- У меня есть много покрывал, и у Освальда тоже. Еще у него есть попона, и в целом, не считая самых холодных зимних ночей, нам там очень уютно. Да, нам с Освальдом там правда очень уютно.
- Вот и хорошо, Карел, очень хорошо.
С годами у рабби, к сожалению, появилась привычка вздремнуть во второй половине дня. Так радостно было слышать, как город продолжает свое брожение - торговцы-зазывалы продают свой товар, идет всевозможное общение, дети шумно играют, - пока он уютно лежит у себя в кабинете, закрытые ставни окон пускают на пол тоненькие полоски света, а от кохофена, большой глиняной печи, расходятся волны тепла. Сейчас рабби недавно проснулся, но уже с нетерпением ожидал, когда наступит час дневной дремы.
- Это было поздно вечером. Я знаю, что было поздно, потому что я уже почти уснул. Я услышал несколько голосов.
- Голосов?
- Да, это были голоса тех братьев, что владеют амбаром, и еще один. Они строили заговор, рабби.
- Против императора?
- Нет, рабби.
- Ты был в амбаре?
- Нет, я был в "Золотом воле", дремал у очага.
- Мне казалось, ты говорил про амбар.
- Да, я знаю, но это было в "Золотом воле", ибо тем вечером я не мог добраться до амбара. Слишком устал. Так я услышал их разговор - хозяев амбара, которые пили в "Золотом воле", и отца Тадеуша.
- Ты уверен? Отца Тадеуша?
- Совершенно уверен. Как в том, что у меня нет ног.
- Возможно, это был сон.
- Лучше бы так оно и было.
- Или выпивка.
- Нет, все было отчетливо слышно.
- Что было отчетливо слышно?
- Голоса. А затем я тайком взглянул.
- И что?
- Они строили заговор, рабби, братья с отцом Тадеушем.
Рабби застыл и вдруг почувствовал, что полностью пробудился. Никаких следов дремы.
- Против нас, Карел?
- Да, рабби, - Карел понурил голову.
- Когда, Карел? - шепотом спросил раввин.
- Как раз перед вашей Пасхой, еврейской Пасхой. Будет пожар.
- Нападение перед Песах… - Раввин закрыл глаза. - А почему именно сейчас, Карел?
- Потому что, сказал Тадеуш, люди знают, что император позволяет евреям брать работу в городе, они могут быть, например, скорняками. Ведь мэр Майзель - скорняк, разве нет? А некоторые евреи - серебряных дел мастера, работают на итальянцев. Есть и кожевники. Кроме того, император позволяет выдавать вашим людям купеческие лицензии, и они могут покупать и продавать товары наравне с христианами. Потому что, сказал Тадеуш, нет для евреев лучшего места, чем Прага. Он говорит, что император терпит евреев, потому что занял деньги у мэра Майзеля на своих алхимиков, а значит, евреям будет еще больше благоволения, когда те два алхимика прибудут. Тадеуш говорит, что вы два года назад победили в дискуссии нечестными методами, что судей тогда подкупили еврейскими деньгами. Он говорит, что в Праге не продохнуть от евреев, что у евреев слишком много детей, что со времен крестовых походов все новые и новые евреи приходят сюда из Испании и Португалии, из Англии и Франции, из немецких земель, потому что оттуда их гонят, а здесь они под защитой. Тадеуш говорит, что скоро евреев уже не будут принуждать носить желтые кружки, а тогда люди не будут знать, кто есть кто, и вы сможете портить добрых христианских дочерей. Евреи будут все богатеть и богатеть, тогда как христиане обложены невыносимыми налогами из-за войны с Турцией.
- Достаточно, Карел.
- Тадеуш говорит, он сумеет поднять всех добрых христиан, чтобы они сожгли ваши дома, тотчас же убили ваших мужчин, продали ваших детей в рабство, разрезали животы вашим женщинам и засунули туда кошек, как делали в других городах.
