Сапега выпил большой кубок венгерского, отер усы и обратился к пану Лисовскому.
- Не начать ли нам пальбу, пан полковник?
- Начнем, пан гетман, начнем! Только наперед отведайте этого меду; а потом пойдем и на окопы…
Ясновельможный не заставил себя просить и отдал-таки честь московскому старому меду.
- Готовы ли ваши люди, пан полковник?..
- Сами увидите, пан гетман… Еще кубок…
Выпивши вдоволь, веселые, с багровыми лицами, со сверкающими глазами паны вскочили на коней и понеслись к турам. Завыли сигнальные трубы…
Александр Лисовский любил повеселиться, но и ратное дело хорошо разумел. Не раз похвалил его Сапега за возведенные валы и туры. И жолнеры полковника хоть и подгуляли с утра, а все же быстро и стройно сомкнулись у своих значков. Пушки были давно заряжены, прислуга стояла с готовыми запалами.
Полковник Лисовский, бойко позванивая шпорами, повел гетмана к большому серединному укреплению, которое было возведено напротив Водяной башни. Целыми горами были навалены высокие, крепкие туры, и в широкую бойницу высовывалась огромная, старинная, позеленевшая медная пушка.
- Взгляните, пан гетман. Такой пушки у вас, наверное, не найдется, - похвалился полковник. - Ее взял еще наш славный герой Стефан Баторий, когда осаждал Псков. Вот тут пониже вырезано ее имя по московскому обычаю.
Гости с любопытством осматривали огромное орудие. На крепком медном устое славянскими литерами вырезано было - "Трещера".
- Посторонитесь, Панове! - крикнул Лисовский. - Сейчас пошлем ядро монахам.
Рыжий пушкарь умело и ловко навел Трещеру и поджег затравку. Пушка хрипло громыхнула - чугунное ядро, засвистев, ударилось в каменный пояс монастырской башни и глубоко засело в ней.
- Хорошо намечено! - воскликнул Сапега.
- Какова пушка, таков и пушкарь! - заметил хвастливо полковник, указывая на рыжего воина, на лице которого изобразилась хищническая радость…
- Монахи отвечают…
Действительно, на Водяной башне показался белый клуб дыма. Ядро засело в передовые польские туры.
- Пан полковник, начинайте пальбу из всех пушек и пищалей, - сказал Сапега. - Мои тоже начнут…
Один за другим выстрелы слились в непрерывный гул, который еще увеличивался густым звоном обительских колоколов.
Словно сотни огромных, дымных змей поползли со всех сторон к стенам и башням. В ясном осеннем воздухе эти дымные змеи колебались, перекрещивались, сливались, таяли; на место их ползли из окопов новые. Со стен тоже заструились бело-дымные полоски - обитель отстреливалась. Колокола гудели по-прежнему.
- Славная музыка! - ликовал Лисовский. - Глядите, панове, сейчас опять грянет Трещера.
Пушка громыхнула, и один из зубцов Водяной башни, разбитый ядром, посыпался вниз пылью и осколками.
- Vivat! - крикнули паны. Пальба звучала беспрерывно.
- Еще по кубку венгерского, Панове! - предложил Лисовский, махнув рукой своей челяди. - Под ядрами оно вкуснее.
- Откуда у вас этот пушкарь, пан полковник, - спросил Сапега в то время, как им расстилали ковры под защитой тур. Гетман давно уже любовался рыжим стрелком.
- Долго рассказывать, пан гетман. Он родом с Литвы, что-то там сделал, напроказил и просил у меня приюта. Я его испытал - вижу: в военном деле великий мастер… Во всех походах со мной был… Скажу по правде: много у меня верных людей, а вернее Мартьяша нет!
- А если он убийца, святотатец? - улыбаясь, сказал Сапега.
- Какое мне дело до этого? Уж не думаете ли вы, пан гетман, что я боюсь суда? Ха! Ха! Ха!
- Удалец вы, пан полковник!
