Итак, все поспешили занять свои места за субботним столом Шаббата. Перед возжиганием свеч были собраны монетки для бедных, цидака, затем стали петь "Л'ха доди". Перл зажгла свечи, а рабби Ливо сказал в честь жены, матери своих детей: "Жена воистину бесстрашная, где такую найдешь? Ибо цена ей много выше цены рубинов с алмазами". Дети получили благословение и в свою очередь благословили родителей и бабушку с дедушкой. Произнесены были и другие добрые слова: благодарение вину, благодарение хале. Потом халу надломили и стали отрывать от нее мелкие кусочки. Перл носила парик, который сидел у нее на голове точно птичье гнездо, а Лия и Мириам, обе в праздничных нарядах, держались горделиво, словно принцессы. Зельда, стараясь не меньше своих сестер думать о себе, тоже излучала царственную надменность. Мужья, похоже, радовались одному виду еды. Детишки выстроились в конце стола, хихикая и гомоня, точно счастливые голубята. Рохель была в своем свадебном платье, а ее остриженные волосы скрывал головной платок.
Тем временем голем Йосель, все в тех же в потрепанных покрывалах, неловко обернутые вокруг его бедер и плеч, ходил от очага к буфету, от стола с кипящими горшками, подавал на стол рыбу, куриный суп, кабачки и репы, рубленую печень, морковь. Двигаясь по кухне, он все старался держаться в тени, так аккуратно, чтобы ненароком не сбить стул, не толкнуть кого-нибудь, не нарушить ничей мир и покой. И все же лицо его сияло; в самом деле, Йосель светился подобно самому настоящему жениху, с набожной радостью приветствуя Шаббат, свою невесту.
Рохель была тронута поведением голема, а когда он ей прислуживал, смущалась. Для нее Йосель тоже был слугой. Слугой ее супруга. И Бога. Хотя Рохель временами казалось, что ее сердце - дом богатый и полный сокровищ, она чувствовала, что ей никогда не будет дано право держаться так же уверенно, как Лие или Мириам. Мимолетно пережив гордость за свое замужество, в их присутствии она вновь осознала, что осталась прежней - гостьей, чужестранкой, незаконнорожденной сиротой, взятой в жены из милости. И конечно, как все знали, а она узнала только недавно - зачатой насильственно.
В комнате Зеева было уже темно, и кожаные полоски отбрасывали вертикальные тени, точно деревья в мрачном и сонном лесу. А здесь, в доме раввина, пламя в очаге покрывало все лица теплым желтоватым румянцем, серебряные подсвечники поблескивали, и когда Перл ладонями подмахивала к себе огни Шаббата, все вокруг словно становилось воплощением света и порядка.
Когда Рохель была маленькой девочкой и еще не знала правды о вещах, она верила: если лечь на лужайке и лежать совсем неподвижно, трава, подобно острым волоскам, прорастет сквозь твою одежду и кожу. И когда ты встанешь, солнце вольется в тебя сквозь крошечные дырочки, как сквозь решето. И вот в этот субботний день, за несколько минут до захода солнца, ее глаза встретились с глазами Йоселя, и она вдруг вспомнила волшебные вещи, в которые некогда верила, и снова представила себя мечтательницей, которая так любит глядеть на звезды. Взгляд Йоселя на ее ладони вдруг заставил Рохель подумать о своих грубых пальцах с толстыми костяшками, которые могли бы вспорхнуть подобно крылатым голубкам и огладить его щеки, гладкие как у мальчика, так непохожие на заросшие бородами щеки мужчин Юденштадта. У коней из императорских конюшен, которых она видела сквозь решетчатые ворота императорских садов, были гладкие и блестящие крестцы. В точности так же выглядела спина Йоселя, когда он нагнулся вынуть еду из очага. А у Зеева, который каждый вечер бросал свои штаны в таз у себя под ногами, голени были волосатыми, точно у козла.
- Поешьте еще рыбы, - сказала Перл. Ее опрятная головка в косынке, быстро движущаяся вверх-вниз над тарелкой, заставляла жену раввина напоминать трех цыплят на русской деревянной игрушке, которые начинали забавно тюкать носиками, если потянуть за веревочку.