- Больше ни слова, - Раввин встал и подошел к верху лестницы. - Перл, Перл, поднимись, ты мне нужна.
Перл, приправлявшая курицу для субботней трапезы, отложила ее, вытерла руки о передник и быстро поднялась по лестнице.
- Йегуда, - сказала она, изучая лицо раввина, - муж мой дорогой, тебя что-то страшно потрясло.
Не будь там Карела, раввин немедленно заключил бы жену в объятия.
- Со мной ты всегда была в безопасности, правда?
- Ах, Йегуда, конечно же, правда.
- Чем ты сейчас занимаешься, жена моя?
- Готовлю еду к Шаббату, Йегуда.
- Вот и хорошо. Не стану тебя отвлекать.
Перл окинула супруга испытующим взором, затем повернулась и снова спустилась вниз.
- Что вы будете делать, рабби?
- Молиться, Карел. Молиться и поститься.
- Простите меня, рабби, но это все?
- Пойми, Карел, все, чего мы хотим, - это жить в мире. У нас нет оружия, нам не дозволено его носить, - раввин встал и начал расхаживать по комнате.
- Прошу прощения, рабби, я всего лишь жалкий старьевщик, у меня даже нет ног… Но в ваших книгах, в вашей Каббале, нет ли там заклинаний?
Раввин приложил палец к губам:
- Тише, Карел. О Каббале не следует говорить праздно и легкомысленно, делать ее темой непринужденной беседы. Она не для дилетантов и посторонних.
- Я слышал, рабби, что буквы вашего алфавита, манипуляции с цифрами, магические формулы…
- Дорогой друг, прежде всего Тора, всегда Тора, а затем для учащихся - Талмуд, если по странице в год… - рабби умолк и прищурился, - и только после многих, очень многих лет учения под руководством праведного человека, быть может, труды Каббалы для размышления и созерцания. Тора абсолютно, решительно запрещает магию.
Раввин назидательно поднял палец:
- Каббала означает "обретать" и "традиция". Она суть личное и священное путешествие тех немногих, кто достоин его совершить. Она суть тропа к непостижимому, способ начать понимать, больше того, ощущать ту загадку, что зовется Богом. Но все это не для непосвященных, и несерьезно ею заниматься значит навлекать на себя катастрофу. Этот поиск легко может свести человека с ума.
- Простите, что об этом упомянул, - пробормотал Карел.
- Друг мой, история суть отстранение от Бога; мы не созданы в Его окончательном совершенстве, но каждый человек должен сам постичь Его совершенство, и Каббала - путь к этому пониманию. Мы должны всю свою жизнь работать над исправлением этого мира - и всегда в сообществе с Богом.
Обессиленный, рабби опустился на свой стул.
- Тогда я пойду, присмотрю за Освальдом, - негромко сказал Карел.
- Да-да, иди… - рабби помотал головой, словно пытаясь выбросить оттуда какую-то мысль.
- Пожалуйста, помогите мне, и я вас покину.
Карел поднял руки, и равви пересек комнату, поднял калеку, отнес его вниз по лестнице и усадил на маленький стульчик на телеге.
- Я не хотел быть с тобой резок. Просто новости, которые ты принес, путают мои мысли, терзают мне сердце. Я благодарен тебе за твою отвагу. Все мы тебе благодарны.
После резкой отповеди, которую выслушал Карел, раввина вдруг осенило: может статься, этот простой старьевщик, неуклюже шаря наугад, наткнулся если не на решение, то на некий подход. Ему, рабби Ливо, никогда не доводилось входить в мистические врата познания, блуждать по садам блаженства или переступать последний порог, никогда в жизни он не испытывал экстатического союза с Богом. Но все же он не был новичком в чтении предположительно простых примеров и повестей, что составляли Зохар, одну из книг Каббалы.
- Ты очень добр к нам, Карел, и я тебя за это благодарю.