Шумную и веселую беседу польских военачальников прервал опрометью примчавшийся гонец из стана Сапеги. Конь его был весь в мыле.
- Ясновельможный пан гетман! - крикнул гонец, еле-еле отдышавшись. - На казаков напали московиты!
- Бредишь, пан Велемоский! - воскликнул Сапега, вставая поспешно с ковра. Повскакали и остальные.
- Правда, пан гетман! Они словно из-под земли выросли там, у пруда, где наши туры стоят; так и посыпались из глубокого оврага. Теперь резня идет…
- На коней, товарищи! Выручим казаков, а то эти трусы сейчас разбегутся… Живей!
По одному знаку Лисовского отборная сотня его гусар через мгновение мчалась уже за своим полковником и за гетманом.
Место схватки было недалеко. Удальцы обительские прокрались по глубокому Сазонову оврагу, что начинался у самых стен, и с тылу нагрянули на беспечных казаков атамана Епифанца. Схватка еще длилась. Паны увидели с полсотни рослых молодцов, которые, сжавшись в плотную кучку, отстреливаясь и отбиваясь бердышами, отступали к оврагу; видимо, воины монастырские спешили укрыться под защиту выстрелов со стен и с Плотнишной башни. Лисовский и Сапега сразу заметили, что побоище было нешуточное: три-четыре пушки были попорчены, туры - опрокинуты и изрублены; груда казачьих тел чернела у окопов.
С яростными криками понеслись поляки к месту схватки, наклонив длинные, острые копья.
- Приналяг, братцы, напоследок! - зычно окликнул своих богатырь Ананий Селевин, что впереди всех бился.
Не отставали от Анания Данила и Осип; рядом с ними держался и Тимофей Суета с тяжелой пищалью в руках; были тут и Павлов Семен, из послушников, и Айгустов Меркурий, пушкарь, и Пимен Тененев, и другие ратники обительские.
- Пальнем разом, братцы! В коней меться!
Разумен был совет сметливого Данилы Селевина. Уж близко были ляхи, кони их, что стрелы, неслись; еще немного - и смяли бы они пеших защитников монастыря. Но как грянули разом пищальные выстрелы - мигом вздыбились передние кони, попадали, задним путь загородили. А пока гусары ляшские справлялись со скакунами, смельчаки в овраг соскочили и перебрались через кусты и каменья на другую сторону.
Пан Лисовский бранился и проклинал всех, лежа под своим убитым скакуном, который, упав, отшиб и придавил ему ногу. Гусары поспешили к нему на помощь.
- Вперед! В погоню! - бешено закричал он, с трудом влезая на нового коня.
- Пан полковник, нельзя идти прямо под пушки, - заметил ему гетман.
Несколько ядер, пущенных со стен, ударились неподалеку. Кучка удальцов бегом пробиралась к монастырю, изредка оборачиваясь и грозя врагам. Лисовский с гневом глядел им вслед.
- Ну, пан гетман, тогда осмотрим наши потери…
Отряд вернулся к полуразрушенным турам. Казаки уже убирали тела убитых товарищей; те, которые ударились в бегство при неожиданном нападении, теперь возвращались нехотя, пристыженные. Атаман Епифанец, смуглый, седоусый, с густым чубом, завернутым за ухо, сумрачно помахивал раненой рукой.
- Эй, атаман! - крикнул ему гетман. - Вы москалей-то проспали что ль?
- Малость загуляли молодцы, пан гетман. А те невесть откуда взялись. Мне тот, передний-то, чуть руку не отсек…
Сапега нахмурил брови и глазами сверкнул. Но больше не стал ясновельможный упрекать и бранить казацкую вольницу: знал он, что коли захотят казаки, то сейчас уйдут, - грабить-то да разбойничать везде можно.
Тем временем Лисовский осматривал попорченные пушки. Вдруг из-под одной из упавших тур послышался стон раненого. Полковник нагнулся…
- Эге, остался один! - радостно воскликнул он. - Сюда, товарищи, - пленник есть…
Казаки и гусары бросились на призыв полковника. Из-под сломанной туры вытащили молодого монастырского воина. Голова его была рассечена ударом казацкой сабли; по бледному лицу текли ручьи крови; он едва мог держаться на ногах, но глядел прямо в лицо врагам, смело и бестрепетно.
