- Я подумаю об этом завтра, ваше величество, когда вы как следует отдохнете.
- Нет, сейчас!
- Но я не могу думать об этом сейчас, ваше величество.
Когда Киракоса, тогда мальчика-раба, привезли из Азербайджана в Константинополь, он не умел читать ни на одном языке, но знающие люди говорили, что парнишка смышлен и может славно послужить султану. Мальчики-рабы покрепче и посильнее становились янычарами, личной гвардией султана. "Я разумен", - напомнил себе Киракос, начиная расхаживать взад-вперед. Затем он остановился и резко повернулся к Рудольфу:
- Должен ли я сказать вам то, что думаю, ваше величество?
- Безусловно.
Киракос снова сел рядом с императором, надеясь, что сосредоточенность и умение рассуждать на ходу приведут его к верному решению. Слово за слово… Ему нередко приходилось полагаться на интуицию и на простых пешек.
- Мне придется сказать вам, ваше величество, что все ваши астрологи, все ваши маги, они…
- Мне еще предстоит увидеть, как в результате некого лихорадочного действа в Алхимическом ряду получится золото.
- Цель алхимиков - вовсе не золото. Настоящий предмет их поиска - философский камень.
Сейчас Киракос осторожно ступил на незнакомую территорию: вообще-то из того, что он увидел, ясно вытекало, что вся алхимия - одно сплошное мошенничество. И все же среди алхимиков были те, кто воображал себя кем-то вроде жрецов, вовлеченных не только в трансмутацию металлов, но и в трансформацию личности.
- Знаешь, Киракос, мне всегда было невдомек, что такое этот самый философский камень. И я всегда чувствовал себя безмозглым ослом, когда спрашивал.
- По-моему, это скорее вещество, нежели камень как таковой. Честно говоря, я сам не вполне уверен, ваше величество. Я только знаю, что посредством философского камня алхимики смогут создавать золото и эликсир бессмертия.
- Эликсир бессмертия?
- Возможно.
- Но ведь, как ты сам сказал, Киракос, вечная жизнь - это против природы и Бога.
- А теперь я спрашиваю: ведом ли нам Божий промысел?
- Ну-у… Библия, Христос…
Император явно оказался в затруднении. Что говорит Киракос: "да" или "нет"?
- Мы познаем Бога через Его труды, ваше величество. Через великую Книгу Природы, разве не так? Разве Бог и природа не суть одно? - тут Киракос вдруг обнаружил, что незаметно для себя пустился в полемику, которую вел каждый день. - Далее, если уж вспоминать о Библии, то патриархи жили сотни лет, и так было в самом начале времен. Вы только подумайте, что можно сделать сейчас, в современную эпоху.
Глаза императора слезились, а голова раскалывалась. Вечер вышел длинным, полным событий, и все же Рудольф чувствовал, как кровь неистово пульсирует у него в жилах. Да-да, патриархи… правда, он не очень хорошо помнил, кто они были такие. Авраам родил Исаака… или Иакова… и там было двенадцать колен - но разве десять из них потом не прервались?
Киракос снова принялся расхаживать взад-вперед, опустив голову и сцепив руки за спиной.
- Осмелюсь сказать: алхимики, которые сейчас у вас есть, - сплошь лентяи и болтуны. Они поздно берутся за работу и рано ее бросают, после обеда ложатся вздремнуть, после ужина тоже, а потом развлекаются со своими женами. Мы должны найти в их среде человека не просто добросовестного и проницательного, но такого, чей поиск суть сама квинтэссенция такового, который ищет и позади, и внутри, и внизу, и вверху, и вообще повсюду…
Его охватило вдохновение. Одурманить собеседника риторическими изысками считалось очень модным.
- Ты про Михаэля Майера? Думаешь, он сможет создать эликсир бессмертия?
- Этот некромант? Человек благонамеренный, ваше величество, но ничего, кроме дутой репутации, у него нет.
- Тогда Бруно.
- Очередной перипатетический мыслитель неоплатонической школы, ваше величество. Уверен, что все религии суть одно и что во вселенной царит гармония. Подобные идеи враждебны церкви. Кстати говоря, Бруно совсем недавно сожгли в Риме. У свежего деревянного столба.
- Да, за подобную ересь его безусловно следовало сжечь. Хотя… когда Бруно был здесь, он мне нравился. Может, тогда Сендивогий?
- Нет, ваше величество. Никому из тех, кто сейчас живет в Богемии, такая задача не под силу.
- Тогда кто? Где?
- В Британии.
- Что? Кто-то из этого племени пиратов и кабацких дебоширов?
- Да. Эдвард Келли и Джон Ди.
- Келли - просто преступник, которому отрезали уши за мошенничество, а Ди, лицемерный шпион, был врагом Испании, нашего дорогого покойного дядюшки Филиппа II.
