал все меры предосторожности. Цифры указывали страницу, порядок строки и буквы в стихотворении Шиллера.
Он достал из чемодана небольшую красную книжку. Обрамленный четыреугольной светлой каймой Шиллер сидел на стуле, склонив голову на бок к небрежно повязанному галстуху. заложив за полу сюртука левую руку. Расшифровка заняла много времени. Как всегда, Виер старался не вникать в смысл, пока не расшифрует всего, и, тоже как всегда, это не удавалось: стал понимать смысл письма до того, как кончил.
Ему предписывалось тотчас отправиться в Константинополь с важным поручением. - "Вам известно о том, что здесь произошло. В связи с этим возник новый проект, которому мы придаем большое значение. Поручение это опасно, вследствие чего мы и возлагаем его на вас, хотя понимаем, что вам теперь интереснее быть в Париже. Ваши более близкие политические друзья сходятся с нами в том, что никто не может быть там полезнее, чем вы, для национального польского дела. Мы уверены, что вы не откажетесь от немедленного исполнения нашей просьбы. В Константинополе вы от известного вам лица получите наши указания и деньги".
Он долго сидел в кресле, потрясенный. За сутки вся его жизнь менялась во второй раз.
Ясно было, что нельзя отказаться от опасного поручения, которое одобрялось и польскими революционерами. Но ясно было и то, что теперь он никак не может увезти с собой Лилю. "Бежать она могла из Петербурга, откуда до Финляндии два шага. Но везти ее через всю Россию совершенно невозможно. Дарья Петровна после ее исчезновения, разумеется, тотчас известит Лейденов. Верно, она и сама заявит полиции, но уж во всяком случае всех поднимет на ноги Ольга Ивановна. Нас найдут и задержат. Всё равно нас разлучат, а может быть, меня и предадут суду за похищение несовершеннолетней. В самом же худшем случае мною вдобавок заинтересуется Третье Отделение, и тогда провалится дело. И даже, если б нас не задержали, если б и удалось пробраться в Константинополь, как быть с Лилей, когда на меня возлагается опасное поручение! Всё это ясно как день. Но что же я скажу Лиле?"
В дверь постучали. Вошел номерной и подал ему письмо, принесенное рассыльным. "Опять верно приглашение на пятницу чесать язык у Петрашевского?" - подумал он. Почерк на конверте был незнакомый. Он распечатал, взглянул на подпись и ахнул. Письмо было от Лили.
Через час номерной зашел снова в комнату и увидел, что польский барин сидит на том же стуле у стола, опустив голову на грудь, держа в руках письмо.
- Прикажете, барин, сейчас убрать комнату? - спросил он.
- Да, пожалуйста, уберите, - ответил Виер. Несмотря на страшный удар, он уже исполнил то, что полагалось по требованиям конспирации. Зашифрованное письмо было сожжено, скляночка с жидкостью для проявления симпатических чернил положена в чемодан. Он встал, взял открытый том Шиллера и вышел в коридор. Там в углу на столе с грязной посудой горела сальная свеча. Он сел на табурет и в четвертый раз прочел письмо Лили. "Да, письмо изумительное! Вся ее душа в нем. Предлагает бежать, хочет продать серьги и брошку. Что же я ей скажу? Скажу, что надо отложить. Намекну, только намекну, на истинные причины. Но ведь мне-то ясно, что теперь это не откладывается, а просто падает. Разве я не понимаю, что она не может ждать меня бесконечно долго? Что же мне делать? Что мне делать?.. "С вами я стану католичкой, с вами я пойду к вашему Бланки, я в с ё о вас знаю. Мне всё равно, лишь бы с вами!". И это сокровище я теперь теряю! Да, разумеется, навсегда теряю".
"Da steh' ich schon auf deiner finstern Brucke,
Furchtbare Ewigkeit!
Empfange meinen Vollmachtbrief zum Glucke,
Ich bring' ihn unerbrochen dir zurucke,
Ich weiss nichts von Gluckseligkeit…
"Ich zahle dir in einem andern Leben.
Gib deine Jugend mir!
Nichts kann ich dir, als diese Weisung geben."
Ich nahm die "Weisung auf das andre Leben
Und meiner Jugend Freuden gab ich ihr".
"Gib mir das Weib so teuer deinem Herzen,
Gib deine Laura mir!
Jenseits der Graber wuchern deine Schmerzen." -
Ich riss sie blutend aus dem wunden Herzen
Und weinte laut und gab sie ihr."
- Убрано, барин, пожалуйте, - сказал номерной, с недоумением смотря на барина, сидевшего на табурете с книгой в руке.
- Убрано? Благодарю вас. Пожалуйста, передайте хозяину, что я завтра уезжаю, - сказал Виер, вставая. Лицо у него было искажено.