- Кто ты? - спросил, грозно приступая к нему, Лисовский.
- Слуга обительский, Лешуков Иван, - твердо ответил тот.
- Ты был с этими, что на нас налетели?
- Был и вон ту пушку я топором разбил…
Пленник указал на большую поломанную пушку и радостно улыбнулся, глядя на сурового пана.
- А ведомо тебе, сколько в обители ратных людей?
- Ведомо, только про то я вам не скажу. Лисовский взбесился и ударил пленника по лицу.
- Шутки шутить вздумал? А пулю в лоб?! Пошатнулся Иван Лешуков от удара, еще сильнее заструилась кровь из раны его; но, как прежде, остался он светел и тверд лицом…
- За веру православную, за обитель святую готов я приять венец мученический… Стреляйте, ляхи…
- Я тебя в смоле сварю!.. Я тебе бороду по волоску вырвать велю! - бешено закричал полковник.
- Твоя воля, пан. Все снесу, а от меня слова не дождешься… Пленник прислонился к соседней туре и умолк. Польские солдаты бросали на него свирепые взгляды; но казаки посматривали на удальца ласково: по сердцу была им его отвага и смелость.
- Взять его в мой стан, - велел полковник. - Там из него мой Мартьяш что хочешь вытянет. Не железом, так огнем доймет - он свое дело знает… А нам, пан гетман, пора и пообедать после такой скачки.
С привязанным к седлу пленником отряд снова полетел к стану Лисовского. На этот раз полковник пригласил гостей в свой шатер, что был разбит за холмом на опушке рощи. Под просторным полотняным наметом были навалены целые груды награбленного добра. Тут были боярские кафтаны и ферязи с золотыми застежками, и женские летники, и кокошники, расшитые жемчугом, и блюда серебряные, и драгоценные оклады со святых икон, сорванные безбожными руками… Сверкало насечкой и резьбой разное дорогое оружие, в кучу были свалены шлемы, кольчуги…
- Вы запасливы, пан полковник, - сказал Сапега.
- Все военная добыча, пан гетман. За все литовские жиды чистыми червонцами заплатят…
На зов полковника явились проворные, нарядные слуги в красных с золотом жупанах. Они несли блюда, кубки и бокалы. Звон серебра, золота и хрусталя наполнил шатер; грохот пушек и перезвон монастырских колоколов доносились лишь как отдаленные раскаты грома. Перед гордыми, веселыми панами появились пироги с дичиною, жареное мясо, вареные овощи. Полные медом и вином фляги стояли целыми рядами.
- Настоящий пир, пан полковник! - воскликнул Сапега.
- Как же иначе? У меня пан гетман в гостях…
Но пирующие недолго обменивались любезностями - рты скоро были заняты приятной работой. Привыкшие к военной жизни паны угощались так же весело и беззаботно, как будто бы где-нибудь в замке, на родине.
- За нашу добычу и на погибель монахам! - провозгласил хозяин, поднимая кубок с венгерским.
- За добычу! - отвечали хором алчные наездники.
- А пленник, пан Лисовский? - спохватился через некоторое время Сапега.
- Пленник в хороших руках, Панове. Теперь уже он наверное заговорил, - полковник злобно усмехнулся.
Полы шатра слегка раздвинулись, показалось хитрое лицо пушкаря Мартьяша - рыжий литвин несмело вошел к пирующим; его маленькие глазки смущенно бегали по сторонам; он униженно и льстиво кланялся.
- Ну, что пленник? - крикнул ему Лисовский.
- Ясновельможный пан полковник, - запинаясь, хриплым голосом начал Мартьяш. - Я не виноват!
- Что случилось?
- Этот московит, пан полковник… Он был такой несговорчивый… Я его кольнул раза два кинжалом, а он…
Литвин перевел дух и опять начал кланяться…
- Говори! Говори! - наперебой закричали гости.