- Возможно, их политическая репутация сомнительна… - Киракос выдержал паузу. Интуитивно двигаясь вперед, возможно, он зашел слишком далеко. Врач сам толком не знал, почему эти два имени слетели у него с языка. Впрочем, Ди переводил Евклида; этот ученый муж представлялся подходящим кандидатом, несмотря на репутацию агента секретной службы английской королевы, а Келли был его приятелем и коллегой. По общему мнению, эти двое неким образом сообщались с Мерлином, магом легендарного короля Артура, и имели собственный флот ангелов - ангелов Еноха, как они их называли.
- Так почему же ты их рекомендуешь?
Киракос начал радостно подумывать о конце этого долгого вечера.
- Джон Ди прославился многими достижениями, ваше величество. Он выдающийся ученый, картограф, криптолог…
"И к тому же фаворит королевы Елизаветы", - добавил про себя врач. Ди славно послужил своей государыне и, по слухам, приложил руку к разгрому Испанской Армады. Киракос слышал, что кодовым именем Ди был двойной нуль (из-за очков, которые он носил, 00) с нависающей над ним семеркой - магическое число 007.
- …а Келли посредством хрустального шара Ди общается с мертвыми.
- Знаешь, Киракос, я с мертвыми общаться не желаю. Напротив, мне желательно общаться с живыми.
Он был очень забавен, когда вот так проявлял бдительность. Император сложил руки на груди, пинком отбросил одеяла. Два пажа тут же выкатили из-под императорского ложа низенькую кроватку на колесиках. Камин снова расшевелили кочергой. Пламя вырывалось наружу, запрыгало во все стороны и алым парусом пустилось вверх по дымоходу.
- Есть некоторые сложности, Киракос, - императору трудно было дольше минуты удержать в голове одну мысль, и теперь он опять начал путаться.
- Сложности, ваше величество? - Киракос недоуменно заморгал. - Ди - могущественный маг, а Келли - его верный помощник.
- Но что, если они не смогут раскрыть тайну вечной жизни?
- А как вы обычно обращаетесь с неудачниками, ваше величество?
- Не дерзи. Преступников бросают в Далиборову башню и казнят.
- Ну вот.
- Да, но как я смогу понять, что эликсир действует? То есть как я узнаю, что буду жить вечно? Что если я поживу, поживу, а потом умру? Что тогда?
- Ваше величество, любое предприятие, стоящее того, чтобы его предпринять, преисполнено горестей и несчастий.
- Видит бог, Киракос, ты говоришь истинную правду.
Хотя стояла зима, императорская опочивальня отличалась солидными размерами, а ее пол устилали холодные каменные плиты, тепло подобно расплавленному золоту растекалось по всем просторным покоям. Пажи, прикорнувшие на низенькой кроватке, буквально излучали свежесть юности. Петака казался здоровым как жеребец. В коридорах раздавались глухие удары и тяжелый лязг - смена караула. Двое словенцев вошли в залу и встали у двойных дверей, как обычно, скрестив свои алебарды.
- Еще стоит вопрос о цене этого предприятия. Если алхимики, которые у меня есть сейчас, не сделают никакого золота, кто за него заплатит?
- Фуггеры и Майзель, ваше величество.
- Владельцы серебряных рудников и еврей?
- Ваше величество, разве не существует обычая заставлять евреев платить?
- Я слышал, у них там могущественный раввин. То есть среди евреев могущественный. А Майзель построил Староновую синагогу, Еврейскую ратушу, купальню, замостил улицы Юденштадта булыжником, - размышлял император. - Да, евреи влиятельны, богаты. Слишком влиятельны, слишком богаты. Пожалуй, Майзель - как раз то, что надо.
- И он уже платит за войну с турками, разве не так?
- Это просто зловредный слух, Киракос. Никто не был так добр к евреям, как я.
- Истинная правда.
Послышался барабанный бой. Император заерзал на кровати.
- Но я должен буду вечно оставаться таким же молодым и красивым, как сейчас.
- Безусловно, ваше величество.
Внезапно раздался ряд частых громких хлопков. Вацлав тут же подбежал к окну.
- Новогодние фейерверки! - воскликнул он.
Со своей кровати император видел, как небо наполняют взрывы ракет. Там появились громадные полосы и фонтаны, ярко-алые и красновато-коричневые, бледно-зеленые, темно-багряные и цвета королевского пурпура. Наконец, золотые и такие сверкающие, что самим звездам был брошен вызов.
- Смотри, Киракос.
Но добрый доктор уже успел низко поклониться и, пятясь, покинуть опочивальню. Теперь он стремительно направлялся по коридору, а его плащ вздымался позади, точно крылья огромного ангела.