Йосель, этот голем, размышляла Рохель, жил, как и она, самой обычной жизнью и в то же самое время был страшно загадочен. Он был как недосказанная история, ибо не мог говорить. Он был как незавершенное начало. Рохель могла выдумать про Йоселя все, что угодно, вложить ему в уста любые слова. "Рохель, - мысленно заставила она его сказать. - Ты птица, Рохель? Ты умеешь летать?"
- Поешьте еще курицы.
Зять раввина всегда рад был проявить щедрость за чужой счет. Рохель увидела его прячущимся в своей бороде, точно в кустах ежевики, а его твердые и жестокие глаза блестели, как кремень. Как мог подобный человек иметь раввинские устремления? От его жены Лии несло сырым запахом сточных канав, тарелок, отмокающих в кастрюле со старой водой, и молоком, скисшим в кувшине.
Мириам, другая замужняя дочь раввина, вовсю пыталась превзойти свою сестру в заносчивости, без конца ныла и жеманничала. На улицах по пояс грязи, она чуть не поскользнулась на льду, цены такие высокие. А селедка - вы просто не поверите, ужас сколько за нее берут. И пекарь так груб, да кто он вообще такой? И все же, несмотря на скверный нрав Мириам, ее сварливость и раздражительность, муж ее обожал. Сейчас он держал руку меж ее коленей и глядел на жену так, словно каждое вылетевшее у нее изо рта слово было слаще меда.
- Сегодня Шаббат, - объявил раввин. - Мир, Мириам.
Йосель посмотрел на Рохель. Она посмотрела на него из-под опущенных век. И тут ощутила в пятках что-то вроде нежной щекотки, которая поползла вверх, а в кончиках пальцев что-то защипало, точно водяные капли запрыгали по горячей сковороде.
- Император так боится умереть, что попытался совладать со страхом, покончив с собой, - сказал один из зятьев раввина.
Вокруг всего столу зазвенел смех, а дети весело застучали ложками.
- Не смейтесь над чужой болью, - с укором произнес рабби Ливо.
- Даже над болью императора? - насмешливо спросила Мириам.
- Особенно императора, - ответила ей Перл, мрачно хмуря лоб. - Когда император чихает, нам лучше забираться в свои постели.
Дети с тревогой посмотрели на своих матерей. А Зельда, младшая дочь, рассмеялась.
- Я дрожу при одной мысли о том, что будет с нами, если он вдруг умрет, - сказал другой зять. - Как бы плох он ни был, лучше бы он не умирал.
- Должен ли я вам напоминать, - нараспев произнес рабби, - что сегодня Шаббат?
Он написал целый трактат, почему пастве не следует разговаривать, пока в синагоге идет служба. Не склонный к талмудической казуистике, рабби Ливо мрачнел, когда видел нарушение Закона, а грубость причиняла ему почти физическую боль. Шаббат есть Шаббат. Уделят ли здесь внимание его слову?
- Мы должны говорить только о радостном, не скорбеть, не бояться, - в его голосе зазвучала мольба. - Дайте миру шанс. Лишь один день в неделю он становится безупречным.
"Не скорбеть, не бояться. Даже мертвые живы в Шаббат", - напомнила себе Рохель. Меньше чем через год, в ярцайт, на могилу ее бабушки будет установлено надгробие. А когда-нибудь она и сама ляжет на кладбище. Первая жена Зеева уже там, и Рохель подумала, не положат ли ее рядом с ней. И в этот самый момент, когда мысль о смерти заставила ее содрогнуться, Йосель нагнулся, ставя на стол чашу с репой, и легонько ее задел. "Ха-шем, помоги", - взмолилась Рохель, и не только потому, что не допускалось, чтобы мужчина касался женщины, ибо она была нечиста из-за месячных. Рохель чувствовала, как в сердце у нее растет искушение. Она слышала - хотя и не помнила, где и когда ей это рассказали, - что первая жена Адама не была ему доброй женой. За свои грехи Лилит обречена вечно блуждать по миру. Она стала ведьмой и посещает мужчин в их снах. Она является в платье из блестящих золотых чешуек, и ее объятья никто не оставляют в живых. Может быть, злая мысль о смерти в Шаббат привлекла Лилит? Когда солнце садится, появляются ночные демоны. Им-то нет разницы - что Шаббат, что будний день. Диббуки, Дурной Глаз…
- Рохель, с тобой все хорошо?