Он пришел к ним в два часа. Лиля писала, что, вероятно, в это время будет одна. "Но если это не удастся, улучите минуту и скажите мне или незаметно передайте записку: где мы могли бы встретиться наедине. Мне всё равно! Впрочем, по вашему виду я догадаюсь. Мне ведь достаточно знать: да или нет. Я не буду убеждать вас. Достаточно стыдно и то, что я пишу первая!.. Но Боже мой, если б это было "да!"".
Опять он зашел в магазин цветов. Знал, что глупо и не совсем прилично делать третий подарок за сутки. Но ему хотелось оставить цветы Лиле.
В гостиной сидела Нина. Она его встретила с неодобрительным и вместе восхищенным выраженьем на лице.
- Мамы нет дома. Она куда-то ушла… Помилуйте зачем это? Спасибо, прелестные цветы. Эти маме? Правда, вчера был превосходный спектакль? Я обожаю "Гугеноты"… Поставлю цветы в воду. Лиля сейчас выйдет, а меня, значит, пока извините, я ухожу, - сказала она и вышла с букетами.
Лиля вошла и остановилась на пороге. У нее в лице не было ни кровинки. Она только на него взглянула и поняла: "Нет!". Он быстро подошел к ней, поцеловал ей руку и подал букет.
- Вы не хотите? - прошептала она.
- Я хочу этого больше всего в жизни. Но это невозможно. Сейчас невозможно.
Она отвернулась и заплакала. У него сердце рвалось от жалости к ней и от любви.
- Я догадываюсь… Вы эмиссар… Я всё давно поняла… Но разве нельзя?..
- Сейчас нельзя. Я завтра уезжаю и я себе не принадлежу. Лиля, ваша жизнь со мной была бы несчастьем для вас…
- Она была бы для меня счастьем! Вы сказали, что это с е й ч а с нельзя? Значит, позднее можно? Когда?.. Я буду вас ждать, я буду вас ждать сколько угодно!
Он молчал. В передней послышался звонок. В комнату опять поспешно вошла Нина. Она быстро взглянула на них.
- Я велела Василисе положить ваши букеты в вазы и поставить в комнаты каждой из нас. Вы ведь нам принесли целый цветочный магазин… Это звонок Тятеньки. Лиленька, ты пошла бы в свою комнату и прилегла. Мосье Виер еще к тебе зайдет, правда? У нее сегодня с утра болит голова. Пойди Лиленька, мосье Виер зайдет к тебе, - говорила Нина, не останавливаясь ни на секунду. Лиля кивнула головой и выбежала из комнаты.
- Мадмуазель Лиля в самом деле нездорова?
- Да, в самом деле, - сердито ответила Нина. Ей было обидно за Лилю и хотелось "поставить на место этого надутого поляка". - Верно, она в опере немного простудилась. В зале было жарко, а на улице двадцать градусов мороза… Вы останетесь обедать?
- Останусь ли обедать? Нет, к крайнему моему сожалению, не могу.
- Я тоже очень жалею. Сейчас сюда зайдет Тятенька. Я буду занимать его приятным разговором, а вы, быть может, тем временем проститесь с Лилей?
- "Слышу го-лос не-знакомый - В час но-чной меня зовет!" - речитативом сказал из "Гугенотов" Тятенька, входя в комнату. Он поцеловал Нину: успел себе присвоить эту привилегию. - Ниночка, красавица, здравствуйте. Здоров бул, вацпан. Мама дома?
- Нет, но она скоро придет. А у нас к обеду сегодня индейка с каштанами, я вас, Тятенька, даже хотела спросить, как ее подать.
- Вы говорили, Нинетта, что будет и гомар?
- Да, будет и омар.
- Тогда дам консультацию. Подадите индеечку, как у самого Вери, это у него была specialite de la maison… А видел ты, пане Яне, такие ножки, как у вчерашней пажихи? Не ври, будто видел: останешься в стыде… Нинеточка, не слушайте.
- Вы, Тятенька, старый ловелас, - сказала Нина, к его большому удовольствию. В комнату неожиданно вернулась Лиля.
- Красавица моя, - сказал Тятенька, нежно целуя и ее. - Зачем такая бледненькая? Вацпан, нынче опять пойдем в театр, а? Что-то мне желается. Поедем, купим им ложу.
- Это слишком дорогое для меня удовольствие, - ответил Виер, улыбаясь. Он отчасти сказал это для Лили, отчасти же себя наказывал этими словами. Действительно, и Нина, и Тятенька смутились; даже и в России, где был слаб культ денег, люди чувствовали себя неловко, когда кто-либо говорил о своей бедности. "Зачем же он покупает никому ненужные букеты, если он так беден?" - подумала Нина. Но Лиля поняла: "Поэтому? Тогда я устрою, я умолю папу и маму!..".