- Еврей спас мне жизнь, когда мой отец случайно срезал мне ноги косой. Майзель дал мне Освальда. Я перед вами в долгу.
Рабби скорбно улыбнулся. Разве какой-нибудь еврей мог вернуть Карелу ноги, дать ему прекрасного коня, обеспечить его всем, чего этот добрый человек безусловно заслуживал?
- До свидания, дорогой друг, - сказал раввин, пожимая Карелу руку.
Медленно, приподнимая полы своего облачения, чтобы случайно на них не наступить и не споткнуться, рабби Ливо вернулся в свой кабинет, сел и спрятал лицо в ладонях.
- Здесь для тебя гречневая каша, Йегуда, - крикнула ему Перл.
Раввин снова спустился по лестнице, оглядел свою семью. Малышка Фейгеле сидела в конце скамьи, ее кудряшки были очень мило причесаны, на личике сияла улыбка; девочка явно была счастлива, как жаворонок. Ее мать Лия сидела с одного боку, Зельда, младшая дочь раввина, с другого. Средняя дочь, Мириам, сидела напротив. Три дочери, два их мужа и внуки. Такова была его семья - сумма его жизни.
- Пожалуй, завтра я схожу поговорить с Майзелем, - сказал раввин, после того как произнес слова благословения. - Насчет того, скоро ли император вернется из Венеции. А следующие два дня я буду поститься.
Затем раввин начал трапезу, воздав хвалу Богу, но смог лишь поковырять еду в своей тарелке.
- Тебе придется постараться получше, - заметила Перл, - если ты какое-то время собираешься совсем ничего не есть.
10
В отличие от нелепо-пышного отъезда, прибытие в Прагу императорской кареты, карет с дворянами, телег с припасами и войска стражников выглядело куда менее роскошно. Прогрохотав по грязным дорогам Италии и Австрии, да еще через всю Богемию, некоторые повозки возвращались с недостающими колесами; многие окна были разбиты, и сидящим внутри приходилось кутаться в меха. Серебряные украшения сверху и по бокам карет потускнели, а золотая и перламутровая инкрустация была забрызгана грязью. Кони больше не гарцевали, а ослы, что тянули телеги, словно бы только что приняли грязевую ванну. Стражники устали, замерзли и изголодались, а в хвосте процессии плелась компания потрепанных шлюх с горшками в руках и мешками на спинах, которые пристали к ним по дороге. И все же, когда процессия вошла в городские ворота, залп императорских труб так гордо возвестил о ее прибытии, как будто она в самом лучшем виде возвращалась с победоносной войны.
- Кто идет? - церемонно спросил привратник.
- Император Священной Римской империи Рудольф II, - отозвался начальник словенской стражи.
Городские ворота были усажены жуткими на вид шипами и высоки, как дом. Здесь начинался Королевский путь. В тяжелую годину - в пору чумы, например, - они закрывались, но сейчас были распахнуты. Миновав процессия двинулась по Целетной улице. Первым делом кареты миновали монетный двор - там, как считал Вацлав, делали деньги. Дальше находился Дом черной мадонны, "Голубой аист". А потом - "У золотого колодца", "Золотой единорог", "Золотые ключи", Дом Золотого Корабля, Дом на Золотом углу, Карлов университет, Дом Двух Золотых Медведей, Дом золотого кувшина… Золото, золото, золото. Казалось - Бог сыпал на Прагу золотые листья столь же щедро, словно это была осенняя листва. Большинство домов богачей и членов городского совета, а также некоторые трактиры и магазины были украшены золотом, хохолками вроде птичьих или даже полностью были покрыты кровлей из золотых чешуек. Летом Прага светилась, являя собой подлинную жемчужину Восточной Европы.