Вопрос задал ее муж Зеев, отметила для себя Рохель. Он, кто взял ее в жены по доброте своего сердца, а теперь жаждал ее молодости, ибо все дело, несомненно, было в ее красоте, как он сам это назвал. Рохель молода, Зеев стар. "У всех у нас бывает расцвет, Зеев, - хотела сказать ему Рохель. - Сейчас мой расцвет, но довольно скоро он закончится". И поняла, что вся дрожит, будто ее превратилось в струны на лютне, которые перебирает невидимая рука. Рабби, сидящий по другую сторону стола, обычно такой душевный и заботливый, смотрел на нее сурово.
- Все ли с тобой хорошо, жена? - Зеев нервно рассмеялся, поворачиваясь к остальным.
Три сестры опустили веки и дружно откашлялись. Рохель представляла, что сейчас они вспоминают тот несчастный эпизод с обрезанием волос. Какой срам. Теперь они только и ждут, подумала Рохель, когда она наконец снова промахнется каким-нибудь совсем позорным образом. Зеев быстро переводил взгляд с одного из сидящих за столом на другого. Рохель опустила глаза и стала смотреть на свои колени. Прошлой ночью Зеев прикладывал ухо к ее животу, словно там уже шевелился ребенок, но так ничего и не услышав, просто поцеловал ее в лоб. Они редко целовали друг друга в губы, а когда такое все же случалось, поцелуй всегда выходил целомудренным, как у близких родственников. Нет, совсем не таким поцелуем в сказках пробуждали принцесс. Как он там назывался - "поцелуй жизни"? Рохель знала, что у Йоселя не было языка. Зато рот у него такой крупный. И она представила, как этот рот накрывает ее губы, как они там теряются.
- Тогда я ей говорю, - не унималась Мириам. - "Я все-таки дочь раввина".
- Какой стыд, дочь моя, что ты используешь положение, дарованное Богом, для того, чтобы добиваться власти над окружающими!
- Йосель, еще свеклы.
- Йосель, давай морковь.
- Йосель, принеси рыбу.
- Йосель, несколько луковиц.
- Рохель, - произнес Зеев, участливо глядя на свою жену. И остальные тоже на нее смотрели. Возможно, Рохель уже беременна, а значит, подвержена резким переменами настроения и частой сонливости. Несомненно, так оно и было. Женщине при первой беременности следует делать поблажки. В самом деле, Перл все еще помнила, как она была беременна Лией. Как она тогда днем и ночью поглощала изюм и спала. Хотя спала ли? Можно ли назвать это сном, когда твоя голова буквально падает на подушку, но твоему животу никак и нигде не пристроиться?
14
После аудиенции у императора алхимиков поспешно вывели наружу - через зал Владислава, вниз по каменной лестнице, во внутренний двор, за ворота замка и на улицу. Небо было серым и мрачным, как склеп. Сверху крупными, мстительными хлопьями падал снег. Келли казалось, будто его живот насквозь пробило пушечным ядром. В горле было сухо как в пустыне, глаза жгло. То, что осталось от ушей, ныло от холода. С носом алхимика тоже творилось что-то неладное, а кончики его пальцев занемели, и их покалывало. Его изношенный плащ был слишком тонок, а с подошв башмаков, веревочками привязанных к ступням, отлетали последние заплаты. Ди был одет немного лучше, но и он являл собой жалкое зрелище.
- Послушай, Джон, - прохрипел Келли, когда они спускались по склону холма к Малой Стране, небольшому кварталу к югу от замка. - Про какую египетскую книгу он говорил? Часом, не про Трисмегиста? Так, значит, придется рисовать иероглифы? А ты заметил, что у Браге нос серебряный и привязан на веревочках?
В воздухе поплыл нестройный трезвон церковных колоколов.