- А он, ясновельможные, упал… И гляжу - уж не дышит!.. Лицо полковника побагровело от гнева. Он вскочил с места и схватился за свою кривую саблю. Но Мартьяш рухнул к его ногам и завопил:
- Не гневайтесь, пан полковник! Этот москаль был простой жолнер… Он ничего не знал!. Я сам разузнаю все что нужно ясновельможным панам. Только повелите, пан полковник…
Лисовский так же скоро успокоился, как вспылил. Он выпил кубок меду и вопросительно взглянул на рыжего литвина. Мартьяш, почуяв, что опасность миновала, стоял уже на ногах.
- Ясновельможные, - заговорил он уже смелее, с хитрой улыбкой, - клясться я не буду, да моей клятве даже ни один ксендз не поверит… А скажу вам попросту: отсыпьте мне сотню червонцев, и я монастырь возьму. Пан полковник давно знает Мартьяша, частенько я ему пригоден был…
- Говори дальше! - сказал Лисовский, видя, что хитрый литвин ждет ответа. - Двести дукатов получишь.
- Верю слову пана полковника… Ясновельможные паны, может, не знают, что я служил в войске королевском, как король Баторий Псков брать хотел. Был я при немце, что королю окопы строил и под псковские стены да башни порох подкладывал. Научился я у немца, как подкопы вести, и готов вам, ясновельможные паны, той наукой услужить. Давно уж у меня эта дума была, с той поры как мы здесь станом стали… И место я уж высмотрел, ясновельможные: всего лучше под круглую угольную башню подкопаться; ветха башня, еле держится…
- Дело говоришь, - сказал весело Лисовский. - Вот тебе для начала! - и бросил литвину горсть дукатов.
- А если ясновельможные про силу монастырскую знать хотят, - продолжал Мартьяш, пряча дрожащими от алчности руками золото, - так и в этом я им служить готов. Речь московская мне знакома; прикинусь перебежчиком, все узнаю, все высмотрю… Ночью в монастырь наших жолнеров впущу… Эх, ясновельможные паны, и не такие дела на своем веку делывал рыжий Мартьяш! Только добычей не обидьте…
Жадно слушали пушкаря паны, и весельем горели их глаза, затуманенные медом да венгерским.
- Завтра же подкоп веди! - воскликнул Сапега и тоже Мартьяшу горсть дукатов отсыпал. - А потом и в монастырь тебя пошлем. Правда, пан полковник?
Лисовский, радостный и довольный, хохотал, взявшись за бока.
- Лихо! Лихо, пан гетман! Каков у меня Мартьяш?
И опять пошла панская попойка, песни зазвучали; начали паны лобызаться, друг друга со скорой победой и добычей поздравлять. Крик и шум стоял в шатре.
А с окопов все сыпались в стены и башни обители ядра, все ревели, как звери голодные, польские пушки со всех сторон. Обитель словно плавала в облаках дыма порохового, отстреливаясь от врагов; и непрерывно, стойко, громко и торжественно гудели с колоколен обительских большие и малые колокола…
В огне
Третий день настал с тех пор, как заговорили польские пушки, а все не умолкал их дикий рев, все изрыгали их медные жерла огонь, дым и чугун. Хуже всех приходилось тем монастырским пушкарям, что засели на Водяной башне, напротив злой пушки Трещеры. Но и тут явное чудо свершалось, хранил святой Сергий своих воинов: ядра сбивали зубец за зубцом, вонзались в каменную толщу стен, но народу били немного; да и башня, хотя вся тряслась и осыпалась, а трещин не давала… Пробоины заделывали глиной с песком и мелкими каменьями.
Самый ловкий пушкарь обительский Меркурий Айгустов, из детей боярских, служил примером другим воинам.