5
Если не считать периодического сожжения книг, частого поднятия налогов, угроз изгнания, репрессивных ограничений, а также требования носить одежду с желтыми кружками, чтобы никто не перепутал иудея с христианином, последние пятьдесят лет евреи Юденштадта прожили в относительной безопасности. Однако недавно кое-что произошло, и это событие обещало перемены. Не все в Юденштадте о нем знали. Но раввин, разумеется, знал, и его жена Перл. И мэра Майзеля, как главное гражданское лицо Юденштадта, тоже оповестили. И в силу обстоятельств причастной к этому оказалась бабушка Рохели - ибо как раз Рохель и наткнулась на страшную находку.
В тот год, одна тысяча шестисотый, который стал для бабушки Рохели последним, за несколько дней до Песах, еврейской пасхи - в ту самую пору, когда дома убирались сверху донизу, стиралось все белье и возрождалась надежда, - Рохель выбралась за стены Юденштадта, чтобы покормить птичек хлебными крошками. Вообще-то, бабушка не одобряла такое занятие, ибо крошки следовало скатать, использовать для прикорма рыбы, или добавить в соус для большей его густоты, или осыпать ими кугель, растолочь в порошок и обжарить, или смешать с изюмом и запечь. В самом крайнем случае, можно было слизнуть крошки с пальцев, увлажненных слюной. Но к светлому празднику Песах в доме не должно оставаться ни малейших следов дрожжевого хлеба. Более того, Рохели следовало сжечь крошки, а не рассыпать их. Так гласил Закон.
На пасхальный седер Рохель и ее бабушка были, как обычно, приглашены в гости семьей раввина. Рохель обожала эту радостную трапезу. В особенности ей нравилось то, что каждое блюдо непременно что-то значило. Например, маца - пресный хлеб - пекся не более восемнадцати минут в знак того, как быстро израильтяне пекли хлеб перед бегством из рабства фараона. А карпас - зелень, которую обмакнули в соль и выложили на блюде, - олицетворяла наступающую весну. Хрен указывал на горечь рабства, тогда как чаросет, смесь фруктов, вина и орехов, напоминал о кирпичах, которые израильтяне должны были делать для фараона. Голенная кость ягненка как бы демонстрировала то, что израильтяне ели в Египте, жареное яйцо являло собой знак древней жертвы, яйцо, сваренное вкрутую, служило напоминанием о новой жизни, а соленая вода символизировала слезы рабства. Когда все рассаживались и были готовы, самому младшему из детей следовало задать четыре вопроса, и первым из них такой: "Чем этот вечер отличается от других вечеров?" Сам воздух казался другим в вечер Песах, он словно становился легче. Хотя на следующее утро как будто ничего не менялось, Рохель с легкостью могла себе представить, как увязывает свои пожитки, готовясь сбежать из рабства на свободу. А когда дверь во время церемонии раскрывали, чтобы пригласить в дом пророка Элию, по спине у Рохели всегда пробегали мурашки. Не то чтобы она верила, что в дом входит чей-то невидимый дух. Скорее она верила, что в этот момент мир может стать иным, полным любви.
И вот, в год тысяча шестисотый, кормя крошками птичек у задних ворот Юденштадта и сама совершая почти птичьи движения - растопырив локти как крылья и семеня по небольшому кружку - Рохель вдруг что-то заметила в стене. Что-то розовое, торчащее наружу из дыры, куда Вацлав, друг детства Рохели, клал всякие угощения и клочки ткани для игр. Подойдя поближе, Рохель подумала, что из дыры торчит кукла, сработанная искусным мастером-кукольником, - так это было похожа на живого младенца. Каждая складка плоти была как настоящая, меж пухлых ножек виднелась мошонка и необрезанный мужской орган. Когда девушка вплотную туда подкралась, она заметила, что крошечные кулачки малыша сжаты у него перед лицом словно бы для защиты, трогательные пальчики ног согнуты, глаза плотно зажмурены, рот закрыт - словно мальчик сдерживал возмущенный крик.
"Боже милостивый", - выдохнула Рохель. Это был настоящий ребенок - мертвый. Несколько секунд она не могла двинуться с места, ибо решила, что Ха-шем наказывает ее за то, что она не сожгла крошки. Но потом ее ноги сами пришли в движение… и Рохель во весь дух побежала к бабушке.
Бабушке хватило одного взгляда на мертвого младенца, после чего она вся побледнела и велела Рохели как можно скорее привести туда раввина.
Раввин, за которым следовали его жена и мэр Майзель, прибыл на место, задыхаясь от бега.
Мэр вытащил младенца из дыры в стене, приложил ухо к его рту и груди, затем взглянул на раввина.
- Он уже довольно давно мертв, - объявил Майзель.