- Раз император хочет жить вечно, он мог бы убрать все эти чертовы часы куда подальше, - не унимался Келли. - А то приплел Колумба, Магеллана, черт бы их подрал, все достижения современного мира…
Алхимики миновали несколько кузниц, игорный дом, бакалейную лавку, лавку торговца тканями, площадку для петушиных боев, питейное заведение… А вот и монастырь, где монахи сидели рядком в подвальной трапезной и собирались приступить к своему полднику. Дальше по Влтаве, над стекольным заводом, поднимались крупные клубы дыма. "Горшки, чиню горшки!" - голосил лудильщик. Кучка уличных прокаженных в красных шапках и серых плащах проплелась мимо с чашками для подаяний.
- Мне надо выпить, - заявил Келли. - Немедленно. - И, между прочим, прошло уже немало часов с тех пор, как он последний раз ел.
Неподалеку от Дома Трех Страусов алхимики нашли трактир с пивной под названием "Золотой вол". Они вошли, уселись на грубую скамью у длинного стола и больше не произнесли ни слова, пока служанка не принесла им пива в оловянных кружках.
- Мы определенно должны как можно скорее делать отсюда ноги!
Келли медленно глотнул пива, сваренного в императорской пивоварне. Сейчас в "Золотом воле" подавали только один сорт - "Крушовице". Как бы алхимик ни ненавидел Рудольфа, сейчас ему было наплевать, даже если в кружке плескалась императорская моча - пусть бы она только была сброжена. Сейчас Келли просто хотелось стать пьяным и счастливым. Однако, как в подобных обстоятельствах часто случается, он пил и пил, да еще на пустой желудок, но никогда за всю свою несчастную жизнь не чувствовал себя трезвее.
- Пойми, Джон, здесь нам конец. Одно дело - сотворить золото из какой-нибудь железки. Прокипятишь ее хорошенько, добавишь капельку ртути - вот тебе золото, держи и больше не теряй. Однако, мой друг… - Келли запрокинул голову и осушил кружку, - вечная жизнь - это вне моей компетенции.
- Ты совершенно прав, мастер Эдвард. Мы можем вылечить желудочную малярию очищенным корнем имбиря, лихорадку - окопником, сифилис - малыми дозами ртути. Рвота, понос, противоестественное опорожнение кишечника и мочевого пузыря - все это нам подвластно. Но что касается звезд в небе, то здесь каждому назначен свой срок, что бы мы там ни делали.
- Некоторые сроки порой сокращаются, Джон. Наш отныне ограничен семью месяцами.
- Проклятье, чего ради мы вообще сюда притащились?
- Ради денег, Джон, ради денег. У нас их нет. Ты вот служишь-служишь королеве, а все равно сидишь без гроша за душой… Можно мне еще кружку? Как думаешь, смогу я напиться, остаться пьяным, прожить пьяным и умереть пьяным? Господи, прости меня и помилуй!
- Тихо. Будь мужчиной.
- Лучше быть мышкой, Джон. Вот бы я смог стать мышкой.
- Я видел что-то вроде целого моря стекла, смешанного с огнем, пока он говорил.
- Ты видел картинки из Библии, Джон, а я видел петлю палача. Монета и Голова как-то отправились в город. Монета не вернулась, а бедная Голова упала с плеч.
- Все верно, друг мой Эдвард, все верно. Без одного у нас не будет и другого.
К этому времени трактир начал наполняться людьми, что приходили сюда пополдничать. Несколько малопривлекательных проституток в красных нижних юбках болтались у двери. Келли они показались королевами в придворных нарядах. Женщины, услада его жизни. Запахи хлеба, жарящегося в жире, домашней и дикой птицы, варящейся в больших котлах, и кусков баранины, вращающихся на вертелах, вконец его одолели. Как он мог оставить такой славный мир у себя за спиной?
- Мои чулки за перепела с жареным хлебом, Джон.
Ди подался вперед и негромко заговорил:
- Мы отбудем под покровом ночи.
- Думаю, нет. Вон, смотри… - Келли указал на стол у них за спиной.
- О господи… - Ди понурил голову. - Подлые шпионы.
Пара словенских стражников сверлила их огненными взорами.
Келли зарыдал. А Ди, не поднимая головы, буркнул:
- Все кончено.
- Добрый день. Йоханнес Кеплер вас приветствует, - рядом с двумя алхимиками возникла ходячая жердь, одетая человеком.
Келли повернулся и поднял взгляд.
- День сегодня просто ужасный.
- Помощник астронома к вашим услугам.