Боже милостивый, как же Вацлав измучился и истомился! После тяжелой дороги они пробыли в Венеции всего двое суток, а потом снова настала пора собираться в обратный путь. Вообще-то император готов был покинуть город еще раньше, опять жутко тревожась об алхимиках. Что, если они прибыли, пока его не было? Что, если с ними что-то случилось? Кроме того, заподозрил Вацлав, с куртизанками у Рудольфа все пошло совсем не так, как ожидалось. И хотя снег в Венеции не шел, там вместо этого непрерывно лил дождь и темные воды каналов бились о пристани, угрожая гондолам. А плавать император не умел.
- Как же все изменилось с тех пор, как я оказался на Венецианском карнавале много лет назад, - продолжал вспоминать император на последнем отрезке их путешествия. - А в доме Франко все так изящно, все так продуманно. Услышав о моей нелюбви к холоду, она тут же затопила ревущий камин. Больше того, все постельные простыни были подогреты сверху донизу над раскаленными камнями из камина и сковородами с длинными ручками, полными горячих углей. Вдобавок поверх простыней лежали маленькие собачонки, образуя еще одно живое покрывало из собачьего меха. Ее шелковая кожа, смягченная оливковым маслом, медовый цвет ее волос, гладкие, округлые конечности… Можешь себе представить, Вацлав, наслаждение распространялось по всему моему телу подобно теплу мягкого лета. Когда я переворачивался на кровати, мне казалось, я плаваю в богемском пиве, приправленном розмарином и тимьяном. Этот момент запечатлелся в моих воспоминаниях подобно деликатесной закуске из нежного сала.
Вацлаву не терпелось повидаться с женой, посмотреть, как вырос Иржи за время его отсутствия.
- Франко правила ночью, совершая подлинные подвиги с новым императором. Наше совокупление являло собой гальярду, павану, "музику ностер амур".
Император не испытывал никаких тревог в ее присутствии, а потому не запросил покорной капитуляции. Франко требовалось только сказать об этом, просто сказать, что она тоже его любит. Сказать об этом, а затем согласиться уехать с ним, жить в замке, в собственном крыле со всеми привилегиями официальной любовницы. Могла ли какая-нибудь женщина желать большего? И тем не менее… Она гражданка Венеции, объяснила Франко, свободная личность, в конце концов. Рудольф до сих пор был в полном недоумении по поводу ее реакции. Он просто ничего не понимал. Ведь он император, а она - всего-навсего куртизанка. Как вообще могла какая-то женщина в какой-то стране ему отказать? Этими мучительными воспоминаниями он делиться не стал.
- А потом, Вацлав, - продолжал Рудольф с таким видом, как будто тогда, много лет назад, все вышло как нельзя лучше, - служанка принесла нам бокалы крепкого красного вина. Сидя за круглым столиком с черно-белой мраморной инкрустацией, мы потягивали дымящийся густой суп из белой фасоли с коровьими поджилками. Дальше последовала чаша длинных нитей кипяченой муки, приправленных деликатесным соусом из давленого чеснока, сосновых шишек и оливкового масла, а потом салат из мелких черных осьминогов, таких свежих, что они буквально липли к зубам своими присосками. А известно ли тебе, что Франко хотела уехать со мной, стать моей первой любовницей. Вот как она меня любила. Но я не мог такого допустить.
- Очень интересно, ваше величество.
Перед отъездом из дома они с Иржи понатыкали тряпок в щели между полом и стенами. И теперь камердинер от всей души желал, чтобы комната по-прежнему оставалась сухой и уютной. Вацлав также стянул рыбу и оленину из замковой коптильни, несколько хлебов из пекарни, корзину сушеных яблок, пять кочанов капусты, мешок муки - вполне достаточно, хотелось ему надеяться. Жене Вацлава в ее положении требовалось хорошо питаться, а Иржи, понятное дело, надо было расти.