С предельной осторожностью, словно дитя было все еще живо, раввин взял его у Майзеля, завернул в передник Перл и стал баюкать у себя на груди.
- Как он умер? Почему его не похоронили? Чей это ребенок? - ум Рохели был в полном смятении. - Что вы собираетесь с ним делать? Где его мать? Достиг ли он того возраста, когда его можно было обрезать?
- Уведите ее, - приказал раввин. - Уведите отсюда эту девушку.
- Иди домой, Рохель, это не твое дело, - сказала ей бабушка.
Низко опустив голову, Рохель послушно скользнула в ворота. Однако вместо того, чтобы, как хорошая девушка, вернуться домой, она прокралась вдоль стены и встала там, где ей было слышно каждое слово об этом странном и ужасном событии.
- Кажется, я догадываюсь, чьих это рук дело, - сказал мэр Майзель. - Ребенок, скорее всего, был оставлен на пороге его церкви отчаявшейся матерью.
- Незамужней, - добавила Перл.
- Насчет матери нам ничего не известно, - сурово упрекнул ее раввин. - Так что лучше помолчи.
Рохель затаила дыхание.
- Отец Тадеуш - человек хитроумный… - мэр Майзель всегда взвешивал свои слова, но теперь просто не смог сдержаться и не затронуть эту тему.
- Хитроумный и дьявольски подлый. Как мы вернем ребенка ему на порог? - спросила Перл.
- Перл, веди себя прилично.
- Он нехороший человек, Йегуда, недобрый.
- Значит, и мы должны быть такими же, дорогая жена?
- Карел, старьевщик, - предложил мэр Майзель. - Он нам поможет.
Рохель слышала, что Майзель и сам в свое время был старьевщиком, сам собирал и продавал подержанную одежду. А теперь они с бабушкой шили ему прекрасные наряды, в которых он появлялся при дворе, - черные бархатные камзолы с шелковой оторочкой и пуговицами из черного дерева и слоновой кости, пышные черные штаны, не доходившие до колен, гофрированные воротники и манжеты из белого полотна, чулки из шелка столь тонкого, что они казались второй кожей.
- Не корите меня за откровенность. И, между прочим, учитывая все обстоятельства, сейчас лучше быть откровенным. Возможно, этот ребенок - один из байстрюков императора, - Перл, как всегда, не страшилась мужниных упреков. - Этот город кишит детьми, проклятыми его кровью.
Рохель всегда представляла себе императора сидящим на троне, со скипетром и державой в руках, приказывающим своим слугам делать то и се. "Подать мне шлепанцы!" Отрубить ему голову.
- Значит, байстрюк императора? Так, Перл, ты говоришь…
- Напротив, Йегуда. - Майзель понизил тон, так что Рохель едва сумела его расслышать. - Меньше шумихи, будь он от императора. Итак, для начала нам нужно, чтобы Карел доставил ребенка на порог отца Тадеуша, откуда его сюда принесли. Затем нам нужно, чтобы его заприметил другой свидетель, а не злонамеренный священник. Лучше всего - кто-нибудь из замка, чтобы эту историю не вывернули наизнанку и не обвинили во всем нас. Мы должны быть так же хитроумны в исправлении несправедливости, как Тадеуш - в своем подлоге. Хотя, как ни прискорбно, ребенок уже мертв, и мы ему ничем не поможем, что бы ни делали.
- Быть может, он не от императора, а от священника, - вслух размышляла Перл.
- Перл, одумайся, - предупредил ее раввин.
Рохель раньше никогда не слышала об этом священнике. Тадеуш? Отец Тадеуш?
- Кто бы ни был отцом или матерью этого невинного существа, его смерть суть комментарий на предмет состояния нашего мира, друзья мои, - сказал Майзель, - и вину попытались приписать нам. Если бы, оставленный на пороге церкви, ребенок выжил, его взяли бы внутрь, сделали христианским приверженцем, монахом, священником. Или - кто знает? - просто хорошим человеком. Но будучи мертвым, он может навлечь на нас беду и служит целям тех, кто желает причинить нам зло - настоящее зло.
- Но зачем отцу Тадеушу желать нам зла? - спросила Перл.
- Ввиду разочарования, которое происходит из его непомерного честолюбия, - таково мое предположение, - задумчиво проговорил мэр Майзель. - Лишенный большей власти, он распоряжается малой, которую имеет над самыми беззащитными, охотно получает поддержку от других недовольных. Несомненно, легче нападать на тех, кто еще не удостоился высокого пиетета. И, как все мы знаем, он в высшей степени завидует нашему почтенному раввину.
- Бога ради, почему кто-то должен мне завидовать?
- Вас, рабби, почитают за мудрость и добродетель, - сказал Майзель. - И за победы в дискуссиях.