- Никакой астрономической помощи нам не требуется, - отозвался Келли, чье лицо по-прежнему было в слезах.
- Нет-нет, пожалуйста, садитесь, - куда более любезно предложил Ди.
Вблизи, различил Келли, Кеплер был похож на одну из марионеток, которых так любят чехи, - курносый нос, большие яркие глаза и необыкновенно подвижный рот.
- Мы скоро умрем, - сообщил молодому человеку Келли. - Это может быть заразно.
- Да-да, понятно. - Кеплер сочувственно закивал головой, садясь на скамью рядом с Келли.
С улицы донесся звон колокольчика.
- А это еще что? - спросил Келли.
- Это Карел, - ответил Кеплер. - Простите, но я вас ненадолго покину.
Минуту спустя Кеплер вернулся, неся на руках безногого мужчину. Затем он усадил его на скамью.
- Старьевщик Карел Войтек к вашим услугам, - радостно сказал Карел.
Келли с прищуром взглянул на калеку.
- Скоро вам придется нас на телеге увозить.
- Не стоит так печалиться, - Карел помахал служанке. Та подошла. Не девушка, но еще и не старая карга.
- Как вас зовут, прекрасная дама? - спросил Келли по-немецки. Он уже выяснил, что все чехи говорят на немецком. Они терпеть этого не могли, но им приходилось.
- Как ты в такое время можешь думать о женщинах? - прошипел ему Ди.
- Джон, я буду думать о них даже на смертном одре.
Кеплер и Карел заказали колбаски с капустой и яблочные кнедлики. Ди и Келли сосредоточились на своих пустых кружках. Когда еду принесли на деревянных подносах с ножами, алхимики дружно отвернулись.
- По пути в город у нас что-то пропал аппетит… - Келли подумал, что вот-вот хлопнется в обморок от аромата еды.
Кеплер сунул руку в кошелек у себя на поясе, достал оттуда монету, поднял ее повыше, а затем передал Ди:
- Император мне сегодня заплатил. Случай столь редкий, что его, при всем уважении к коронованной особе, следует непременно отметить.
Ди взглянул на грубую деревянную столешницу. Кто-то вырезал там инициалы "Д. К."
- Я лютеранин, - сказал Кеплер, - а потому сам толкую Библию. Позвольте мне поделиться с вами частью полученных таким образом знаний. Господь говорит, что мы должны есть и пить.
- Ну, раз Господь говорит… - протянул Келли.
- Эдвард, - предостерег его Ди, одновременно отвешивая ему под столом крепкого пинка.
- Но, Джон, - уперся Келли, - не можем же мы идти против воли Божьей.
- А я католик, - признался Карел, - но совершенно согласен с вышесказанным. Знай я латынь, я бы даже указал стих и строку.
- Знай ты латынь, ты был бы монахом или священником. - Кеплер подозвал служанку, и Келли и Ди заказали себе колбаски с капустой.
- Никто в городе не завидует вашей задаче, - сказал Карел, пока алхимики набивали себе желудки.
- Так вы знаете рабби Ливо? - спросил Кеплер у Ди. - Вы упомянули о нем при дворе.
- Только понаслышке, - ответил Ди. - Меня очень интересует Каббала.
- А по-моему, - заявил Келли, - мистицизм во всех религиях одинаков.
- Я бы лучше об этом помолчал, потому что именно за эту самую идею в Риме сожгли Бруно.
- Не стоит говорить об огне. Еще по одной? - радостно предложил Карел.
- Ох, горе мне, горе, - простонал Келли. - Бедный Бруно… нас ждет твоя участь.
- К чему так сразу отказываться от задачи? - сказал Кеплер. - Вы еще даже не начали.
- Я всего лишь простой старьевщик, - сказал Карел, - но мы с Освальдом готовы вам помочь.
- А кто такой Освальд? - поинтересовался Келли.
- Благороднейшее создание.
- Освальд - мул, - пояснил Кеплер.
- Созданный Богом, - добавил Карел.
- А почему у Тихо Браге серебряный нос? - спросил Келли у Кеплера.
- Настоящий он еще школяром потерял, отрезали в драке, - ответил Кеплер. - Поспорили о том, кто лучший математик.
- И Браге, конечно, выиграл.