В ясное октябрьское утро живая работа кипела наверху Водяной башни; молодые послушники носили снизу по каменной узкой лестнице ядра и порох; пушкари наводили жерла на туры вражеские, заряжали пушки…
- Не спеши! Не спеши! - покрикивал Меркурий Айгустов своим помощникам. - Пусть ляхи без передышки палят - уморятся скорей. Ну, с Богом…
Подожгли запал, грянул выстрел; видно было, как одна тура, сбитая ядром, осела, свалилась и открыла красные жупаны польских воинов.
- Наводи на них!
Новое ядро заставило врагов попрятаться. С их стороны рявкнула Трещера - отлетел угол зубца башенного; молодого послушника задело по плечу каменным осколком - испугался юноша и ядро из рук выпустил… Айгустов все сразу приметил…
- Не робей! Не робей! Давай ядро сюда!..
Но послушник, бледный, дрожащий, бросился к лестнице, шепча трясущимися губами:
- Ой, страшно! Спаси, Господи! Ой, боюсь!..
Из темного отверстия лестницы показался черный клобук архимандрита Иоасафа. Настоятель слышал испуганный лепет юноши и шагнул вперед.
- Чего страшишься, чадо неразумное? Без воли Господней ни единый волос не упадет с главы нашей… Смотри, я за тебя послужу пушкарям…
И старый инок, с трудом подняв откатившееся тяжелое ядро, понес его к пушке. Застыдился боязливый послушник, впереди других бросился он помочь крепкому духом старцу.
- Так, так, чада мои милые! - говорил с доброй улыбкой отец архимандрит, видя, как живо и ладно закипела опять работа, как бодро сносили подвигнутые его примером послушники тяготы боя.
- Отец архимандрит, - молвил весело Айгустов, заряжая пушку. - О нас не кручинься - справимся…
- Вижу, вижу… Исполать тебе, добрый молодец! Благословив Меркурия, воинов и послушников, старец неспешно спустился по лестнице на стену. Тут шла та же работа; воевода князь Долгорукий всех подбодрял, за всеми смотрел. Благословил старец и князя.
- Жарко, отче, - молвил князь. - Ишь, нехристи без устали палят. Бывал я в битвах и осадах, а такой не помню.
- Не робеют ли у тебя, княже, ратные люди? - допрашивал архимандрит, поглядывая на воинов.
- Нет, отец Иоасаф, молодцами держатся. И деревенские парни не хуже стрельцов. Вон тот молодец у меня больно ловок, так палить привык, что уж я его в сотники поставил. Эй, парень!..
Данила Селевин, в новом кафтане с галуном, подошел к ним, усталый от жаркой работы. Отец Иоасаф, любовно улыбаясь, благословил его:
- Откуда будешь, молодец?..
- Молоковские мы все, отец архимандрит, трое нас, братьев… Пришли святому Сергию послужить… Селевиными звать…
- Тот богатырь-то, что от богомольцев приходил ко мне, брат что ли тебе?
- Старший брат, отец честный… Все мы крест целовали - не сдавать обители до смерти…
Еще раз благословил отец Иоасаф Данилу; пошел сотник к пушкам.
- А быть скоро приступу, отче, - сказал воевода. - Вишь, как ляхи палят спешно… И целят-то худо… знать, просто оглушить, напугать норовят, а там и нагрянут.
- Отобьемся с Божьей помощью, князь.
- Вестимо… Эй, левее наводи, левее!..
И князь поспешил к пушкарям. Успокоенный, ободренный, спустился настоятель со стен во двор обители.
Около келий да амбаров много люду толпилось. Плакали и вопили ребята, голосили женщины, старики и больные молились в полный голос… Велика была на обительских дворах сумятица, но и тут отцу Иоасафу не пришлось сильно кручиниться. Заботливы были старцы монастырские, умели они народ разумным словом утишить, успокоить.
Иеромонах отец Корнилий сидел на крылечке своей келейки; плотным кругом теснились к нему богомолки и богомольцы: девушки, бабы, старики, дети… И не было слышно тут ни плача, ни криков; так все заслушались старца, что словно бы и позабыли про ляхов, про грохот вражеских пушек.