Никто об этом не знал, но Рудольфу потребовалось целых шесть месяцев, чтобы разделаться с мыслями о Веронике Франко, с первыми приступами душевных мук, о существовании которых он дотоле даже не подозревал, чтобы забыть единственную ночь их любви. Принадлежи Венеция его империи, Рудольф заставил бы Франко поехать с ним, но город каналов не подпадал под его юрисдикцию, и он не мог подчинить куртизанку своей воле. Каждое утро в те шесть месяцев император просыпался измученным и опустошенным, сознавая, что Вероники Франко рядом с ним нет, а вся его империя ничего не стоит. Рудольф тщетно пытался умерить свою боль, прелюбодействуя со всеми женщинами без разбора, какого угодно звания.
- Много лет спустя, Вацлав, Франко обратилась ко мне за помощью, ибо ее обвинили в том, что она ведьма, вызывающая дьявола посредством обручального кольца, освященной оливковой ветви, святой воды в миске и освященных свечей. К сожалению, мне пришлось послать ей весточку о том, что я ничего не могу для нее сделать. В конце концов, что такое всего одна ночь любви? Однако, имея других могущественных покровителей, Франко была оправдана и дожила до зрелого возраста сорока пяти лет.
Целетная улица, что тянется от Прашных ворот, вышла на Староместскую площадь, где высилась Староместская ратуша с ее столь же огромными, сколь и знаменитыми астрономическими часами. Под колесом времени с золотым ободом стояли небольшие статуи. Фигурка еврея олицетворяла Алчность, турок в тюрбане - Похоть, а скелет - Смерть. Внутри же часовой башни находилась главная ценность всего сооружения - двенадцать великолепно раскрашенных апостолов, установленных на плоский диск. В час, когда открывалось маленькое окошко, апостолы приводились в движение веревкой, которую тянула не кто иная, как Смерть, вернее, ее фигурка. Выстроившись вдоль Королевского пути по Стару Месту, возвращающегося императора приветствовали мэр Праги, его советники, члены гильдий купцов, канатчиков, кожевников, железных дел мастеров, пивоваров, мастера и ученики, торговцы, священники и монахи, нищие. Все с непокрытыми головами, все преклоняли колени. Последними в ряду, уже у начала Карлова моста, стояли евреи в темных, мрачных одеждах с желтыми кружками на груди. Они лишь слегка кланялись.
- У них что, шеи не гнутся? - спросил император у Вацлава.
- Это из уважения к их Богу, - ответил камердинер.
- А как насчет уважения к их императору?
О чем бы ни болтал Рудольф - с тех пор как они покинули Венецию, он пребывал в дурном расположении духа. На сей раз никаких знаменитых куртизанок. Кроме того, у многих охранников началась дизентерия, а к этому прибавились двадцать случаев сифилиса, что императора нисколько не удивило. Это не говоря о непогоде, с которой они столкнулись, и труппы босоногих шлюх, которой теперь предстояло обосноваться в Праге - распространять там свои болезни и удовлетворять потребности. Император, слава богу, сифилиса не заполучил, зато его вконец замучила чесотка. Больше дней, чем ему хотелось бы, Рудольф мечтал оказаться в своей постели, в своем замке, чтобы дверь была заперта, а камин ревел. И еще император не мог вспомнить, когда он в последний раз вкушал дикого кабана в пряном грибном соусе, приличные кнедлики, Lammbraten, Henne gefiillt mit Brot… Как только он окажется дома, перед ним сразу же появятся устрицы и куропатка, а быть может, вдобавок горлица и ржанка. Да-да, сейчас у него самое настроение для славно приготовленной птицы.
Но когда Рудольф уже успокоил себя этой радостной мыслью, а впереди показались шпили замка, карета качнулась и резко остановилась.
- Это еще что? - Император отдернул занавеску и прижал нос к венецианскому стеклу.
- Сир… - один из стражников постучал в дверцу кареты.
- Я не давал приказа остановиться.
- Ваше величество, рабби Ливо стоит перед каретой.
- Так поехали дальше.
- Он стоит прямо перед каретой.
- Давите его ко всем чертям.
- Кони не могут двинуться с места. Их словно пригвоздили к мостовой.
- Пригвоздили, едрена вошь!